По залу прокатился одобрительный гул, а Вика смущённо заулыбалась. Она ещё не вполне отошла после боя за замок, а строго говоря, не только она одна, и всем нам был просто необходим этот праздник, чтобы расслабиться и повеселиться.
— Что ж, перейдём к делу, ради которого мы и собрались, — сказала я. — Конрад, согласен ли ты взять в жёны Викторию?
— Да, Великая Госпожа, — улыбнулся он.
— Виктория, согласна ли ты взять в мужья Конрада?
— Да, Великая Госпожа...
— Ну что ж, тогда властью, данной мне избравшими меня собратьями, объявляю вас мужем и женой! Любите друг друга и будьте счастливы, ребята.
Кольца поднёс малыш Вик — тот самый отчаянный неслух, отличившийся при защите замка тем, что исцелял и возвращал в строй раненых. За это он получил от меня одновременно и выговор, и благодарность, а в награду был удостоен чести поднести жениху и невесте кольца. Исполненный потешной важности, он прошествовал через зал с подносом, на котором блестели два золотых кольца — о да, его роль была действительно чрезвычайно важна!
Кольца были надеты, поцелуй запечатлён, поздравления получены, и Вика спросила:
— А букет бросать надо?
Она не была уверена, что этот момент присутствовал в традициях Ордена. Я переглянулась с Оскаром, он улыбнулся и пожал плечами.
— А почему бы нет? — сказала я.
Вика приготовилась к броску, а толпа незамужних девиц с горящими глазами уже ловила, причём некоторые из них были, мягко скажем, уже в весьма зрелом возрасте. Но — девицы, а значит — имели право. Букет взлетел...
И — удар-вспышка. Огонь, крики, смерть. Огненный дождь с неба. Дымящаяся земля с красноватыми кусочками обожжённой глины.
Придя в себя на троне, поддерживаемая Оскаром с одной стороны и Каспаром с другой, я увидела, какой переполох я наделала своим припадком. Ко мне сбежались все, и через толпу протискивалась Карина. Её руки обняли меня, гладили по щекам.
— Мама...
— Всё... нормально, — сипло пробормотала я.
Давно уже со мной этого не случалось.
Карина деловито и властно — совсем как Гермиона — отогнала толпу, чтобы её угнетающее воздействие не нависало надо мной, но, осматривая меня, призналась:
— Мам, ничего не пойму... С тобой вроде бы всё в порядке.
После родов к ней снова вернулся нормальный человеческий аппетит, а жажда крови исчезла, но некоторые странности всё же остались. Странностями это было для человека, конечно, а для хищника это был обычный набор способностей. Её обострившееся чутьё весьма походило на наше, и она пользовалась им при диагностическом обследовании, как Гермиона, зачастую совсем не прибегая к помощи приборов, а поцелуи мужа больше не вызывали у неё извращений вкуса. Крылья у неё, правда, не выросли, температура тела, частота сердцебиения и дыхания остались прежними, но повысилась физическая выносливость и сила. Словом, её человеческое естество не подверглось радикальному изменению, но приобрело некоторые признаки, свойственные хищникам.
Я ответила:
— Со мной действительно всё в порядке. Не нужно прерывать праздник. Видимо, усталость и напряжение сказываются.
— 11.3. На дне
Холодная вода и сухой шелест травы. Берег. Рассветает. Одежда промокла. Небо давит строгой синевой, засасывает в свою чистую глубину. Под спиной — сырость. Спина грязная.
Они ОТСТУПИЛИ. ПОБЕЖАЛИ.
Немного ОТСТУПАЯ от краёв горизонта, висят румяные тучки. Это рассвет. По воде БЕЖИТ рябь.
Здесь хорошо. Мне не нужно никуда идти. А жуки не ходят, они ползают или летают.
Кажется, голод. Придётся вставать.
Мужчина с собакой. Его шея, мои клыки.
Рык, клыки собаки, боль.
Скулёж, хруст шеи. Тишина.
Сытость.
Спать. Почему я так хочу спать?
— А ну, пошла отсюда! Разлеглась тут! Вывалялась в грязи, как свинья!
Пинок в бок. Старик с заросшим седой щетиной лицом, в резиновых сапогах. Сальный нос с расширенными порами.
Сальный нос!..
Моя рука, его горло. Хруст, хрип, бульканье. Requiem aeternam dona eis, Domine.
Отними мой разум, Господи.
Старые, истёртые деревянные ступеньки. Сколько ног по ним прошло. Шли, кладя кресты, кланяясь, в пахнущее ладаном пространство. Теперь я лежу на них.
— Кто же тебя так, милая?
Сердобольная старушка со светлыми глазами, в чистеньком платочке. Знает ли, подозревает ли, прежде чем жалеть, кто перед ней? Мои зубы скалятся, из горла рвётся вой, а из глаз бегут слёзы. Звериный облик мой пугает тебя, да?.. А не испугало, когда твой муж делал это со мной? Не верила, не боялась зверя, а сейчас боишься? Правильно, бойся, беги от меня, я и есть зверь, который сожрёт твою душу!
— Фуй, малахольная какая-то...
Вот то-то же. Иди в свою чисто убранную квартирку с вышитыми салфеточками, да смотри, чтобы какая-нибудь сердобольная русская Венера не заграбастала твою жилплощадь.
Потрескавшиеся надгробия, последние листья на ветках, и ветер воет: "УУУУ".
И я тоже вою: "Уууууу..."
Царапая землю, сгребая мёртвые листья над последним пристанищем мёртвых людей.
— И шо ты здеся развылася, голуба?
Шорох метлы, запах перегара. То ли мужчина, то ли женщина. Штаны и стоптанные сапоги, шерстяная шапчонка, алконавтическое лицо.
— С дурдома, штоли, сбегла, а?
Зубы скалятся. Хочу рычать.
— И шо ты скалисси, прям как псина? От ненормальная девка! А ну, пшла отседова, пока метлой поганой под зад не получила!
Рычу. Злая баба, дура баба. Алкашиха. Такой шею свернуть — как комара убить. Кровь плохая, слишком много промилле.
— Не, точно с дурдома...
Видимо, с утра она ещё не похмелялась, плохо видит, потому что длина моих клыков должна вызывать другие впечатления. Если я зверь, то это — грязь.
— Не пОняла!.. Ты шо, русский язык не понимаш? Сказано же: мотай отсель! А то я те щас...
Моя рука, её горло. Её метла, мой глаз, боль.
Никогда раньше не видела, чтобы такие проспиртованные особы ставили олимпийские рекорды по бегу. Догнать?
Грязь. Не стоит.
Почему я так хочу спать?
Глаз болит. Ууууу...
— 11.4. "Дело врачей"
— Как могло получиться, что "демоны" не справились с задачей, доктор Гермиона?
Затея со штурмом замка Великих Магистров с треском провалилась: в самый ответственный момент "демоны" прекратили сражаться, штурмующие обратились в бегство, президент "Авроры" была ранена. И сейчас временно исполняющий обязанности президента Мигель Альварес допрашивал меня в кабинете Юлии.
Невысокий, коренастый, с чёрным ёжиком волос на круглой лобастой голове, он восседал в президентском кресле, буравя меня тяжёлым холодным взглядом. Черты его смуглого чернобрового лица были, пожалуй, приятны, но это жёсткое и властное выражение сводило на нет всё приятное впечатление. Нахождение под его взглядом было почти равноценно личному досмотру с раздеванием.
— Об этом нужно спросить у них самих, сэр, — ответила я.
Альварес криво усмехнулся.
— А я вот вас хочу спросить. Вы занимались их психикой. Возможно ли, что это — недоработка психотехников?
— Исключено, — сказала я. — Мы работали на совесть. Была проведена глубокая обработка с долговременным программированием.
— Программу можно каким-то образом снять? — спросил он.
— Ключа к выходу из неё нет.
— Но ведь эти... достойные как-то взломали её!
"Эти достойные" — два эти слова были даже не сказаны, а презрительно сплюнуты им на стол. А между тем, шесть "этих достойных" были в нашем центре, и я сама принадлежала к их числу.
— Была ли программа взломана извне или преодолена самими "демонами" — это ещё не выяснено, — возразила я.
— Но вы ведь говорите, что ключа к выходу из неё нет. Могли ли они сами преодолеть программу?
— Я знаю только то, что нет ничего невозможного.
— Возможно ли повторное проведение обработки для исправления недочётов?
— Нецелесообразно, сэр. Это приведёт к разрушению психики.
— То есть, они будут непригодны к дальнейшему использованию?
— Именно так.
Альварес откинулся в кресле, потом снова навалился локтями на стол.
— И как вы сами полагаете, что мы должны с ними теперь делать? Если они вышли из повиновения... Какой нам от них прок?
Я не спешила с ответом. А он спросил:
— Столько работы — и всё впустую... Не досадно?
— Досадно, разумеется, — сказала я.
Он холодно прищурился и проговорил, отчеканивая каждое слово:
— Что-то не похоже, чтобы вы были сильно огорчены, доктор. А между тем, такой провал бросает тень на весь ваш центр. Вам поручили дело, результат которого был чрезвычайно важен для "Авроры", а вы... облажались. По полной. Или вы хорошо владеете собой, или... Или вы облажались намеренно. А точнее, по заданию Ордена.
— Вы можете это доказать? — спросила я бесстрастно.
— Будем разбираться, — столь же бесстрастно ответил Альварес. — Особый отдел уже разрабатывает эту версию. Будем беседовать с каждым сотрудником, принимавшим участие в проекте по созданию "демонов".
Альварес открыл хьюмидор с сигарами любимой марки Юлии — "Slim Panatela", достал одну, обрезал кончик и закурил.
— Каково состояние президента? — спросил он.
— Без изменений, — ответила я.
— Хорошо. Можете быть свободны, — сказал Альварес. И добавил многозначительно: — Пока свободны.
Я вернулась в центр. Присутствие там сотрудников особого отдела не могло способствовать созданию спокойной рабочей атмосферы, а с момента поступления президента они дежурили в центре круглосуточно. Каждое наше движение фиксировалось ими, а их постоянный, многократно повторяемый вопрос "что вы делаете?" приводил нас на грань нервного срыва. Нельзя было ничего предпринять без объяснения.
Президент поступила к нам через три дня после штурма замка; её физическое состояние могло быть оценено как удовлетворительное, никаких серьёзных повреждений на её теле нами не было обнаружено, хотя следы крови на одежде имелись в изобилии. Одежда, надо сказать, была в ужасном состоянии — в нескольких местах разорвана, вся в грязи и уже упомянутой крови. Обувь отсутствовала. Но не только внешний вид Юлии шокировал всех, ещё более тягостное впечатление производило состояние её рассудка. Сознание было спутано, налицо была полная дезориентация в окружающей реальности и собственной личности, приступы маниакального возбуждения чередовались с периодами апатии и сонливости. В момент поступления она была как раз во власти возбуждения, и пришлось прибегнуть к успокоительной инъекции, иначе она разнесла бы нам весь центр.
Трудно было сказать, временное ли это психическое расстройство, или же президент сошла с ума окончательно и бесповоротно. В её палате неотлучно дежурили сотрудники особого отдела, сменяя друг друга на посту, и, как я уже говорила, невозможно было ничего сделать с Юлией без дачи объяснений, что и зачем. Эти объяснения дежурные передавали Альваресу.
Я вошла в холл. Да, вот они, агенты "тайной канцелярии", сидели на диване. При моём появлении они пронзили меня рентгеновскими взглядами: таким и металлоискатель не требовался, они и так, пожалуй, видели насквозь.
Первым делом я проверила состояние президента. Она проснулась, и я попробовала поговорить с ней.
— Госпожа президент... Юлия, — обратилась я к ней.
Она устремила на меня пустой, непонимающий взгляд и ничего не ответила.
— Вы меня узнаёте? — спросила я.
Ответом мне было прежнее непонимающее молчание.
— Юлия, вы помните, что с вами произошло? — повторила я попытку установления контакта.
На её амимичном лице появились проблески отражения неких чувств. Лоб сначала нахмурился, потом разгладился, глаза закрылись и открылись опять.
— Не начинать без моего распоряжения... внезапность. Использовать сирены и прожекторы, — глухой и отрывистой скороговоркой произнесла она.
В её памяти снова и снова прокручивались сцены боя, мешаясь с какими-то обрывками из далёкого прошлого. Бормотала она и молитвы — католические на латыни и православные на русском, а закончился весь этот бессвязный словесный поток бурными рыданиями, перешедшими в жуткий звериный вой. Дежурный сотрудник особого отдела наблюдал за этим с внешней бесстрастностью, но не думаю, что ему не приходили в голову безрадостные мысли о будущем "Авроры". Юлия между тем пришла в сильное возбуждение, начала беспокойно озираться по сторонам, а потом вдруг прыгнула на сотрудника и, тряся его за грудки, зарычала:
— Не смейте отступать, слышите?! Не смейте! Ни шагу назад!
Шприц-ампулы со спиртом были под рукой — в шкафчике в палате. Я вколола президенту пять граммов и при помощи слегка ошарашенного нападением сотрудника особого отдела водворила её обратно в постель. Пока я поправляла ей одеяло и подушку, сотрудник стоял и молча смотрел.
— Ну, что вы стоите столбом? — усмехнулась я. — Докладывайте вашему боссу, что у президента опять был приступ возбуждения, и ей была сделана успокоительная инъекция спиртом в количестве пяти граммов.
Во время перерыва я зашла в курилку. Там были Иоширо, Франц и ещё кое-кто из группы психотехников — как раз те, кто был мне нужен, и никого лишнего. Сделав им знак продолжать разговор, я достала телефон и в опции "написать СМС" набрала текст:
"Ребята, нам предстоит 'дело врачей'. Я была на ковре у А. Он подозревает саботаж и предательство. Будут допрашивать всех. Держитесь, о моём разговоре с Авророй — ни слова".
Набрав, я протянула телефон Иоширо со словами:
— Посмотри, забавная собачонка. Я её сфоткала по дороге на работу.
Иоширо, взяв телефон, увидел отнюдь не снимок собаки, а этот текст. В его мимике это никак не отразилось, и он передал аппарат Францу. Тот прочёл, кивнул, сказал:
— Смешная животина.
И передал телефон дальше. Текст прочли все, и никто даже глазом не моргнул. Молодцы. Пока все читали, Иоширо что-то набирал у себя.
— А вот посмотри, это цветёт сакура. Одна из моих любимых фотографий.
"Фотографией" оказались слова:
"Не беспокойся. Мы в одной лодке".
Я сказала:
— Красота-то какая.
Не удивлюсь, если тут уже везде скрытые камеры.
— 11.5. Ум и красота
— Хм, значит, собачки и сакура.
Мигель Альварес, сидя в президентском кабинете, просматривал видео с камеры, установленной в курилке медицинского центра. Совершенно невинный разговор с демонстрацией фотографий на телефоне — этим происходившее в курилке и казалось на первый взгляд. Альварес выбрал кадр и увеличил фрагмент, на котором была рука доктора Гермионы с телефоном. Высокое разрешение камеры позволяло сильно увеличить изображение без потери чёткости и увидеть мельчайшие детали, но, увы, дисплей телефона с этого ракурса было невозможно рассмотреть. Альварес досадливо поджал губы: нужно было поставить в курилку хотя бы две камеры в разных местах, тогда, может быть, с другого ракурса и получилось бы что-то увидеть. А доктор Гермиона, как будто зная о местоположении камеры, села так, чтобы экрана телефона не было видно. Да нет, не могла она знать, просто случайность... А если знала? Ну... Тогда она сама могла бы работать в особом отделе.
