Bal Rog

— Ну ты и загнул, Вождь...

Орки озадаченно притихли, обдумывая мои слова. Лишь Патлатый спокойно помешивал суп, даже не вникая.

— Патлатый, ты что решил?

— Я иду с тобой, Горящий — до конца. Я сказал.

— Ты же говорил — устал от войны?

— Мой путь — с тобой.

К нему присоединился Седой.

— Я клялся.

— Я могу освободить тебя от клятвы, Седой.

— Я иду с тобой не потому, что клялся. Я клялся, потому что иду с тобой.

Нургуш кивнул согласно.

— Мне кузня-то везде найдется. Но для кузни нужен Огонь — а значит, я за Вождем.

Чхыгыр Алхимик довольно хрюкнул и потер изувеченные руки.

— Я с вами. Мы подпалим мир!

Остальные сидели в задумчивости. Общее недоверие выразил один из новичков:

— Вождь... Конечно, темка необычная, и даже интересная. Кое-кто на нее очень даже поведется, но... Но ты же идешь в Мордор, а там война... тебе же нужны бойцы?...

Я тяжело вздохнул.

— Бедный орк. Ты до сих пор думаешь, что войны ведутся мечами и стрелами? это давно уже не так. Настоящие войны ведутся идеей и пропагандой. Те, кто кует мечи, и кто пускает стрелы — они не бойцы. Они всего лишь ресурс — для тех, кто победил в настоящей войне, и сумел зажечь в чужих душах свои знаки.

Муклюк, в задумчивости почесав затылок, спросил:

— Как же в такой войне победить?

— Нужно суметь создать такой путь, чтобы другие поверили в твои идеалы, и пошли за тобой. Разве это не очевидно?

* * *

Глава 39

Это Тенегрив, вожак

но я укротил его и помчался на север.

Гэндальф.

Мы с Агнааром пока не нащупали предела дальности нашей связи — а действительно далеко отпускать жеребенка я опасался. Хоть на вид он уже почти взрослый конь, красивый, грациозный, опасный — но слишком он пока наивный. Сегодня Агнаар бегал по поселку сам — разумный конь вполне может о себе позаботится; уж в селении рохиррим люди не должны причинить ему вред, а если что — позовет меня. После общения с сородичами Агнаар вернулся ко мне, взволнованный. Выслушав его сбивчивую мысленную речь, я попросил его рассказать все еще раз, по порядку. С трудом успокоившись, Агнаар начал пересказ:

— Белолоб — ну, заметил, такой с роскошным белым хвостом и пятном на лбу — неудачно наступил на ветку, и мелкая щепка застряла у него в копыте. Он пока не хромает, но завтра будет. У Толстоступа сбруя неудобная, натирает — изо дня в день. Нашу тонконогую красавицу Тень Ветра бьет человек, у которого она живет — только бьет тогда, когда этого никто не видит — исподтишка. У Попрыгушки болит зуб... Нет, на самом деле все не так плохо — многие люди здесь коней любят, и живут душа в душу — но иногда есть трения.... так я спросил своих собратьев — что ж вы не пересказываете все это людям? Ведь люди бы исправили, они вам братья! Но Буури, они не могут сами говорить с людьми! они — как самые маленькие человеческие дети... мне они объяснить могут, я чувствую их боль, я знаю их обиду — а ведь люди их не понимают!

— А что тебя удивляет, Агнаар? Это только ты — потомок Феларофа, а они....

— Да я знаю! Нас мало, мы — род Вожаков Стада... Но почему Вожак этого стада молчит?... Он же все это тоже слышит!..

— Агнаар, ты тут, рядом, а этот вожак — далеко. Может, он все-таки просто не слышит?...

Агнаар смотрел на меня с какой-то грустью.

— Ты не понимаешь, Буури. Мы — род Вожаков. Я прямо сейчас, отсюда, слышу каждого из Стада. Тех коней, что в нашем поселении ночуют. Те семьи, кто пасутся ближе к лесу. Тех, кто скачет по степям, неся домой всадников, за разливами Энтавы. Я слышу, как кричит от боли подвернувшая ногу кобыла ближе к Белым горам — а никто не идет к ней на помощь. Я вижу запертую дверь душного хлева в Эдорасе, и чую волчий страх в Восточной Марке... это Ноша Вожака, Буури — слышать каждого из Стада, и принимать его боль — как свою. Клятва Эорла позволит любому из эорлингов понять нас. Почему Вожак Табунов молчит, Буури???... Вот, слушай — я могу дать тебе чуть...

И он открылся. Я молчал, с ужасом осознавая объемы информации, постоянно текущие через его психику. То-то он так легко осваивал мои пакеты с языком людей... Стадо разбрелось по степям Рохиррим, как россыпь жемчужин в ручье, как созвездия в небе; каждый огонек ощущался — кто теплым, кто колючим, кто усталым, кто сонным... Каждый огонек что-то нашептывал, каждый звал. Отдельные огни светились далеко за границами степей; они ощущались значительно труднее. Некоторые огни полыхали намного ярче прочих, их шепот напоминал человеческие голоса — но их так мало, и они какие-то испуганные... Агнаар терпеливо ждал моего ответа — а я даже не знал, что ему сказать.

— Слушай, мелкий... а ты этого Вожака можешь найти? Раз ты всех коней видишь.

— Конечно могу, Буури. Он скачет сюда... Но он молчит.

Припомнив, кто тут числился хозяином вожака стад рохиррим, я уточнил:

— Один, или со всадником?

— Один. Я давно за ним смотрю — и ни разу не видел, чтобы его, Вожака, сопровождали кони — а это странно...

— Тогда стоит подождать, и спросить Вожака. Может, он сможет лично что-то рассказать... Я боюсь, проблема может быть в другом. Даже если Вожак умеет говорить с людьми — есть ли тот, кто его выслушает? есть ли дело этому кому-то до бед Стада?...

Жеребенок грустно мотнул головой, но не стал спорить.

— Тенегрив будет тут к утру. Он бежит без отдыха... Его гонит страх и надежда, Буури. Но он молчит.

Когда стемнело, я забрал у Седого свой Зрячий камень, и долго, внимательно рассматривал просторы Рохана, сопоставляя картинку от Камня и виденные стада коней. Дымы очагов селений прозрачными столбами теплого воздуха поднимались ввысь; отсветы окон расцвечивали вечернюю степь иной россыпью огней.

Не все кони спали ночью; посыльный скакал по тракту на запад.

* * *

Утро выдалось холодным и ненастным. Перед рассветом Агнаар, мокрый и грустный, забрался к нам в сарай. Патлатый, еще вчера проникшийся к жеребенку добрыми чувствами, вычесывал его шерстку. Потом к нам зашел Гримблад; обсудили планы. Гримблад предлагал мне встретиться с конунгом Рохана, чтобы окончательно разобраться с чумой; с конунгом встречаться я не возражал, но ни Гэндальфа, ни его подпевал видеть не хотелось. Еще мне требовалось обсудить важные вопросы с Чагой...

... при упоминании образа Чаги — Агнаар неожиданно отозвался, как хорошо настроенный камертон. Оказывается, он уже заметил — небольшая группа всадников с раннего утра скакала во весь опор сюда; среди них были и Чага, и Эота. Всадники будут тут к вечеру — что ж, хорошо.

— Гримблад. Конунг же где-то в Восточной Марке?

Гримблад замялся, но мне этого достаточно.

— Вот и славно. Завтра утром мы все вместе выдвинемся на восток, по пути переговорим с конунгом. Сопроводишь нас?... Вот и славно.

Гримблад хотел уже уйти, но я остановил его.

— В поселке все в порядке?

— Да, все нормально...

В усталом голосе старейшины чувствовалась легкая фальшь.

— Гримблад... Мне не нужно лгать. Я спрашиваю, потому что не хочу обострения проблем — и предлагаю не играть у меня за спиной. Сегодня, с самого утра, здесь, над Сонхолдом, слышны аккорды ненависти...

Гримблад тяжело вздохнул, оглянулся по сторонам, присел на кучу мусора у дома и начал рассказывать:

— Сегодня с утра Энка, двоюродная племяшка Эриля, увидела твоего нового коня — и побежала к маме. Она считает, что это жеребенок кобылы Эриля — очень уж окрас характерный, пятнышко... да и форма ног... явно нашей породы конь. Пока там бабы судачат; а завтра ты пропадешь, да они и забудут.

Теперь уже тяжело вздохнул я.

— Если это и правда жеребенок кобылы Эриля — это что-то меняет?...

Гримблад мрачно глянул на меня.

— Откуда он у тебя?

— Отряд Эриля сожрали ходячие деревяшки в Фангорне. Агнаар — единственный выживший... и то по счастливой случайности.

Гримблад встрепенулся:

— А ты откуда это знаешь?

— Трупы людей я сам видел. А имена... Агнаар мне рассказал.

— Рассказал?... тебе?... конь?...

— Ну да. Он разумный, и говорить умеет.

— С тобой?... ты же не эорлинг?...

— Нет. Но я тоже способен говорить с потомком Феларофа...

Гримблад устало сгорбился.

— Жаль Эриля. И как Энке сказать, что ее любимый дядька погиб... эхх. Завтра ей скажу... не хочу обострений. Иначе сегодня мать Энки вспомнит о наследстве, да примчится с кумушками да со скандалом забирать твоего коня — а к чему это приведет, я и думать не хочу. Она уже мне намекала...

— О чем? о наследстве?...

— Ну да. Кобыла-то Эриля была, а других родственников у него не осталось...

— Кобыла Эриля?...

Я присел рядом с Гримбладом, изо всех сил пытаясь успокоиться и унять полыхающий внутри жар.

— Гримблад, ты понимаешь, что ты говоришь?...

— А что такого?...

Я мотнул головой в сторону, где гулял мой жеребенок.

— Агнаар — разумен. Как и его мать. Разумнее многих людей, между прочим — он выучил Общий язык быстрее, чем мы с тобой тут болтаем. В его жилах течет кровь самого Нахара, коня Вала Ороме. Знай: я, Буурииделгума Абарарусур Айянуз, Третий из Валараукар, связан с Агнааром клятвой Спутников — клятвой равных. Равных, понимаешь?... И какая-то человеческая ссссамка осмеливается.. предъявлять на него, разумного — право собственности?... Но это лишь первая часть проблемы. Эта ссамка ведь требует отдать ей разумного — и все люди воспринимают это, как должное. Скажи мне, Гримблад... давно ли в Рохане практикуется рабство разумных?... Неужели среди вас, рохиррим, есть те, кто считает разумных коней — просто имуществом, которое можно помимо всякого согласия — продать, обменять, подарить?... Вонзить им в бока шпоры?... Как к такому относится сам конунг Сынов Эорла?...

Гримблад долго смотрел на меня нечитаемым взглядом, потом тихо ответил:

— Я редко говорю с нынешним конунгом. Но его дядя, конунг Теоден, сын Тенгела, перед окончанием войны подарил Тенегрива, Вожака табунов рохиррим, Гэндальфу Серая Хламида.

— Неужели сам Тенегрив был не против?...

— Кто его спрашивал?... Гэндальф укротил Тенегрива, сел и уехал.

— Угу. И вы еще называете коней своими побратимами — а ведь друзей не дарят. Ладно... Насчет других коней — это ваши решения — и вам пожинать их плоды — вспомните хотя бы, как закончил отец вашего Эорла-прародителя. Но вот Агнаар... Он будет свободен. Знай: оскорбляющий моего спутника — оскорбляет меня. Желающий поработить моего спутника — желает поработить меня. А я не Теоден, сын Тенгела — я не дам себя поработить. Или ты, старина, тоже считаешь, будто мать Энки "в своем праве"?...

Гримблад долго молчал, потом сокрушенно качнул головой, и ушел мрачный. Я сидел на куче хлама, медленно успокаиваясь; вокруг вспыхивали крохотные искорки, проявляясь в реальности, и уходя в небытие. Агнаар, почуяв живое пламя вокруг меня, пришел, и молча ткнулся мне в плечо своим холодным носом. Не знаю, сколько я сидел так; пришел в себя, только когда свет восходящего солнца через разрыв в тучах залил степи Рохана.

* * *

Обещанное Агнааром прибытие Вожака состоялось еще до полудня. С улицы послышалось мелодичное ржание; я поспешил вылезти наружу. Перед нашим сараем стоял конь невиданной, изумительной красоты; огромный, мощный, утонченный, снежно-белый, без единого серого пятна; умные черные глаза, длинная пушистая грива, легким облаком оттеняющая его белизну... Он поводил взглядом по сторонам, и прянул в сторону, слегка размазавшись в движении, но вскоре вернулся. Рядом со мной откуда-то возник Агнаар, таким же неуловимо-мгновенным перемещением; помельче Вожака, нескладный, черный, как сама Тьма, с рубиново-алыми глазами и огненной гривой. Два коня встретились взглядами и застыли неподвижно. Я стоял, с интересом вглядываясь в белизну Вожака; мне чудилось, что в его сверкающей белизной шерсти пробегают какие-то искры, складываясь в причудливый узор. Кони не двигались с места, и вскоре мое восприятие, углубляясь, сложилось в картинку.

На груди Вожака, напротив сердца, уродливым выжженным пятном на белоснежной шкуре, синим огнем сияло тавро.

Я сморгнул, и картинка исчезла; но теперь я знал, что искать, и поиграв с углом взгляда, сумел увидеть тавро снова. Что?...

Кони отмерли. Белоснежный Вожак переступил с ноги на ногу, пошатнувшись; Агнаар, встряхнувшись, повернул ко мне морду. Он снова открылся; видимо, просто не мог уже больше сдерживаться — его горечь накрывала всю деревню; неподалеку заржали лошади... слезы катились из глаз Агнаара крупными каплями.

— Буури. Ты видишь это?...

— Тавро, выжженое огнем?...

Я послал Агнаару свою картинку. Он некоторое время ее рассматривал, и мотнул головой.

— Ты воспринимаешь мир совсем по-другому. Да, это... Тенегрив укрощен.

— Что это значит?...

От Агнаара последовала быстрая серия несвязных образов; я просто не успевал их понять. Что?...

— Вожак — это настоящий Вожак — только тогда, когда он свободен. Воля — это сама наша суть. Вожака нельзя поработить... но то, что мы видим, каждый по-своему... они кастрировали его разум. Тенегрив, сильный, красивый, быстрый — больше не способен свободно говорить с сынами Эорла; он, Вожак, чурается эорлингов.... и выполняет лишь приказы хозяина. Но ведь у нас с тобой все совсем по-другому?

Я пожал плечами.

— Я тебе не хозяин — и мне не нужны укрощеные рабы. Ты свободен, и всегда можешь идти, куда пожелаешь. Но я не возражаю, если ты пойдешь со мной.

Агнаар продолжал задумчиво оглядывать Тенегрива, мысленно бормоча:

— Потому Тенегрив и не слушает других коней — чем он может им помочь, если он не смог помочь самому себе? Я спросил меарас, других разумных, из сынов Феларофа, выбрали ли они себе другого Вожака — ведь раб не может быть Вожаком... А меарас видели, что люди сделали со Тенегривом — и теперь они боятся. Тенегрив потому всегда один... он принял на себя предательство людей, и не хочет подставлять под удар никого больше — сам несет этот страшный груз. Он не может противиться приказам хозяина, и давно отдал бы Ношу Вожака, да никто не возьмет... Неужели со мной тоже могут сделать такое?...

Я покачал головой.

— Такое — вряд ли. Именно это Тавро выжгли огнем, а ты сам теперь сродни огню... да от огня-то я тебя прикрою. Но они могут попробовать подчинить тебя иным образом.

— Пусть... только... попробуют.

Агнаар переступил на месте, сжался, как пружина, вскинулся, переливчато заржал, подпрыгнул и, падая, со всей силы вонзил копыта в землю. Огонь, взметнувшись, спалил траву в месте его приземления; трещины зазмеились по сухой земле. Сила ментального крика ударила по мозгам не хуже кувалды; в нашем сарае застонали орки, по деревне разнеслись неясные людские вскрики, и повсюду, сколько слышно, заголосили кони.