'Я же, правда, могу убить. Если не сдержусь' — мысленно вознегодовал Карл.
Он и сам был не рад подобной реакции. Как минимум, потому что с трудом ее контролировал. Сам факт потери контроля над собой ему не нравился. Тем более, из-за ерунды. Он и так не совсем нормальный человек, но становиться совсем невменяемым однозначно не хотелось. Впрочем, раньше было еще хуже. Теперь хоть на брошенные между прочим слова плевать, как и на большинство бессмысленных оскорблений. Только изредка заносит. Причина была ему прекрасна известна, и оттого это бесило еще сильнее.
'Даже абсолютная память имеет свои недостатки' — оставалось лишь иронизировать ему.
Была у него весьма любопытная особенность. Карл помнил все до мельчайших подробностей. И не просто помнил, но и мог легко использовать в деле. Это позволяет постигать любые науки, языки, навыки в кратчайший срок. Однако помнил он не только полезное, вроде рецепта сложного алхимического состава или навыков владения кинжалами на халифатский манер. Карл помнил все подряд, всю свою жизнь, от начала до конца. И так уж вышло, дерьма там хватало. Причем, как он считал, по большей части он виноват был сам.
Ныть и сокрушаться Карл не видел смысла, сие нужно оставить юным леди и прочим оскорбленным невинностям. Но и забыть возможности никакой нет. Поэтому он предпочитал не думать об этом. Получалось хорошо. Почти всегда. Пока в его сторону не поминали слово, ставшее на насколько лет его вторым именем. Если не первым. Как такое получилось, что его, по сути гения, сочли идиотом?
Никаким бастардом барона он не был. Так, отговорки. Больно грамотный он для простолюдина. Вопросы возникали. Правду рассказывать смысла он не видел. Кому это надо, если титула у него все равно нет? Хотя родился он вполне законно. Другое дело, иным бастардам жилось веселее.
Началось все с того, что его матушка, горячо любимая супруга барона Ульриха Ритского, скончалась при родах. Петра была его второй женой, увы, они не прожили даже года. Родившийся раньше срока Карл по утверждению целителя должен был умереть. Со смертью не сложилось. У него вообще с ней никогда не складывалось. Сейчас он знал, почему. Впрочем, тогда у него не сложилось не только со смертью, но и с жизнью. Отец возненавидел его за смерть супруги. Другое дело, Карл долго понятия об этом не имел. Барон будто нарочно при нем не вспоминал покойную супругу.
Любимым развлечением барона было наказывать младшего сына. Бесполезное ничтожество и бестолковый идиот, пожалуй были самыми безобидными оскорблениеми. Учитывая, что Карл был очень тихим, неразговорчивым, никуда не лез, не капризничал и даже никогда не плакал, предпочитая целыми днями рисовать, повод выпороть приходилось высасывать из пальца. Не так посмотрел, опоздал на трапезу, пришел слишком рано и прочая ерунда. Старших братьев при этом пороли только за особо серьезные проступки.
Карл, как ни странно, с детства отличался абсолютным безразличием. Он не испытывал любви, жалости, или ненависти. Мог только рассуждать беспристрастно. Тогда он рассудил, дело в его небольшой хромоте. Ну не повезло родиться с небольшой разницей в длине ног. Ни ходить ни бегать это не мешало, но, видимо, отцу не нравится. Значит, ничего не поделаешь, тот глуп. Братья относились к нему не лучше, старший Кир то и дело отпускал затрещины. Братьев Карл тоже считал дураками. Вроде старше, а занимаются ерундой. Бегают, орут, ломают все.
'Зачем? Что интересного воображать себя инквизиторами, сжигая ворону? Еще и прямо в сарае. Там же дрова. Понятно, что все загорится. Дураки', — рассуждал он в четыре года, когда шестилетний Пер и семилетний Кир чуть не сожгли сарай.
В целом же ему было безразлично отношение родни. Смысла переживать он не видел. Воинское дело, где хромота по словам отца должно помешать, Карла вообще не интересовало. Вот как строятся крепости, замки, можно ли построить их выше, это интересно. Вместо игр он предпочитал целыми днями тихо рисовать придуманные крепости и дома, собираясь когда-нибудь построить подобные. Он уже знал, что пойдет учится в академию. Но увы, с наукой тоже не сложилось.
Когда ему было десять, барон рассудил, что пришло время обучать старших сыновей грамоте и пригласил наставников. Киру было уже тринадцать, Перу двенадцать. Отец решил, что если младший негоден к воинскому делу, пусть тоже начинает. Но у Карла обнаружилась странная особенность. Он с трудом воспринимал буквы, а написанное не воспринимал совсем. Его пороли, оскорбляли, наказывали, без толку. Промучившись с ним год, но так и не научив ни писать, ни читать, наставник авторитетно заявил, он отсталый идиот. Карл и сам в этом убедился. Как не старался, он не мог ничего прочитать, хотя братья, даже при полном отсутствии рвения уже научились.
Карл воспринял этот факт как всегда беспристрастно. Рыдать неразумно, да и не хотелось. Но толку жить, если он идиот? Никакого. Раньше он считал идиотами отца и братьев. Получается, все наоборот. Поэтому он решил повеситься. Подставка для факела оторвалась, и со смертью снова не сложилось. Барон махнул на него рукой и сдал в школу при Храме Мироздания. Уверенный в собственной бездарности Карл жил как овощ и при этом с завидной периодичностью пытался себя убить. Но со смертью никак не складывалось.
Сколько раз не вешался, все обрывалось. Пытался отравиться, его просто тошнило. Хотел утопиться, но в итоге всплыл и очнулся на берегу. Это было как наваждение, умереть никак не получалось. Знал бы, в чем дело, прекратил бы. Но тогда, после таких неудачных попыток, он ощущал себя ещё большим идиотом, который даже убить себя не может.
'Сюда же никогда не заглядывали. Пыль десятилетиями копилась. Все продумал. Как?' — мысленно сокрущался Карл, когда его вытаскивал послушник из самого дальнего угла подвала.
Он собирался там заколоть себя найденным осколком стекла, который специально прикопал, чтобы не забрали. Как входил, точно не видели. Но почему то именно сегодня впервые за годы послушник решил схалтурить и не захотел нести помои к сливной яме, предпочтя именно ту часть подвала, где он хотел убить себя.
Полгода Карл не оставлял попыток, за что подвергался порке и побоям, а потом выслушивал молитвы, которые должны были, по мнению жрецов, отвести его от пути Тьмы. Ведь Книга Мироздания не одобряет самоубийства. Он надеялся, может, загнется от наказаний и голода. Но несмотря на истязания, недели в холодной сырой темнице и впоследствии изрядно потрепанное здоровье, он оставался жив. В конце концов, он спрыгнул с башни Стражей Света, куда пробрался с огромным с трудом. Планировал поход месяц. Зацепился плащом за крюк. Это стало последней каплей.
Он решил, дело в храме, поэтому он не может умереть. Попытался сбежать, его поймали и стали присматривать. Он рассудил, нужно сделать все, чтобы его выставили. Карл стал досаждать наставникам и послушникам. Хамил, выражался как хотел, рассказывал, как хочет служить Проклятому. Но так как его считали скорбным умом, над ним только читали молитвы, не забывая пороть и запирать в темнице. Терпение жрецов лопнуло, когда Карл сжег Книгу Мироздания прямо под кабинетом Первого Жреца, а потом демонстративно отрекся.
Готовился месяц, корчил из себя святоши, якобы все понял. Как это сделать, он хитростью успел узнать у старого послушника в лекарском заше, куда угодил после трех недель в темнице. Развязав спор и заставив того сказать, как нужно отрекаться, он сразу же все в точности запомнил. Помимо неспособности читать, у него вдруг обнаружилась ещё одна особенность, необыкновенно хорошая память. Ему достаточно было один раз услышать, и он мог в точности повторить все наизусть. Следующим шагом Карла должно было стать убийство человека, на которое он тогда не хотел решаться. Не жалко, просто зачем лишать людей жизни, потому что он показался отцу идиотом. В итоге "Отродие Бездны" лично вернули барону, посоветовав запереть и никуда не выпускать.
Отец его высек и в тысячный раз назвал умственно отсталым уродом. Выделил чулан на чердаке, велел не высовываться и бриться налысо, как послушник. При том, что на западе у благородных было в чести носить длинные волосы. Не выгнал он его лишь потому, что боялся осуждения. Не пристало знатному господину выгонять убогого отпрыска. Тем более, отец счел, недоумок скоро сдохнет. После года в Халларе он вернулся в весьма не здравом состоянии. Барон не озаботился пригласить ни целителя ни даже лекаря. Оставил подыхать. Но умирать Карл передумал, считая все свои предыдущие попытки ошибкой. Он же не идиот, хрен с ним, что он читать не способен, зато запоминает он получше многих. И не только то, что услышал, но и то, что увидел или сделал. Более того, до сих пор ему было невыносимо стыдно за те попытки самоубийства. Особенно, когда узнал, почему не смог умереть.
'Мог бы и подумать для начала, а не лезть в петлю' — проклинал себя он.
Тогда же он соверил еще одну ошибку. Подвела беспристрастность. При всех талантах до него не доходило, что для ненависти не всегда нужен логичный справедливый повод. Карл решил, что отец с братьями не обладают реальными сведениями, поэтому справедливо рассудили о нем неверно. Стало быть, реально доказать им, что он не идиот. Но поначалу разумнее потерпеть и меньше высовываться. А на побои и оскорбления ему плевать, привык.
Год он терпел дурное отношение, полагая, что родня имеет право так относится. Все это время Карл прятался в шкафу во время уроков братьев, просил управляющего прочесть ему книгу. Но даже попытаться постоять за себя перед братьями в голову не приходило. Пер не бил его, только оскорблял, а вот старший Кириан, другое дело. Он развлекался, отпуская затрещины и пинки. Толку пытаться давать сдачи Карл не видел, побьет еще больше. На три года старше, Кир был сильнее, еще и брал уроки фехтования у халифатца. Ему, конечно, на побои плевать, но если игнорировать, тот быстрее отстанет.
'Когда все выяснится, они поймут, что никакой я не идиот. Тогда все изменится' — искренне полагал он.
Закончилось все разочарованием. Киру исполнилось шестнадцать, он уже собирался в гвардейскую школу герцога Мириамского. Отец отбыл но делам, позволив отпрыску закатить пир на проводы. Все напились, Кириану захотелось опозорить брата перед пьяными гостями. Показать идиота, которого доселе по требованию отца скрывали. Ничего не получилось, наоборот, Карл умудрился выставить Кира на посмешище. Отметелить его прямо там помешали гости, утянули пьяного брата в бордель. Но когда Кириан вернулся, он даже не подумал признать свою неправоту.
О случившемся тогда сих пор вспоминать было дурно, накатывало такое бешенство, что хотелось идти убивать. Такого унижения привычный ко многому Карл до той поры никогда не испытывал. Даже Пер пытался помешать, но против брата все равно пойти не смог. В конце Кириан решил убить его. Собственно говоря, Карл должен был умереть, но со смертью снова не сложилось. Но когда он очнулся в целительском доме, он впервые ощутил ненависть. Причем, за все и ко всем сразу. Даже к себе.
Ненависть ему определенно понравилась. С ней жизнь обрела новые краски. До сих пор он не понял, почему раньше не возненавидел. Как мог быть настолько безразличен? Неужели для этого нужно было позволить растоптать остатки собственного достоинства? В любом случае, вспоминать все, что происходило с ним до того злополучного ддня как впрочем и в тот день, определенно не хотелось. Увы, не всегда получалось.
Перед самой тренировкой, цель которой было обучение верховой езде, Карл решил не тянуть и прямо спросить интересующий вопрос. Как наставник, он должен понимать, что конкретно с ней не так. Понаслышке он знал многое, но судить по слухам подобные моменты он считал недальновидным. Если браться за дело серьезно, нужно выяснить все.
— Ваше Высочество, не сочтите за наглость, но я как наставник должен знать, что с вашим здоровьем? — как можно аккуратнее уточнил он, когда она вышла на задний двор.
— Какая разница? — вопрос ей явно не понравился, — Даже если у меня пять лет назад было много переломов, что теперь? — с претензией спросила Эрика.
— Разница есть. Не думайте, я не считаю, что вы не сможете научиться. Просто, возможно, некоторые вещи вам делать нельзя. Я не хочу заставлять вас что-то делать, из-за чего вам станет хуже. Ведь тогда вы сляжете и не сможете продолжать. Могу ли я знать, что именно было у вас сломано и каковы последствия. Если вы сами затрудняетесь, я бы мог поговорить с вашим лекарем, — предложил Карл, и тут же по её взгляду заметил, как принцесса не просто разозлилась, а буквально пришла в ярость.
— Я полагаю, эти сведения не имеют значения. А про лекарей я даже слышать не хочу. С некоторых пор я с ними дел не имею. Хочешь знать, что, по их мнению, мне нельзя? Ничего мне нельзя. Даже жить. Эти тупые твари мне несколько лет подряд говорили, я без их зелий и предписаний сдохну. Я ни капли не выпила и в постели не торчала, и как видишь, я тут. Так что мне можно все, что смогу. И однажды я смогу все или умру. Для этого мы тут, — жестко поставила перед фактом принцесса.
— Думаю, вы не умрете. Что ж, приступим, — бросил Карл и кивнул ей в сторону конюшни, где их уже ждали остальные гвардейцы.
Больше о лекарях и здоровье он спрашивать у неё не собирался. Толку, все равно не скажет. Или сам заметит, или... Она или сможет или умрет.
— Приступим, но у меня просьба. Не стоит меня жалеть, чтобы не случилось, — попросила вдруг принцесса.
— Могли бы не просить. Чего вы от меня не дождетесь, так это жалости. Я к ней просто не способен, — ответил Карл с ухмылкой, ничуть при этом не лукавя.
Он, действительно, не имел понятия как это — жалеть. Карл ни разу в жизни не плакал, жалея себя, не оплакивал кого-то. В том, что он абсолютно безжалостен, он окончательно убедился, убив братьев. Да и стал бы человек, хоть как-то способный к жалости, пытаться себя убить несколько десятков раз. Уже будучи наемником, он понял, что не чувствует никакой жалости к убитым, причем не только к врагам, но и к своим. Карл не особенно расстроился от этих выводов. Жалость, привязанности, любовь, все это было ему непонятно. Он научился хорошо понимать людей рассудком, даже видеть насквозь, но его чувства были далеки от сострадания. У него было вполне убедительное обьяснение собственных странностей. Что еще ждать от человека, отмеченного печатью Проклятого...
Гарри уже приготовил лошадей. Несмотря на все опасения, с верховой ездой у принцессы проблем не возникло. Она преспокойно заскочила в седло, получила четкие указания и, опробовав все моменты, в итоге в первый же день тренировок погнала лошадь. В сторону леса они отправились уже верхом.
— У тебя на руке шрам. Значит, ты тоже отрекся? — поинтересовалась Эрика.
— Получается, да, — согласился он.
— Почему? — задала ожидаемый вопрос она.
— Надо было, чтобы меня выгнали из Храма Мироздания. Другие способы не помогали. Поэтому я публично отрекся, — честно ответил Карл, понимая, что наследница его не осудит.
— Разве ты не вкладывал какой-то смысл?
