Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

Но куда она делась-то?

Проверила Агафья вещи ее, шубки нет, шапочки, платка пухового, да и драгоценностей тоже. Сама ушла? Не оставила б Аська по доброй воле свои побрякушки никогда, любит она все яркое блестящее, ровно птица-сорока. Увел кто?

Тогда б хоть какие следы борьбы были... нет, сама оделась, сама ушла. А куда? С кем?

Агафья не знала, но предчувствие у нее было плохое. Как-то слишком неприятно в разуме ее связывались пропавшая книга и исчезнувшая внучка.

А сделать она и не могла покамест ничего, ждать оставалось. Как явится Устинья, можно будет опробовать по родной крови поискать. Илья-то в Рощу отправился, с раной увезли его, сейчас его Добряна выхаживает. К нему съездить?

А только и тут время надобно.

Ладно, дождется она Устю, поговорит с ней вечером, а с утра и кровь возьмет, и искать попробует. Ведьмам такое легче, ну и Агафья кое-что может, только на рассвете делать надобно.

Вечером так она и поступила.

Не успела Устинья вернуться, к ней пришла Агафья. Договорились они с внучкой на рассвете Аську искать, бабушка ее у покоев ждать будет, сделают все, как надобно, а там им Борис сопровождение даст. Мало ли, кто Аксинью увел?

Не нужен им лишний шум. И так народу сплетничать о царской семье хватит на десять лет вперед.

* * *

Божедар вечером появился, улыбнулся широко.

— Не надумали сдаваться-то?

Магистр Колин откашлялся.

— Мы не понимаем, почему к нам так относятся, и мы требуем....

Чего он там требует, Божедар и дослушивать не стал. Размахнулся пошире — мешок взлетел, на палубу упал магистру под ноги, раскатился по палубе — и узнали рыцари перстни со знаком Ордена. И много их было...

Рассыпались они по палубе, звенели насмешливо. Какие перстни просто сняты были, а какие и с пальцем отрубленным.

Магистр Колин сглотнул.

— Ваши условия.

— А условия просты. Казнить — пытать вас не станет никто, но ведь пришли вы на Россу не с добром. Потому — отработать придется. Или десять лет, или как выкупят вас, так и отпустим.

— Выкупят?

— Может, Орден вам, может, кто из родных — мне откуда знать?

О том, что десять лет предстоит рыцарям работать в рудниках, что немногие из них и год-то протянут, умолчал Божедар. А чего их — жалеть, что ли? Они сюда не ворон пересчитывать пришли, они государя убить хотели, злоумышляли...

Казнить бы, да вроде этих покамест и не за что.

Значит — рудник.

Тех, что попались — бессрочно, а этих на десять лет. И точка.

Магистр Колин и спорить не стал. Это же разумно! Он может отказаться, и тогда его убьют, видит он, сколько россов на берегу. А зачем умирать попусту? Его смерть никому не поможет, она не приведет к победе Ордена.

Напротив, ежели магистр Эваринол так умен, он сможет выручить своих людей. Или его родня выкупит, у него родные богаты...

Остальные рыцари примерно так и рассуждали, потому, когда отдал магистр команду разоружаться, никто и спорить не стал.

И разоружились, и с кораблей на землю сошли, и в узилище отправились честь по чести. И забегая вперед, выкупили немногих, может, человек шесть. Вернулись они домой больными, и до конца дней своих ужасы про Россу рассказывали, предупреждали не ходить туда. Только кто ж умных людей-то послушает? Дурак, он на чужих ошибках не учится, ему самому надобно полной чашей бед огрести, тогда и понять сможет.

Среди вернувшихся не было ни магистра Колина, ни Дэни.

* * *

— Устёнушка, обними меня...

Устинью и просить не требовалось, она и так вокруг мужа обвилась, что та лиана, по голове его гладила, успокаивала.

— Боренька, все хорошо будет. Уже все хорошо...

— Хорошо ли? Откуда ненависть такая? Ведь зубами меня готов был Истерман загрызть, по его представлению, я и жизни-то недостоин!

— По представлениям иноземцев, все мы тут жизни недостойны, потому как с ними своей землей не делимся. А им-то хочется.

— И меня приговорили, и отца убили, и... Устя, я б его самой страшной казнью казнил, гадину такую!

— Так и казни, кто за него заступится? Только сначала узнать надобно все, до донышка самого, а смерть Истерман десять раз заслужил! Двадцать раз!

Борис жену поцеловал благодарно. Хорошо, когда понимают тебя, когда есть с кем поговорить, когда не станут тебя в жестокости упрекать да слезы лить — Устёнушка его все понимает правильно.

— За Макария им мало бы еще! Это ж надо... Любава! И Федька!

— И Ижорский, — не хотела Устя вспоминать, само сорвалось. Но Борис понял правильно.

— Я распорядился, похоронят его в фамильном склепе. Со всеми почестями, как положено, все ж жил подлецом, а помер честно.

Устя возражать не стала, смерть Михайлы ему небольшой долг списала, все ж он Бориса спасал... да и Федьку своей рукой убил, за это тоже причитается.

— И семье его прикажу вспомоществование оказать.

— Спасибо, Боренька. Михайла говорил, они бедно жили.

— Когда это он тебе такое говорил? — Борис на жену лукаво поглядел. Нет, не ревность это была, и Михайла уж помер, и Устя его не любила. Как жена смотрит на самого Бориса, как у нее глаза сияют, тут дураком надобно быть, чтобы ревновать. Только любимую женщину обидишь.

— Михайла с Ильей подружиться пытался, хорошо у него получалось людям в душу влезать. Вот и рассказывал. Не знаю только, где его родные жили, не помню... может, Илюшка помнит?

— Прикажу, займутся. А вот где, правда, сестрица твоя? Свояченница моя богоданная?

Устя только руками развела.

— Не знаю, Боренька. Мы вещи ее посмотрели со служанками, сказать только одно могу. Сама она ушла, по доброй воле. Сарафана ее любимого не хватает, летника, еще кое-чего, украшения все взяла она — сама она одевалась, сама собиралась. Уж как ее выманили, кто и куда — то мне неведомо, но ушла она по доброй воле, не хватали ее, не тащили.

— Понятно. Прикажу я, боярин Репьев розыск объявит.

— А доискался он, кто Ижорских погубил?

— Нет, Устёнушка.

— А не мог это Михайла быть?

Устя не просто так спрашивала, в той, черной ее жизни, Михайла и правда Ижорских под корень перевел, позднее, конечно, когда Федька на престол сел. А сейчас и пораньше мог, почему нет?

— Почему ты так подумала?

Устя плечами пожала.

— Не знаю. Подумалось просто... да и пусть его. Обними меня, Боренька, ты мне так нужен! Хочу тепло твое чувствовать, поцеловать тебя хочу... как же мне страшно сегодня было! Какая ж паутина черная вокруг плелась!

Борис подумал, что паутина еще не оборвана до конца, но вслух говорить не стал ничего. Устя и сама все понимает, да и не разговоры ей сейчас надобны.

И ему тоже.

Мужчины тоже бояться умеют, не за себя, а за свою родину, за любимых, за близких и родных — всех потерять мог Борис, вообще всех. И это было очень страшно.

— Иди ко мне, любимая.

И Устинья с радостью ответила поцелуем на поцелуй. Все подождет! Весь мир... Боренька, любимый...

* * *

Пентаграмма, звезда пятиконечная.

Небольшой обрубок деревянный — плохой алтарь, ну да ладно, Книгу выдержит, а более и не надобно.

Чаша, нож и жертва.

Все условия соблюдены, все есть, все на месте.

Сейчас жертва в себя придет, можно будет ритуал начинать, благо, он ни к фазе луны не привязан, ник чему другому. Только решимость надобна, и согласие Книги, конечно.

Но Книга-то не против, а все остальное...

Вот она, жертва, лежит, к колышкам крепко привязанная, в себя приходит. Пришлось связать ее покрепче, чтобы не дергалась. Опоить бы, сама пошла б, как миленькая, да нельзя. Оговорка такая, должна жертва в полном сознании быть, ощущать, что с ней делают. Тогда и ритуал пройдет хорошо, и привязка установится...

Оттого и ждали, покамест в себя придет Аксинья Заболоцкая, и привязали заранее. Под зельем сонным не подергаешься, а как пройдет оно, сразу и дело делать надобно.

Вот и ждет будущая ведьма чернокнижная, смотрит внимательно, видит, зашевелилась Аксинья Заболоцкая, вроде и не сильно ее опоили-то, так, чуток, боярыня Степанида говорила, что вот-вот.

Вроде как просыпается, глаза приоткрыла, что-то спросить хотела, ан нет! Рот ей ведьма завязать озаботилась, не нужны ей крики идиотские в ритуале, ни к чему. Там заклинание читать надобно, а ее отвлекать будут? Собьют еще, вспоминай потом, что сказать хотела, а то и вовсе перепутает — нет, не надобно!

Вот и глаза серые осмысленными стали, наклонилась над жертвой ведьма.

— Приходишь в себя? Ну и ладно, приходи, а я покамест объясню, что это значит. Понимаешь, мне власть нужна, я достойна ее! А меня всего лишили... ну так я все сама возьму! Вот видишь — Книга Черная? Так я сегодня ее к себе привяжу, частью ее стану! А для этого мне твоя кровь нужна. А ты — ты жертвой в ритуале станешь, тебя Книга сожрет, будешь век маяться, поняла?

Аксинья замычала жалобно, но ведьму это не остановило.

— Думаешь, чего я тебе все это рассказываю? А я не злорадствую, мне просто надобно так, для ритуала надобно, чтобы ты осознавала все. Так что... потерпи чуток, сейчас для тебя все закончится, а для меня начнется! Тетушка, готова я!

— Так начинай, дитятко, не тяни. Чай, сама понимаешь, не так у нас много времени, как хотелось бы!

Ведьма кивнула, книгу открыла. Замок привычно ладонь кольнул, ну так надобно, капля крови стекла, впиталась, ровно и не было ее.

Женщина речитатив завела, сначала тихо, потом по нарастающей, все громче и громче, Аксинья билась, пытаясь из своих пут вырваться, мычала умоляюще, но связали ее хорошо. И ни богатырей на полянку не принесло, ни рыцарей — никого. Разве что женщина, которая ведьме помогала, смотрела на нее с презрением. И было это больно.

А потом занесла ведьма нож — и боль пришла иная.

Ослепила, вспыхнула, заставила мир рассыпаться алыми искрами. А больше и не было ничего...

Ведьма сердце из груди жертвы вырезала, кроваво, неаккуратно, ну как получилось уж, еще теплое его на книгу положила, кровь в чашу собрала. Потом себе руку надрезала, своей крови добавила. Половину выпила, вторую — на Книгу вылила, и кровь сразу же исчезла, ровно и не было ее. К себе прислушалась.

— Что, деточка?

— Ничего покамест. Но в Книге так и предупреждалось, время надобно, чтобы связь установилась. И жертва хорошая...

— Эта хорошая была?

— Да, я почувствовала, — кивнула ведьма. — Теперь мне месяц стеречься надобно, покамест не установится связь. Потом можно будет пробовать колдовать самой, Книга поможет, научит.

— Эх, жаль, что так долго ждать. Так бы тело можно было уничтожить, а так... закапывать придется.

— Что поделать, — ведьма хмыкнула и без малейшей брезгливости лопату взяла, в землю воткнула. Следы ритуала уничтожить требовалось, и побыстрее. — Хорошо еще, дурища эта подвернулась, с Федькой связанная. Книга в жертву требовала кого-то предыдущей крови, но на эту дуру согласилась. Такая связь, как у нее с Федором, тоже подошла.

— Ну, хоть так она кому пригодилась. И пошла-то сама... тьфу, дура!

— Тетя, ну, тебя она знала все же...

— И что? Можно бы и головой пустой подумать, и сообразить, что не обязан никто для тебя ничего просто так делать. С чего бы?

— Она считала, что мир для нее Боги создавали. За то и получила... — ведьма даже и не задумалась, что вела себя так же, как и Аксинья. И тетка ее тоже промолчала, только лопату в землю всадила. Закопать тело, да и обратно возвращаться побыстрее.

Яма росла быстро...

* * *

В палатах государевых вскрикнув, проснулась Устинья. Подскочил рядом с ней Борис.

— Устя... с ребенком что?!

— Нет... Боря, бабушку прикажи позвать! Пожалуйста!

Агафью и звать не пришлось, сама прибежала волхва, простоволосая, растрепанная, едва Адама Козельского по дороге не сбила, к внучке кинулась.

— Устя... ты то же самое чуешь?

— Аксинья, бабушка?

— Весь день мне плохо было, а сейчас... отменяй, государь, приказ свой о розыске, не найдем мы внучку мою.

Борис даже рот открыл от изумления.

— Отчего ж, бабушка?

— Убили ее сейчас. Не просто так убили... нехорошей смертью. Чернота там была, да такая, что у меня до сих пор сердце ноет.

— Где ноет?

Адам Козельский только вошел, сразу жалобу на здоровье услыхал. Отмахнулась от него Агафья.

— Не о том думаешь, лекарь. Все, государь, и Устя то же самое почуяла, мы с Аськой общей кровью связаны, оттого и о беде узнали.

— А... нам через ту кровь хуже не будет?

Кто о чем, Устя о себе подумала. Ребенок у нее, только порчи ей и не хватало, а через родственную кровь ее навести легко можно. А Аксинья ей сестра, куда уж ближе-то?

Агафья только вздохнула.

— Вот что, Устя, с утра прикажи коней запрячь, к Добряне съездим, такое по ее части. Защитим и тебя, и всех остальных от порчи и сглаза. Кажется мне, что не для того Аську похищали, ну так соломки подстелить не помешает.

Борис рукой слугам махнул.

— Прикажите возок заложить, да и нам помогите одеться... сейчас поедем. И ты, бабушка, одевайся, не стану я до утра ждать. Авось, и Добряна не откажет нам?

— Не откажет, конечно, государь. Может, и прав ты, лучше сейчас будет съездить... ох, Аська-Аська, горюшко ты мое! Не уберегли дурочку...

Устинья бабушку обняла. У нее и самой сердце болело, свербело... ведь могла она подумать, могла предупредить... бабушка-то и половины не знает, с нее какой спрос? А вот Устинья могла бы.

А только ей Борис был всего дороже.

Борис, а теперь и ребеночек их, вот и отошла Аська на последнее место... взрослая уж, своим умом жить пора! Так что...

Виновата Устинья, тут и спору нет.

Но что ж с Аськой-то такого случиться могло? Ежели б через нее порчу наводили, уже сработало б! Вот сейчас и...

А когда тихо все и спокойно, значит, для чего-то другого она понадобилась. А почему она?

И кому?

И как ее из палат государевых все же вывели?

Царапнула мысль, вроде как верная и правильная, да тут слуги вокруг засуетились, одевать Устинью начали... и забылось важное.

Ох, Аксинья...

* * *

Добряна себя ждать не заставила, вышла, поздоровалась приветливо, Агафья сразу к делу перешла.

— Беда у меня, Добряна. Было три внучки, теперь две осталось.

— У всех у нас беда, Агафья. Тебе в городе сложнее было, а я черное почуяла. Как бы не Книга это опять.

Агафья за голову схватилась.

— К другому роду ее привязали? А Аська жертвой стала? Ой, дура, дурища я старая, не сообразила сразу, а надо бы! В гроб мне пора, идиотке старой!

— Мне так показалось, что на привязку колдовство творилось, — Добряна на причитания Агафьи и не ответила ничего, потом сопли вытирать будем. Мало ли вчера хороших людей полегло? Аксинья... ближе она к Устинье, да чем она лучше любого из дружинников Божедаровых? Для Добряны, так только хуже.

— Привязали? — Борис спрашивал, откуда ж ему о таких вещах знать.

— Книги Черные или внутри рода передаются, от матери к дочери, от отца к сыну, племяннику, еще кому. Или, когда пресекается род, а такое частенько бывает, они в другой род уйти могут. Через жертву кровную. Осталась, допустим, одна ведьма в роду, стара она уж, наследника нет у нее, а Книга есть, так чтобы Книгу передать, она жертвой станет, ее убьют.