* * *
В середине Второго Месяца Воды, когда закончились листопады, и зима готовилась вступить в свои права, Миреле, не знавший отдыха, решил всё-таки сделать перерыв и навестить Энсаро.
Он поднялся рано на рассвете, после нескольких часов беспокойного сна, и отправился в Нижний Город, дрожа от утреннего холода и кутаясь в не слишком тёплую накидку. У Миреле были и зимние одеяния, подбитые мехом, однако все они были яркими, как подобало манрёсю, а он не хотел появляться на площади, как актёр — не потому, что стыдился своего ремесла, а потому, что не желал заявлять о себе слишком навязчиво.
День был морозным, однако ясным; редкие крупицы первого снега блестели под солнцем на столбах ворот и черепице крыш.
Миреле остановился у прилавка булочницы, вдыхая аромат свежеиспечённого хлеба, и тут же и позавтракал, чувствуя, как постепенно отогревается озябшее тело. Торопиться было некуда — на протяжении нескольких последних недель он не позволял себе остановиться ни на мгновение, работая над пьесой и чувствуя себя загнанной лошадью, однако теперь решил, что заслужил право отдохнуть, и наслаждался минутами спокойствия.
В морозном воздухе внезапно почудился запах гари.
— Это не у вас ли подгорело? — забеспокоился Миреле, у которого завязалась с булочницей беседа.
— Нет, нет, это с площади, — отмахнулась та, глядя на него ясными светлыми глазами. — Вы разве не знаете, что там происходит? Там сжигают чучело актёра. И правильно. Глаза бы мои этих крашеных не видели, их развратные улыбочки, их цветные глаза! У нормальных-то людей таких глаз не бывает... Впрочем, мы-то ещё ладно. Но дети! Знаете, наверное, что в праздники на площади появился какой-то дворцовый актёр — говорят, что важная шишка — и танцевал, да так, что люди толпились у сцены, как приклеенные, да ещё и бежали со всех улиц посмотреть, оставляя двери домов нараспашку? Тот актёр был колдун. Но взрослые люди посмотрели на эту гадость и опомнились, а вот детки бедные долго потом бредили, родителей своих переполошили, кто-то даже сбежал, чтобы пойти в актёры. Тут-то мы и решили, что пора прекратиться такому безобразию. Милосердный заповедовал хранить целомудрие и бороться с тем, что мешает душе быть чистой, так с кого же начинать, кроме как с этих развратных? Жаль, что только чучело сжигают, а не одного из них, то-то бы был другим пример. Я бы собственноручно его в костёр за крашеные лохмы потащила, знал бы, как наших девочек соблазнять, как мальчиков толкать на тот же путь! Милосердным клянусь, не пожалела бы! — распалившись от праведного гнева, булочница вытащила из-под ворота платья подвеску с изображением плачущего глаза и принялась отбивать поклоны, стиснув её в руке. — Я-то сама на площадь не пошла, мне лавку оставить не на кого, но душой я с ними — праведное дело совершают. Вот если соберутся на самом деле очистить столицу от этих грязных, то тут уж и я пойду, помяните моё слово.
Миреле опустил руку и бросил на землю кусок недоеденной булки — вкус её внезапно показался ему тошнотворным. Впрочем, к ней тут же подскочила целая стая взъерошенных птиц, которые принялись толкаться, вырывая добычу друг у друга из клюва.
— Вот как, — проговорил Миреле с кривой улыбкой. — Да уж, конечно... кто может быть опаснее для детей, кроме актёров, которые живут только своими танцами и своей любовью к покровительницам. Впрочем, не только к ним: говорят, что они ещё и влюбляются друг в друга. Можете себе представить?
— А как же, а как же! — рьяно закивала головой булочница, не уловившая в его словах никакой иронии. — Я-то раньше не думала об этом, но Пророк Энсаро, пусть он будет жить вечно, открыл мне глаза. Дай-то нам Милосердный сил вычистить всю эту грязь, весь этот разврат, чтобы глаза наших детей видели только чистый мир, свободный от срама!
Миреле инстинктивно отступил на пару шагов, как отступают от ядовитой змеи, неожиданно увиденной в траве.
— Что же Пророк Энсаро? — спросил он, стараясь говорить, как прежде, ровно. — Он поддерживает это... праведное дело?
— Как же он может не поддерживать его! Ведь сказано: не отдавай свою душу развлечениям и не желай союза ни с кем, кроме единственного, кто тебе предназначен! А актёры — это те демоны, которые сбивают с истинного пути!
Миреле подавил в себе поднимавшееся отвращение. Ядовитые змеи не виноваты в том, что они змеи — такими их сделала природа и, верно, для чего-то они тоже нужны.
Не прощаясь с булочницей, он отошёл в сторонку, пытаясь вдохнуть морозного воздуха, чтобы прийти в себя, но воздух был полон гари, и становилось только хуже.
"Я не пойду на площадь, — приказывал он себе. — Мне незачем на это смотреть".
И всё-таки пошёл.
Площадь была запружена людьми, как и в тот раз, когда Хаалиа танцевал перед жителями Нижнего Города. Но на этот раз людьми владел не восторг, а слепая злоба... которая, впрочем, мало чем отличалась от их восторга. Женщины, мужчины, дети ликовали, подбрасывая поленья в костёр, и подбадривали друг друга в своей злости криками.
— Ради наших детей! — неистово вопили они. — Уничтожим очаг разврата в городе! Во имя Милосердного!
Языки пламени лизали фигуру, наряженную в цветастое платье актёра, и колокольчики, привязанные к её поясу, мелодично звенели. Тонкая шёлковая ткань чернела и съёживалась, ленточки подвесок разрывались, и фигурки покровителей падали в развёрзшуюся под куклой чёрную пропасть, полную золы, углей и шипящего пламени.
Миреле смотрел на это с искажённым лицом, и глаза у него слезились от дыма, ярости и отчаяния.
"Если только вы действительно попробуете предпринять поход против актёров, чтобы кого-то из них вот так же сжечь, то я буду первым, кто встанет у вас на пути, — думал он, стиснув кулаки. — И я хотел бы разорвать вас на куски голыми руками, если бы это было возможно! Но так как это невозможно, то придётся вам разорвать на куски меня. И вы это сделаете, о да — сделаете во имя Милосердного".
Кто-то схватил его за руку.
Миреле оглянулся и увидел парня с фанатичным блеском во взгляде, который совал ему в руки охапку веток.
— Ты разве не с нами? — кричал он, указывая на подвеску со знаком Милосердного, болтавшуюся у Миреле на груди. — Тогда чего стоишь? Подбрось в костёр дровишек, пусть эти крашеные убираются обратно в Подземный Мир! Но прежде мы и здесь зададим им жару!
Миреле дотронулся до своей подвески. Какое-то время его преследовало желание сорвать её с шеи и швырнуть парню в лицо, но нечеловеческим усилием воли он сдерживался.
"Великая Богиня не пускала нас в свои храмы, — думал он, и ему хотелось смеяться. — Однако последователи Милосердного пошли дальше и требуют, чтобы нас жгли живьём".
Одно только утешало его: Энсаро на площади он так и не увидел.
Впрочем, его последователям не было до этого никакого дела: они были свято уверены, что он с ними.
Развернувшись, Миреле пошёл прочь, зная, что больше никогда не появится в этом месте.
Он добрался до своего квартала и прошёл через ворота, на которых были нарисованы пейзажи и демоны Подземного Мира. Владыка Хатори-Онто скалил своё страшное чёрное лицо, раскинув во все стороны шесть рук с мечами, и длинные рыжие волосы его развевались подобно языкам пламени, терзающим небеса и землю.
В саду было спокойно, тихо и безмятежно.
Миреле остановился посреди одной из аллей, прикрыв глаза. С неба неслышно падал снег, украшая листья вечнозелёных деревьев и засыпая белой крупой яркие лепестки тех редких цветов, которые цвели до самой поздней осени.
Обсыпанный снегом, как конфетти, Миреле добрался до дома и остановился в саду, глядя на белоснежный павильон, утопавший в зимней полудымке. Гамак всё ещё не был убран — никак не доходили руки, и Миреле, подождав несколько мгновений, пошёл к нему, проваливаясь в стремительно нарастающий слой снега.
— Кайто, — прошептал он, рухнув в гамак. — Ты был прав, бабочек теперь действительно не будет до самой весны...
От усталости у него не было сил пошевелиться, и он так и лежал, слегка покачиваясь и обхватив себя руками, что мало помогало от холода, однако создавало иллюзию защищённости.
А потом, в конце концов, заснул.
Сны ему снились самые беспокойные — что весь квартал охвачен огнём, и что господин Маньюсарья подбадривает толпу с Нижнего Города, пытающуюся прорваться в ворота, а потом указывает пальцем на Миреле и радостно объявляет при всех актёрах: "Это он, он привёл их сюда!"
Открыв глаза несколько часов спустя, Миреле увидел перед собой Юке, возвратившегося, очевидно, из библиотеки. Тот стоял перед гамаком, держа в одной руке зонтик, запорошенный снегом, а в другой — фонарь, и глядел на друга, съёжившегося под тонкой одеждой.
— Что с тобой происходит? — спросил Юке проницательно.
Миреле сел в гамаке, пряча посиневшие от холода пальцы в рукава.
— Ничего, — сказал он. — Просто заснул случайно.
Ночью у него поднялась температура.
Однако звать врачевательницу было уже слишком поздно, и готовить лекарственный отвар пришлось Юке — он же заставил Миреле улечься в тёплую постель, согретую несколькими горячими камнями, и принёс в комнату две жаровни.
Выспавшись за день, Миреле не мог уснуть, и только лежал неподвижно на спине, обливаясь потом.
Температура у него спала, однако в комнате было так жарко, как, очевидно, бывает только в Подземном Мире и, закрывая глаза, Миреле снова и снова видел взвивающиеся к небу языки пламени.
Дневной сон запомнился ему во всех деталях и не желал уходить из памяти.
"Вряд ли этот сон можно считать пророческим, — думал Миреле бесстрастно, глядя в потолок. — Всё-таки, до императорского сада выходцы из Нижнего Города не доберутся. Однако они вполне способны на погромы в своей части столицы. А если учесть, что многие из актёров простолюдины по происхождению, и их семьи живут там... Могу ли я сделать что-нибудь один против толпы? Вряд ли. Значит, если это случится, мне остаётся умереть с теми, кого порвут на части во имя Милосердного. Потому что я не хочу жить в мире, в котором такое происходит".
Он закрыл глаза.
День спустя он попытался выйти из дома, чтобы выбраться в столицу и разузнать, чем окончилось позавчерашнее шествие против актёров, и не случилось ли погромов, однако был решительно остановлен Юке. Миреле пришлось рассказать ему о том, что случилось, и о своих намерениях.
— Лежи, я сам схожу и всё выясню, — пообещал Юке. — Ты болен.
— Это опасно.
— Не для меня, — Юке пожал плечами. — Я умею быть незаметным.
Однако он не возвращался до самого вечера, и Миреле, вне себя от ужаса, уже собрался идти его искать, когда сосед появился — целый и невредимый.
— Теперь, я думаю, всё успокоится, — с порога сообщил он, снимая засыпанную снегом верхнюю накидку. — Их вдохновитель, Энсаро, схвачен... странно, что этого не происходило так долго. Но теперь, видимо, господа опомнились. Не думаю, что им есть дело до нас, актёров, но любой бунт чреват тем, что перерастёт во что-то большее. Ярость толпы как пожар — может перекинуться на что угодно. Но теперь толпа в смятении, её предводитель оказался обычным человеком. Думаю, многие из них ожидали, что он обладает силой, подобной силе жриц, а когда им показали, что это не так, разочаровались в нём. И заодно в своём Милосердном.
Миреле, вскочивший при появлении Юке с постели, медленно сел на неё обратно.
— Вот как, — проговорил он одеревеневшими губами.
— Да, я специально оставался там подольше, чтобы разузнать для тебя все подробности. Это произошло вчера, на площади. Говорят, те, кто явились за Энсаро, насмешливо предложили ему продемонстрировать своё волшебство, буде же оно имеет место быть, и пообещали отпустить, если он этого не сделает. Но, конечно, он ничего не смог им противопоставить. Мужчина-волшебник в нашей стране только один, и это Хаалиа, — продолжал Юке, не подозревая, что своими словами втыкает в грудь Миреле нож. — Я слышал, что одно из обвинений, предъявленных Энсаро, так и звучит: несоответствие его слов истине. Его объявили не бунтовщиком и еретиком, а обманщиком и шарлатаном, который много лет морочил головы честным людям. Думаю, это было мудрое решение. Но всё равно его казнят, в назидание всем прочим.
Миреле молча сидел на постели.
На протяжении нескольких лет он страшно боялся этого известия, и думал, что с ума сойдёт от отчаяния, когда получит его, — а, может быть, бросится вызволять Энсаро несмотря на безумие и бессмысленность подобной затеи, но теперь, когда это случилось, он не мог заставить себя пошевелиться и хотел лишь спать.
— Что же его многочисленные последователи? — спросил он, наконец. — Они не попытаются защитить его?
— Какое там, — махнул рукой Юке. — Всё, что они умеют — это искать виновных и тащить "демонов" в костёр.
Несколько часов спустя Миреле всё же переборол охватившее его оцепенение и вышел из павильона — прогуляться на свежем воздухе.
Снегопад к тому времени прекратился, и ночное небо было удивительно ясным, сплошь усеянным огромными звёздами.
В квартале царило оживление — новички, которым зачастую приходилось исполнять грязную работу, расчищали аллеи от снега, попутно всячески забавляясь и со смехом закидывая друг друга снежками. Помимо фонарей, на этот раз в саду повсюду горели ещё и свечи — их ставили внутрь сооружённых домиков из снега, и пламя их уютно трепетало среди сугробов.
Прочие актёры красовались в тёплых зимних одеяниях, вытащенных из дальних шкафов, и закутывали ухоженные руки в меховые муфты.
— Вы придёте посмотреть вечернее представление? — спросил у Миреле один из юных актёров, очевидно, желавший снискать его расположение. — Сегодня нас обещал навестить Хаалиа!
Миреле вздрогнул, однако ничего не ответил.
Тем не менее, он отправился в главный павильон, который теперь, после летней реставрации, открывался заново — очевидно, по этому поводу и ожидался визит высокого гостя. Там вовсю шли приготовления — ими руководил Алайя, который сидел в первом ряду возле сцены и раздражённо отчитывал мальчиков, устанавливавших декорации.
— А, Миреле, — заметил он, оглянувшись. — Ну проходи, проходи. Сегодня твой покровитель будет здесь.
С каких пор Хаалиа стали называть его покровителем, Миреле не знал, но это волновало его в данный момент меньше всего.
— Он не придёт, — сказал он, не подходя к Алайе ближе. — Вам должно быть прекрасно известно, что его брат в тюрьме и ожидает казни.
На что тот только рассмеялся.
— Миреле, Миреле, — покачал он головой. — Он актёр, как и все мы здесь. В мире довольно часто умирают люди, иногда — близкие нам, и случаются прочие трагедии. Нам нет до этого дела. Мы умеем веселиться и веселить других. И если ты думаешь, что Хаалиа откажется прийти и посмотреть хорошее представление, потому что с его братом что-то случилось, то ты совершенно его не понимаешь. Не стоит проповедовать здесь милосердие и отказ от мирских страстей. Да и нигде не стоит — думаю, то, что случилось с Пророком Энсаро, должно быть достаточно убедительно. Привыкни уже к жизни здесь и погрузись в неё. Наша жизнь — это нескончаемый карнавал. Водоворот забав, в который иногда попадают и горести, но их необходимо пережить точно так же, как и всё остальное — продолжая веселиться. Стоит остановиться хоть на мгновение, чтобы задуматься — и ты пропал.
