— Роджер, — позвал под потолком Вендиго. — Уточняю. Убей его медленно.
И ухом не поведя, биоробот медленно двинулся к Учики. Он шел медленно и спокойно, совершенно не воспринимая их бой как противостояние, нечто, о чем стоило волноваться. Эта бездушная механическая невозмутимость, знакомая с прошлого боя, сыграла неожиданную роль. В душе Учики при виде собранной походки противника мгновенно вспыхнула ярость.
Проклятое чудовище, машина с человеческим телом, гомункул! Монстр снова встал на пути, опять хочет пустить прахом то большое и прекрасное, что он ощутил тогда, но не успел увидеть. И даже не понимает, зачем отнимет жизнь и счастье у других. Бездушная мерзость.
Под сердцем стало холодно. Это прокралась сквозь барьер лекарств и эмоций пустота, та самая, что возникла после исчезновения Инори. Отоко помнил, как перестал чувствовать ее, как начал разваливаться на части в тот же момент. Месяцы тренировок и восстановления, хитрые препараты, подпитка чужой энергией — ничто не могло изменить понимания, от которого он бежал: без Кимико грядет только смерть.
Учики почувствовал прилив сил, дарованный злостью. Нет, он еще поборется! Роджер, несомненно, стал еще сильнее с прошлой встречи, но и сейчас его удары удавалось остановить, а плоть — повредить. Пусть мягкие ткани напоминали дуб, а твердые походили на титан, Отоко мог ответить. Главное — сосредоточиться.
Он выдохнул и мысленно коснулся гулкой пустоты внутри себя. Та разлилась колющей болью по телу, и вместе с тем защипала мышцы сверхчеловеческая сила. Сжав кулаки до хруста, молодой человек шагнул навстречу врагу.
Роджер реагировал на пошедшего в атаку противника с отточенной резкостью инструмента. Лоу-кик он перенес, не дрогнув, последовавший за ним маваси заблокировал и тут же, сокращая дистанцию, попытался достать Отоко руками. Юноша, наученный боем с кикбоксером, тут же подался назад. Теперь Роджер пустил в ход ноги, стараясь задеть японца парой боковых ударов и резким прямым пинком, похожим на шаг вперед.
Шанс! Учики перехватил бьющую ногу и. не давая врагу возможности восстановить равновесие, бросился на него. Вбивая локоть в живот биоробота, он перевел бой в партер. С грохотом упав на татами, оба молодых человека поспешили воспользоваться ситуацией. Первым успел Отоко. Оттолкнувшись от врага, юноша отработанным движением перехватил его ногу и крепко сдавил. Борцовский захват, совершенно нехарактерный для карате, всплыл из чужой памяти.
Напряженные стальные мышцы Роджера никак не поддавались, хотя простой человек в руках Учики уже стал бы на всю жизнь инвалидом. Наконец, послышался хруст. И тут же неестественно переломившийся в пояснице биоробот накинулся на противника. Пальцы скользнули по остриженным волосам Отоко, надеясь ухватить за скальп, но мотнувший головой японец уклонился. Однако прилетевший с другой стороны кулак чиркнул по подбородку, сотрясая содержимое черепа.
Лишь на долю секунды Учики ослабил концентрацию, позволявшую рукам крепко держать ломаемую ногу, но этого фрагмента хватило Роджеру, чтобы отыграться. Мускулы врага окаменели, и вдруг юноша почувствовал, как его отшвыривает прочь, стирая кожу о татами.
Биоробот стремительно подобрался и настиг отброшенного противника. Он налетел сверху, метя коленом прямо в лицо. Учики дернулся в сторону за миг до того, как нога Роджера ударила в ринг, пробивая покрытие и платформу. Пока стихал хруст дерева, бойцы поднялись на ноги.
Зрители были в восторге. Гневная стремительность японца и холодная целеустремленность европейца столкнулись, создавая захватывающую боевую картину. Увлеченные необычайно яростным представлением люди и думать позабыли о теле каратиста со свернутой шеей, которое предусмотрительно утащили охранники. Лощеные богачи радостно ухали при каждом ударе, не стесняясь, подбадривали бойцов, кто-то кричал веселые ругательства. Для Учики эти звуки сливались в ненужный шум на заднем плане. Роджеру же явно было все равно.
Они снова сошлись, обрушивая друг на друга град ударов. В Учики включился доселе дремавший боксер, и он молниеносной серией джебов заставил Роджера уйти в защиту. Затем неудачный хук, удар снизу, снова прямой. Толпа буквально взвыла, глядя, как на месте рук у японца вырастают крылья, созданные слившимися в одно движениями. Не давая врагу опомниться, Отоко атаковал ногами. На этот раз пинок сбоку заставил Роджера споткнуться.
Получалось! У него получалось! Учики с утроенной силой насел на противника. Но Роджер будто опомнился. Ускользнув от очередного выпада, он бросился навстречу и ухватил Учики за плечи. Колено ударило в ребра раз, другой, третий. Японец ничего не мог поделать. Биоробот держал крепко, будто прижав к стене. Отступая, он попал в ловушку. Не выпустивший противника из рук Роджер провел бросок, как только сместился центр тяжести. Не через бедро, не с подсечкой — просто швырнул давшего слабину Отоко, заставляя удариться спиной о татами.
Сверху тут же придавило многотонной плитой. Учики не успел уклониться, и биоробот навалился сверху. Кулак тяжелым грузовым составом проехался по лицу, потом еще, еще и еще. Роджер методично и точно вышибал из Отоко дух. Юноша слушал, как ломаются и хрустят кости лица, собранного всего три месяца назад буквально из ничего.
Не сдаваться! Он ударил, пытаясь сбить убийственный ритм движений Роджера. Костяшки больно ударились о стальную челюсть врага. Мертвые глаза разглядывали тщетно сопротивляющуюся жертву.
И все же шанс был. Обрабатывая Учики, Роджер навис сверху, оседлав грудь противника. Вторая рука ухватила японца за череп, поднимая для решающего удара. И тут задранные ноги Отоко гуттаперчево согнулись. Просунув их под мышки Роджеру, юноша изо всех сил распрямился. Биоробота оторвало от расправы и бросило спиной на ринг.
Теперь уже Учики оказался сверху и обрушился на врага, целя локтем в лицо. Роджер успел увернуться, безудержным ураганом вырываясь из партера. Вновь отброшенный Отоко почувствовал себя так, будто пытался сразиться со стеной, еще не умея пробивать их насквозь.
И опять оба бойца поднялись на ноги под вой корчащихся в экстазе зрителей. Те окончательно прониклись кровавым развлечением, на которое так надеялись, заявившись на скучный турнир. В воздухе пахло смертью, что подстегивало азарт. Обещание же выгод от существования таких быстрых, сильных и выносливых бойцов откровенно возбуждало.
Учики дотронулся до лица и почувствовал боль. Пальцы окрасились алым. Роджер снова изуродовал его тело. Но в этот раз все должно кончиться иначе. Хотелось что-то сказать, но язык ворочался с трудом, челюсть не двигалась.
Роджер выпрямился в полудюжине шагов от него, хищно плавный, без единой царапины.
Истекающий кровью юноша-японец, на лице которого остались целыми только бесстрашные полные гнева глаза, поднял руки и в очередной раз пошел навстречу невозмутимой безжизненной машине.
Джон Ву грыз ноготь на большом пальце. Эту дурную привычку он приобрел еще в детстве и никак не мог побороть. Выходило некрасиво и неприлично, но Алисы почему-то полицейский не стеснялся. Наверное, потому что девушка не обращала на Джона ни малейшего внимания.
Они сидели вдвоем в обычной для гонконгских улиц машине, крохотной и блестящей, с модным дизайном окон и корпуса. Джон, привыкший к вещам более крупным и мужественным, поначалу чувствовал себя неловко, но потом оценил удобство сидений. В переулке, где был припаркован автомобиль, царил полумрак, мимо спешили пешеходы, гудел впереди поток транспорта. Напротив переулка, за блоком жилых домов, виднелись крикливо оформленные двери ресторана Ван Чау.
— Знаете, я поверить не могу, — произнес Джон, чтобы разрядить обстановку. В салоне царила неприятная тишина. Алиса уткнулась в наладонный компьютер, периодически водя пальцем по сенсорному дисплею. Услышав слова спутника, она перевела взгляд на его напряженную физиономию.
— Что такое?
— Я нервничаю, — честно признался Ву. — И не могу поверить, что происходит то, что происходит.
— Почему же?
— Знаете, сколько лет я мечтал выбить ногой дверь вон того притона? — Джон указал на двери ресторана. — О-о-очень много. Но даже в самых смелых фантазиях не приходило в голову, что так случится на самом деле.
— В этом ужасная суть капитализма, — хмыкнула Алиса, посмотрев на улицу. — Он поселяет в человеке чувство обреченности и тщетности всего сущего.
— Вы, я смотрю, ярая и убежденная, — теперь, когда начался хоть какой-то разговор, Джон почувствовал себя лучше. Вольготно откинувшись на сиденье, он закинул руки за голову. — В самом деле коммунистка?
— У Пекина сложные взаимоотношения с Красным проектом, — неопределенно ответила Чоу.
— Но ваши слова звучали искренне.
— Не сомневаюсь, — она оценивающе посмотрела на него. — А зачем вы интересуетесь?
— Ну, — Джон неопределенно пожал плечами. — Хочется знать, с кем я согласился иметь дело.
— Стоило подумать о таких вещах до того, как дали согласие.
— Да я не к тому... Просто так.
— Просто так... — еле слышно фыркнула девушка. — Вы порой чрезвычайно болтливы и назойливы.
— Надо же, — Ву отвел взгляд. — Моя бывшая жена считала иначе.
— Как же она считала? — в голосе Чоу ощущалось вежливое любопытство. Похоже, она решила оказать напарнику любезность.
— Подав на развод, она заявила, что с моей стороны нет поддержки, зато полно равнодушия и агрессии. Чего только женщина не наболтает...
— Вы были с ней жестоки?
— Никогда, — он почти возмутился.
— Тогда в чем же дело?
— Не знаю, — мужчина неуверенно скривил губы. — Наверное, я ее не любил.
— Это частая проблема, — неожиданно участливо отозвалась Алиса.
— В самом деле?
— В обществе, в котором вы выросли, постоянно встречаются браки по расчету, для удобства или поневоле.
— Вот, опять, — Джон усмехнулся. — Все сводите к этим самым материям.
— Каким? — она отвернулась от улицы.
— Высоким, — он беспомощно развел вынутыми из-под головы руками. — Я в них мало что смыслю, я человек простой, и даже очень.
— Всякий человек прост, — Чоу положила наладонник на панель. — Вы просто не хотите задумываться.
— Может быть, не стал спорить Ву. — Но вы-то как начали задумываться?
— Детство помогло.
Продолжать девушка не стала. Джону не хотелось настаивать. Интуитивно он почувствовал, что суровая китайская шпионка наконец-то взяла человеческий тон. За долгие годы сварливых попыток заводить отношения с окружающими полицейский научился не давить, если не на допросе.
Тишина длилась недолго. Алиса постучала пальцами по приборной панели, выводя какую-то популярную песенку, и заговорила сама:
— Вы рассказывали, как жили в бедности. Я прекрасно вас понимаю. Я выросла не в Китае, а в Америке. И несколько лет нам с младшим братом, совсем малышом, пришлось бродяжничать.
— Бродяжничать? — не поверил Ву. Представить эту красавицу в роли бездомной бродяжки он никак не мог.
— Да. Жили в заброшенных домах, на теплотрассах. Питались, чем придется.
— Жуть, — тихо произнес Джон. Неожиданная откровенность спутницы оказалась пугающей. — Как же это так?
— Мы были беспризорниками, — спокойно поведала Чоу. — В те годы программы социальной защиты населения умирали, а мы родом не из богачей.
— Так как же вы?.. — Ву окинул девушку вопросительным взглядом.
— Стала тем, кто я есть? — она помедлила, а затем потянулась к наладоннику. — Меня спас, накормил и вывел в люди человек, который и научил задумываться.
Джон не сразу нашелся с ответом. Буднично поведанная история об украденном детстве смутила мужчину. Несмотря на присущий каждому сотруднику полиции цинизм, рождающийся при работе на улицах, он умел сопереживать. Холодная деловитость собеседницы предстала в новом свете. С подобным прошлым всегда будешь оглядываться и осторожничать.
Хотя, может быть, он просто забивал голову всякими глупостями.
В любом случае, Алиса Чоу серьезно выросла в глазах Джона Ву.
Чоу тем временем взглянула на часы на дисплее компьютера.
— Уже скоро
— Что делать мне? — спросил посерьезневший Джон.
— Вы же формировали группу захвата, — произнесла Алиса. — Вы и связывайтесь с товарищами.
Ву открыл бардачок и взял в руки рацию.
— Будем надеяться, что хотя бы силовые подразделения нас не продали. — Эти ребята тоже мечтали задавить гадину.
— Под вашу ответственность, — голос Алисы вновь стал по-деловому холоден. Джон не обиделся.
— Под мою, под мою, — он щелкнул переключателем.
Анну, уложенную на носилки и пристегнутую десятком ремней, загрузили в машину "Скорой помощи" и захлопнули двери. Так и не пришедшая в сознание женщина-трикстер была передана на руки мрачным мужчинам с тяжелыми взглядами, в которых Канзаки узнала коллег из Восьмого отдела.
Когда фальшивая "скорая" выехала из проулка на широкую улицу, Мегуми обернулась с Дзюнко, державшейся во время передачи пленницы в стороне. Та, облокотившись о дверцу украденного микроавтобуса, курила тонкую дамскую сигарету, выпуская в сдавленное крышами домов небо колечки дыма красиво разомкнутыми губами.
— Не знала, что ты куришь, — сказала Канзаки.
— Было время, когда бросила, — ответила Китами. — Теперь начала снова.
— Что так? — Мегуми обошла машину и остановилась у водительской дверцы.
— Курение помогает мне думать, — Дзюнко в последний раз затянулась и щелчком отправила окурок в кучку мусора, образовавшуюся у стены в незапамятные времена. — В последнее время думать приходится много.
— О чем же?
Теперь, когда дело было сделано, Канзаки начинала ощущать некоторую неловкость. С Дзюнко, в отличие от словоохотливой Эрики и доброго Учики, она почти не общалась. Девушка предпочитала держаться в сторонке, не грубя, но и не вливаясь в чужое общество. Единственным, кто часто говорил с ней, был Сэм.
Если задуматься, становилось понятно, почему замкнутая в себе красавица доверяла эксцентричному толстяку. Они оба казались чужими везде и всегда, как будто смотрели на мир иными глазами, нежели все остальные. На первый взгляд между Дзюнко и Сэмом не имелось ничего общего, но Канзаки, узнав Ватанабэ ближе, догадалась: им обоим было одиноко. Всегда и везде, ибо ни мужчина, ни девушка не верили, что можно найти нечто близкое.
— Я задумывалась о зле, — произнесла Дзюнко, и Мегуми едва не охнула от удивления. Именно о зле с ней говорил в последние дни Сэм. — О настоящем таком зле. Мощном.
— А что тебя беспокоит? — молодая женщина положила ладонь на лобовое стекло и серьезно посмотрела на юную собеседницу. Та бросила на нее взгляд, полный холодной настороженности. Нелюдимость никогда не была спутницей откровенных разговоров. Но почему-то девушка решила ответить.
— Ну... — Китами повела плечами, вздрогнув от холода на остывающей улице. — Вот я никогда не была чересчур доброй. Особенно в школе. Знаете, когда злишься на весь мир, кажется, будто имеешь право сделать все, что душе угодно. И начинаешь создавать во вред окружающим зло. Я причиняла боль, калечила, обманывала. Даже чуть не убила. Сейчас оглядываюсь и понимаю, какая была дура. Но не в том дело.
