Лаэр-Данвед

Они собрались в путь быстро, не дожидаясь восхода. И молча — Келегорму не хотелось говорить, а Лютиэн чувствовала это без объяснений. Не сговариваясь, они пустили коней рысью, уступая желанию поскорее достичь Дориата и покончить с этой выматывающей душу незавершённостью.

Келегорм предполагал, что их встретит кто-нибудь из пограничной стражи, и уже начал гадать, пропустят ли его сразу, вместе с Лютиэн, или заставят ждать, пока гонец не привезёт из Менегрота разрешение короля. Но вышло не так.

...Проезжая вдоль опушки, где граница леса от юго-запада сворачивала к востоку, Лютиэн вдруг привстала в седле — и радостно вскрикнула, и замахала руками. Взглянув в ту же сторону, Келегорм увидел с десяток эльфов, выходящих из леса. Один из них тоже махнул рукой в ответ и что-то крикнул издалека. В предрассветной хмари его плащ казался серым, как и волосы, но венец не позволял ошибиться. Келегорм украдкой сжал Камень на груди — и подогнал коня, спеша за сорвавшейся с места Лютиэн.

Осадив коня, принцесса соскользнула с седла прямо в руки подбежавшего отца, и Тингол без колебаний обнял беглянку. У Келегорма почему-то стало холодно на сердце. Не то чтобы он думал, что король ещё гневается на непослушную дочь, но при виде их радости, не омрачённой упрёками или жалобами, он ещё острее почувствовал тяжесть предстоящего шага.

Он спешился и подошёл к остальным. Среди синдар, окруживших короля с дочерью, он первым делом заметил Белега, а рядом стоял Маблунг, с которым они когда-то виделись на Мерет Адертад; и Даэрон тоже был здесь. Остальные принадлежали к пограничной страже, судя по оружию и серым плащам-обманкам.

Лютиэн высвободилась из отцовских объятий и отступила, встав рядом с женихом.

— Привет тебе, государь Тингол. — На сей раз сын Феанора поклонился — спокойно, но с достоинством. — Неужели владычица Мелиан предвидела наш приезд, что вы так точно выбрали час и место?

Король удивлённо выгнул бровь.

— Что ты имеешь в виду, принц Келегорм? О вашем приезде сообщил гонец, которого ты послал.

— Гонец? — насторожился Келегорм. Поймал взгляд Лютиэн — она тоже не понимала. — О ком ты говоришь?

Король обернулся на Маблунга, и тот выступил вперёд.

— Два дня назад сюда приехал нолдо, носящий знаки Дома Феанора. Он назвался твоим посланцем, сообщил, что вы с принцессой возвращаетесь в Дориат, чтобы передать королю условленную виру. Он также указал место и время встречи.

Дом Феанора. У Келегорма пересохло во рту от острого предчувствия беды.

— Кто это был? — отрывисто спросил он.

— Один из твоих воинов. — Кажется, Маблунг что-то понял по его лицу. — Я видел его в твоей свите на Мерет Адертад, поэтому и не усомнился. Хотя в прошлую нашу встречу у него ещё не было шрама на лице.

Нет, подумал Келегорм. Не может быть. Только не...

— Ардамин, — прошептал он.

— Да, так он назвался, — кивнул Маблунг. — В подтверждение своих слов он передал нам твой браслет, принцесса, — тот, который ты взяла с собой, уходя.

Лютиэн растерянно взглянула на него — и побледнела, поняв. Келегорм быстро огляделся. Местность казалась совершенно открытой и непригодной для засады. Между лесом и дорогой простиралась ровная, как ладонь, луговина. Лишь в одном месте её рассекал неглубокий овраг, поросший по краям бузиной, но и в этом овраге невозможно было спрятаться — склоны были слишком пологими, а заросли после листопада не давали никакого укрытия.

— Надо вернуться в лес, — сказал Келегорм, изо всех сил надеясь, что ошибся. — Скорее. Здесь опасно. Впусти нас под Завесу, о король.

В глазах Тингола блеснуло холодное подозрение.

— Никто из рода Феанора не вступит в пределы Дориата, пока не уплачен данвед и не избыта вражда, — надменно проговорил он. — Я не понимаю тебя, принц Келегорм. Ты прислал нам весть, что добыл Сильмарилл — или это было пустое бахвальство? Или, может, тебе нужен был предлог, чтобы заманить меня сюда?

— Нет, король Тингол. Сильмарилл у меня, и я действительно приехал, чтобы уплатить виру, что ты назначил. Но гонца я не посылал и боюсь, что кто-то и впрямь хотел заманить нас в засаду.

— Я не вижу здесь никакой засады, — повёл плечом Тингол. — Мои воины проверили это место ещё с ночи. Если твои слова правдивы и Сильмарилл с тобой, то отдай его мне и войди в Дориат как друг, а не кровник.

— Хорошо, — торопливо согласился Келегорм. Спорить было бесполезно и некогда — чувство близкой и неотвратимой опасности колотилось набатным звоном в висках. Он запустил руку под плащ, нащупывая висящий на шее мешочек.

Где-то позади — почти неслышно — хрустнула ветка...

— Бегите! — успел крикнуть Келегорм. — В лес! — прежде чем затаившаяся в овраге пустота взорвалась треском, движением и сверканием стали.

Но уже поздно было бежать — синдар поняли это сразу. Келегорм увидел, как Даэрон, кошкой прыгнув к Лютиэн, хватает её за руку и увлекает назад, за спины стражников; как Белег, не изменившись в лице, вскидывает лук; как Маблунг с обнажённым мечом бросается вперёд, а навстречу ему из оврага, где мгновение назад не было ни души, выскакивают фигуры в блестящих доспехах и чёрно-алых плащах — и змейкой вьётся среди голых ветвей бузины чёрная верёвка, рассечённая взмахом ножа...

Келегорм растерялся. Он ждал этой атаки — и всё равно позорно, непростительно оцепенел, глядя на воинов в цветах Феанора. На своих воинов. Аглонцев. Верных...

Синдар успели выстрелить раз и другой — но впустую потратили стрелы: в первых рядах аглонской дружины бежали воины в кольчугах и шлемах ногродской работы, и щиты они держали высоко, зная меткость лесных стражей. Только стрела Белега пробила кому-то кованый набедреник и ранила в ногу, но этот малый урон не мог устрашить нападающих. Дориатские лучники едва успели схватиться за мечи, как нолдор налетели на них, и началась рубка.

Напор аглонцев был сокрушителен. В отряде Белега не водилось слабаков, но противники превосходили их и числом, и вооружением. Они шли, как окованная сталью стена, и воинам Дориата оставалось только отступать, отбиваясь на ходу. Мечи синдар скользили и отскакивали от гномьих кольчуг, мечи нолдор жалили без промаха — и всё это было так мучительно похоже на тот бой, что Келегорм замер, не в силах стряхнуть наваждение.

А потом он увидел позади аглонцев ещё одного воина — и узнал Куруфина. Брат пренебрёг шлемом, чёрные волосы в беспорядке разметались по стальным наплечникам, прилипли к бледному лбу, и глаза светились из-под них, как огоньки над топью сквозь заросли чернотала.

Ну, конечно. С ними должен был прийти кто-то из законных наследников. Тот, кто сможет, не навлекая на себя месть и проклятие, отнять сокровище Феанора у недостойного сына.

Келегорм наконец-то дотянулся до меча, левой рукой потащил его из ножен. Брат мой, брат, неужели мы дошли до того, чтобы драться над Камнем, как собаки над костью? Но я не смогу отдать его тебе — а ты не поверишь, пока не обожжёшься сам...

...а Куруфин даже не смотрел в его сторону. И в руках у него был не меч, а лук. Стрела лежала на дуге, плавно отходя назад вместе с тетивой, почти касаясь оперением напряжённой щеки, — и Келегорм, не глядя на цель, уже знал, кому уготована эта стрела.

Засада была устроена не на него. И не на Лютиэн. Куруфин не собирался отнимать у него женщину или Сильмарилл, он только хотел предотвратить нарушение Клятвы...

"Он любит тебя. И пытается защитить — так, как умеет..."

Имя брата замерло у Келегорма на губах, и вместо него вырвался другой крик:

— Эльвэ!!!

Тингол обернулся на голос, а не туда, куда следовало. Он держал меч наизготовку, видел нолдор, бьющихся с его стрелками, — а Куруфина ещё не видел, и не видели Белег и Маблунг, слишком занятые схваткой; и уже не было времени кричать, предупреждать и размахивать руками.

Выронив ненужный меч, Келегорм ринулся к королю, сшибая по дороге кого-то из дерущихся. Глаза Тингола расширились — гнев и непонимание; он, наверное, решил, что нолдо сошёл с ума или в последний момент решил встать на сторону своих, — но Келегорму уже некогда было думать об этом.

Мгновением раньше — он успел бы отбросить Тингола с пути летящей стрелы. Мгновением позже — он успел бы разве что уложить на землю его мёртвое тело.

Всего одно мгновение. Один узелок в гобелене Вайрэ. Точка, где сошлись все нити судьбы.

Он всё-таки успел — и толкнул короля что было сил, обрушившись на землю вместе с ним.

Боль догнала его уже в падении.

Это было как весной — прыжок и выстрел; но сегодня на нём не было кольчуги. И стрела, посланная рукой брата, вошла на две ладони выше старого шрама — почти под мышку, прошив грудь наискосок до правой лопатки.

Сквозь шум сражения он услышал крик, полный горя и муки — так кричали чайки над пенно-красным прибоем, качавшим тела мореходов Альквалондэ. Он узнал голос Лютиэн и различил своё имя. Потом закричал Куруфин — страшно, отчаянно, будто его самого настигла стрела. Или будто его обжёг пламень Сильмарилла.

Пытаясь дышать вопреки выворачивающей рёбра боли, Келегорм вцепился в тунику Тингола, не давая ему подняться и снова стать мишенью... и вдруг понял, что вокруг становится тихо, смолкают яростные выкрики и звон оружия. Те, кто видел, что произошло, останавливались, потрясённые; те, кто ещё не видел — всё равно опускали мечи, глядя на своих замерших соратников. Битва угасала, как лесной пожар, прибитый внезапным ливнем.

Куруфин, сам бледнее мертвеца, отшвырнул лук и бросился к упавшему брату. Навстречу ему уже бежал Маблунг, спеша на помощь своему королю, но Лютиэн опередила их обоих и первой упала на колени рядом с отцом и возлюбленным.

Тингол поднялся и сел. На рукаве и на плече у него остались следы крови, и безграничное изумление отразилось на его лице, когда он понял, чья это кровь, — но Келегорму было не до того. Все силы уходили на то, чтобы дышать — просто дышать, глотая жгучий, разбавленный болью воздух.

Лютиэн, склонившись над ним, только один раз взглянула на рану и торчащий обломок древка — и когда она подняла голову, Келегорм увидел в её глазах немой ужас.

Он и сам знал. Он видел достаточно ран и смертей, чтобы понять — спасения нет. Стрела прошла через левое лёгкое и сердце. Он был ещё жив лишь потому, что древко оставалось в ране, препятствуя истечению крови. Стоит его вынуть, и смерть наступит мгновенно, но если оставить всё как есть — это лишь ненадолго отсрочит конец. Отпущенное ему время измерялось количеством ударов, которое успеет сделать его сердце, прежде чем скопившаяся в ране кровь сдавит его и остановит навсегда.

Он ещё мог успеть исполнить задуманное. Но плата за это вдруг стала не просто тяжёлой — непомерной.

Отдать Камень — и жить на краю пропасти... Он был согласен на это — вот только не ожидал, что его первый шаг по краю станет и последним. Ведь он думал, что у них ещё будет время. Сотни лет, пусть омрачённых тенью предстоящей расплаты — но всё же сотни лет любви и счастья. Они ещё могли бы построить свой дом... Воспитать детей...

О, Единый, за что ему такое искушение — теперь, перед самым концом?..

Они почти решили всё за него — Куруфин и его стрела. Ещё несколько минут, и ему уже не придётся выбирать. Ещё несколько минут побыть с ней рядом — и уснуть, раствориться в сером покое безвременья, унося с собой тепло её губ и сладкую надежду на будущую встречу в кругах мира...

Чертоги не вечны, и все разлучённые когда-нибудь встречаются. Кроме тех, кто полюбил смертного или смертную — как Аэгнор. И тех, кто отдал сердце уходящему в Вечную Тьму.

Если бы его сердце было невредимо, оно разорвалось бы при мысли о том, на что он обрекает Лютиэн. Не когда-то потом, не в далёком будущем — сейчас. В эту самую минуту.

И она всё поняла. И прижалась к нему, пряча лицо в складках плаща у него на плече. Отказывая себе в праве просить — хотя бы и взглядом. Оставляя выбор за ним.

Он снова нащупал мешочек на груди, потянул завязки... По совету Финрода Лютиэн смастерила этот мешочек из лоскута, отрезанного от своего плаща, и сшила выдернутой оттуда же ниткой. Ткань-невидимка скрыла свет Камня надёжнее любого ларца, да и сам мешочек, подвешенный у Келегорма на шее, невозможно было увидеть — разве что найти наощупь. Они позаботились, чтобы никто не прознал о Сильмарилле раньше времени, не помешал довезти сокровище до Завесы, — но все предосторожности оказались напрасными...

Правая рука, скованная повязкой, не слушалась, а распутать шнурок одной левой не получалось. Лютиэн, кусая губы, помогла ему развязать узел и раскрыть мешочек. Камень выскользнул на подставленную ладонь Келегорма.

Над лугом опустилась тишина. Никто даже не вскрикнул — изумление было сильнее слов. Молчание замкнуло всем уста, а Сильмарилл горел пронзительно и ярко, как упавшая на землю звезда, и чудилось, что его сияние достигает небес, озаряет изнанку облаков, превращая серую хмарь в торжественную синеву...

Келегорм поднял этот свет в горсти.

— Эльвэ... — на полное имя и титул уже не хватало дыхания. — Вот Сильмарилл... что был обещан тебе как данвед. Прими его... выкупом за кровь твоих родичей... и да не станет между нами вражды.

— Нет! — крикнул Куруфин. — Не смей!

Он сделал движение к ним, но кто-то из своих, из аглонцев, схватил его за рукав. А синдар окружили короля, образовав живую цепь, пробиться через которую без оружия было невозможно.

Тингол медлил. В ясном свете Сильмарилла его лицо казалось белым, как мрамор — и таким же застывшим, словно потрясение и впрямь обратило его в статую. "Скорее!" — взмолился про себя Келегорм. Его силы иссякали с пугающей быстротой, рука едва удерживала невеликий вес Сильмарилла, и мрак подступал к самым глазам.

— Я принимаю твой данвед, принц Келегорм, — медленно выговорил Тингол. Его рука накрыла протянутую руку Феаноринга, и пальцы короля сомкнулись вокруг светоносного Камня. — Я, Элу Тингол, повелитель Дориата, свидетельствую, что твоя вина и вина твоей семьи перед нашим народом искуплена. Отныне нет крови между Серыми эльфами и Домом Феанора.

Привстав на колено, он поднял Сильмарилл на вытянутой руке — и волна света прокатилась по рядам столпившихся вокруг эльфов, озаряя лица, отражаясь в распахнутых глазах. Куруфин глухо, без слов, застонал.

В тот миг, когда Сильмарил покинул его ладонь, Келегорм ощутил боль, почти равную боли ожога, что на долю секунды затмила муку от засевшей в груди стрелы. А следом пришло странное облегчение, почти онемение. Он сделал то, что должен был, он смог — но у него почти не осталось времени осознать это.

Боль туманила рассудок, обручем стискивала грудь. Он хватал воздух полным ртом, давился им — и не мог одолеть удушья. Мир начал меркнуть, свет Сильмарилла таял и исчезал в наступающей темноте. Келегорм больше не ощущал вес своего тела; он будто уходил под воду, и сквозь тёмно-хрустальную толщу больше не мог различить лиц и голосов.

Последнее ощущение пробилось к нему, как прощальный блик солнца на поверхности, — тепло губ, прижавшихся к его губам.