Блатные из тридевятого царства

— Колись, чего натворил?

— Я? — По-детски удивился Федька. — Ты что, Пахан! Я людям помощь оказывал. Кабанчика Гришке-Кучерявому выложить помог.

— Чего?

— Ну, так это, я ж дома завсегда отцу помогал, когда он хряков кастрировал, у кабанчиков мясо от того лучше становиться. А когда у колодца пили, мне Кучерявый и пожаловался, что кабанчик у него не выложен. Ветеринара с Волыни дорого вести, а здешний умелец на заработки в другую деревню подался. Чего не помочь хорошему человеку. Там умеючи дел-то — плюнул, дунул и все. Взяли со стола самогона, сколь в руки влезло, Кучерявый четверых сыновей в помощь прихватил, ну и пошли. Для начала вмазали по ковшику первача за успех операции, кабанчику литра полтора споили, чтоб не так больно было. Мы ж мужики, понимаем. Сыновья разложили хряка, за лапы держат. Я как положено нож на огне прокалил, в кипятке промыл. Одно плохо — темно. Хоть Кучерявый и притащил пару свечей, работать пришлось больше на ощупь. Дурное дело не хитрое, в пять минут управился, выхолостил кабанчика.

— И это все? — Не поверил я.

— Ага, — кивнул Федька. — Только хряк у Кучерявого какой-то странный оказался. Пока мы это дело обмывали, кто-то из сыновей внимание обратил, что, не смотря на успешно проведенную операцию, все причиндалы у кабана на месте остались. Проверили — точно. А в угол светим — отрезанная плоть в пыли валяется. До сих пор понять не могу, как это у кабанчика так быстро новые яйца выросли...

— Твою мать!!! Ты что, кого то из Гришуков кастрировал???!!!

— Да вроде нет. Все, кто в свинарнике был, как такое чудо узрели, сразу с себя портки скинули. Проверились. У всех все на месте, даже у Кучерявого, хоть ему, я так думаю, уже и без надобности. А я ж резал...

— А ты у себя смотрел? — Поинтересовался Евсей.

— Что? Зачем... — Федька подпрыгнул, как ужаленный, со лба пот ручьями заструился, а на лице вместо улыбки выступили трупные пятна.

Осенив себя крестом, он сунул руку в штаны. Все замерли, Шестерки даже дышать перестали. Прошло не меньше минуты, прежде чем Подельник вытащил руку и вытер пот со лба.

— Слава тебе Господи! На месте! Придумал же ты Евсей! Как это я сам себе мог хозяйство отрезать. Скажешь тоже.

— Ну, мало ли, кому-то ж отрезал.

— Было дело, — кивнул Федька. — Потому и говорю, лучше по холодку уйти, вдруг при дневном свете кто-нибудь не разглядит того, что впотьмах нащупал.

Это была последняя капля, переполнившая море моего терпения. Меня прорвало. Я орал и дрыгал ногами, стучал кулаком в стену. Кореша стойко выдержали истерику и когда язык начал уже заплетаться, Евсей осторожно поинтересовался:

— Пахан, я не понял. Нам собираться или нет?

— Быстро, мать вашу! Где Кондрат Силыч?

— Когда мы на пасеку поперлись, он у колодца с девками песни орал, упился наверно, да и заснул там.

Я так и думал. Староват Дембель для всенощных гулянок, где старику за молодыми тягаться. Три ковша самогона и с копыт. Возраст не спрячешь.

— Евсей, буди Ольгиного Гришку, он лошадь с телегой обещал, пусть запрягает. Васька на тебе Кондрат Силыч, как мимо колодца проезжать будем, не забудь найти и погрузить.

— Есть не забыть! — По-военному отчеканил Васька.

Искать Кондрат Силыча не пришлось, сам объявился. Свеж и подтянут, глаза блестят молодецки, словно и не пьянствовал всю ночь. Завидев меня, бодро поинтересовался:

— Пахан, а ты чего на ногах в такую рань? Отдохнул бы еще, я тут присмотрю за порядком.

— Да что-то не спится, — пробурчал я, отводя глаза в сторону.

— Ну, коли так, может, тогда по холодку в степь двинем, чего по жаре днем маяться...

Наверно я ослышался. Кондрат Силыч — и по холодку! Это не может быть, потому что — быть не может!

На крыльцо выскочил Антоха, в руках пар десять новых сапог. Хозяйственный пастух не желал расставаться с честно заработанным добром. Сгрузив все в телегу, он поманил к себе Федьку.

— Слышь, там по огороду какой-то мужик пронесся, уж не твой ли "кабанчик" бегает, ветеринара ищет?

— А может, это твой рыбак к утренний зорьке на реку торопится? — Огрызнулся Подельник.

— Не рыбак-то, — успокоил обоих Кондрат Силыч. — Немтырь это бегает.

— Так он вроде как на крестины уехал. — Напомнил Федька.

— Я тоже так думал, — кивнул Кондрат Силыч, — и поперся жену его домой провожать. Сидим, чаи распиваем, а он раз — и нарисовался, я еле штаны нацепить успел. В общем пообщались...

— Как же ты с ним общался, он же глухонемой?

— Как-как, на пальцах. Я ему средний показал, он мне кулак. Хорошо окно в спальне открыто было, ели выскочить успел. Вот он и носится теперь по деревне, меня ищет. Так что, Пахан, коли все проснулись, давай от греха подальше по холодку уедем...

Все кроме меня жаждали уехать по холодку, а против коллектива не попрешь. Взвесив все за и против я уже и сам мечтал оказаться подальше от гостеприимных Гришуков. Двор наполнился суетой. Заспанный Гришка ни как не мог взять в толк, чего это нам в такую рань приспичило в дорогу собираться. Лошадь и та еще зевала, в умных глазах читался тот же вопрос, что и у хозяина. Но ни кобыле, ни Гришке объяснять ничего не стали. Загрузились в телегу и ходу. Последним, в обнимку с бутылям самогона, заскочил Евсей. Притормозили лишь однажды, у колодца, где на помятых скатертях осталась куча еды, не пропадать же добру.

Уже на выезде повстречалась бабка, бредет по дороге слезами умывается.

— Марфа ты чего? — Натянул вожжи Гришка.

— Да вот! — ответила женщина, прижимая к груди здоровенного кота. — Какая-то сволочь котика кастрировала, найду — убью!

— Ты чего встал! Погоняй, давай! — Разволновался Федька. — Некогда нам, видишь, опаздываем.

Гришка послушно щелкнул бичом и лошаденка прибавила ходу. Многострадальные Гришуки скрылись за поворотом.

Глава 15.

Практика показывает, если утро выдалось скверным — вечер будет не лучше. Насчет вечера не знаю, до него дожить надо, а вот денек и, правда, начался пакостно.

Погони мы не опасались, во-первых — отъехали уже прилично, во-вторых — попробуй нас найди, мы и сами не знаем куда едем, а в-третьих — больным похмельем мужикам делать больше нечего, как за нами гнаться. Проблема нарисовалась с другой стороны. Стойбище хана находилось на левом берегу, а наша телега тряслась по правому.

До этого момента я даже не думал об этом. Река широка и глубока, мосты в сей глуши не предусмотрены, а если вплавь, то, как писали умные люди — "не всякий блатной доберется до середины..." С классикой не поспоришь, не знаю как кореша, а я без спасательного жилета, точно пузыри пущу.

Имелся, правда, паром, но дорога к нему заказана. Находился он выше по течению в торговом городе Волыни, встреча с тамошней стражей радовала нас не больше, чем больного визит гробовщика. Да и возвращаться назад придется через Гришуки, где еще тлеют головешки кузни, бегают кастрированные коты и обиженные мужья. А потому мы ехали дальше, удаляясь от парома, Гришуков и стойбища. Куда-то ж надо двигаться.

Недолго кореша наслаждались утренним холодком. Выдержки хватило ровно на час, потом у всех началось "потрясающие" настроение. Колотило и потряхивало так, что зубы крошились. Я не садист и мне тоже несладко, но я принципиально не замечал умоляющих взглядов. Хотели по холодку — получайте! Полной грудью глотайте утреннею свежесть, ей и опохмеляйтесь! И нечего глаза бесстыжие мозолить об меня. На бутыль с самогоном зыркайте, самовнушением занимайтесь...

Моей выдержки хватило на целых три минуты.

— По сто грамм на брата, не больше! — Приказал я.

Два раза повторять не пришлось. Разливающим оказался Евсей и его "сто грамм" вряд ли влезли бы в двухсотграммовый стакан, но я промолчал, тем более что первому налили мне. Внутри сразу похорошело, а снаружи сделалось заметно теплей. Последним причастился Гришка, самогон подействовал на него отрезвляюще и он начал задавать нудные вопросы:

— А куда мы собственно едем?

— Прямо. — Ответил я.

— А чего в баньку не остались? Али париться не любите?

— Любим, Гриша, — вздохнул Кондрат Силыч. — В баньке париться любим, припарок после бани терпеть не можем.

— Ну, тоды конечно. — Философски заметил Григорий.

Ухоженная лошадка неторопливо трусила по укатанной дороге. Телегу почти не трясло. Слева река журчит чуть слышно, справа трава в пояс — от безветрия даже не колыхнется. Прямо по курсу на небо лениво взбирается солнышко, пока слепит, не жжет. Воздух словно застыл, вобрал в себя запахи полевых цветов и отпускать не хочет. Комар здешний и тот без наглости, прожужжит над ухом и отстанет. Такое чувство — в сонное царство попали.

Так мы и ползли от горки до пригорка. Лошадь на ходу спит, Гришка дремлет, кореша медленно моргают, я природой любуюсь. Первую остановку сделали ближе к полудню. Кости размяли, да пожевали малость. На этот раз я был непреклонен, обед прошел в "сухую". Один стакан — лечение, второй, да еще на старые дрожжи — пьянка. Впереди степь и чего от нее ждать даже Азам не знает. Гриша не найдя с кем чокнутся, употребил в одного, он за рулем, ему можно.

И опять запетляла дорога, долгая и бесконечная, как унылая песня степняка. Вдоль реки густо стелется тальник, на зеленых ветках качаются мелкие серые птицы и негромким протяжным свистом подпевают скрипящим колесам. От такой природной идиллии челюсти сводит. Тишь и полная благодать. В таком мире святым и блаженным жить, как нас грешных сюда занесло — уму не постижимо.

Длилось это не долго, до первой глубокой колдобины. Лошадь яму перешагнула, а телега не смогла. Передние колеса по самую ось ухнули в землю. Разомлевший Григорий потерял равновесие, его швырнуло вперед и, угодив носом в круп коня, он рухнул на дорогу. Кобылка встрепенулась и по-честному рванула вперед. Передок телеги выскочил из ямы, а вот задние колеса, как вошли, так и остались в ней. Мы полетели вслед за Гришкой, стой лишь разницей, что тот приземлился на проселок, а нас разметало по обочине.

Птицы в кустах заткнулись. Лошадь встала, телега тоже, передними колесами на Гришку. Но нам не до этого. Сначала требовалось спасти более важные вещи. Гришка в отличие от бутыли с самогоном не стеклянный. Если б за спасение первача, как за спасения утопающего медали давали, Евсей стал бы героем, причем, если б не я — посмертно.

Фраер всю дорогу спал в обнимку с бутылям, а в самый ответственный момент, при падении, разжал руки. Трава смягчила удар, бутыль слабо звякнула и покатилась по склону к реке, а на пути валун. Евсей вывернулся на изнанку, в отчаянном прыжке кончиками пальцев направил бутыль в сторону. И случилось чудо, самое обыкновенное чудовищное чудо — из тех, что и врагу не пожелаешь.

В метре от валуна из норы выскочил суслик, случись это мгновеньем раньше или мгновением позже все могло бы быть иначе, но время вспять не повернешь и суслика назад не затолкаешь. Бутыль наехала на грызуна, подпрыгнула и на пол градуса изменила траекторию. Звон разбитого стекла поверг нас в шок. Даже лошадь присела на задние ноги. Почти три ведра отменного первача навеки сгинули в сухой земле. Суслик так ничего и не понял, глазками пощелкал и назад юркнул. И кто он после этого? У таких преступлений нет срока давности и смягчающих обстоятельств. Пусть земля ему в норке будет пухом...

Григорий даже не стонал, когда его извлекли из-под колес. Что толку жаловаться на царапины — микстура кончилась. Даже прыщик помазать нечем, ни говоря уже про дезинфекцию организма с изнанки. Суровая мужская скорбь грозила затянуться до бесконечности. Я первым нашел в себе мужество заговорить:

— Сели в телегу и поехали. И ни слова о... В общем вы меня поняли — ни слова! Забыли и все.

— Да как же, Пахан, такое забудешь, — держась за сердце, сказал Федька. — Этот кошмар меня теперь всю жизнь преследовать будет.

— Я убью его! — Зловеще прошептал Евсей. — Носом землю рыть стану, но эту сволочь из норы добуду.

Кондрат Силыч по-отечески хлопнул Фраера по плечу и со стариковской рассудительностью заметил:

— Ты, Евсеюшка, успокойся и суслика не трогай. Водой из норы его не вылить, что ему теперь вода, туда почитай три ведра первача стекло. Ему сердешному теперь море покалено.

— Повезло зверушке, — облизнулся Сорока.

— Зато похмелье будет — не приведи Господи. Поехали, братцы, он сам окочуриться.

Сон как рукой сняло. Ни в одном глазу, а жаль... Беда не приходит одна, после очередной колдобины Гришка заупрямился:

— Извините, люди добрые, но дальше не поеду. За тем пригорком Мишуки будут. Не с руки мне там появляться.

— Это еще что за хрень, такая? — Поинтересовался Федька.

— У нас Гришуки, у них Мишуки.

— Че, медведи живут что ли?

— Нет, Михеи.

— Погоди, — перебил я, — в Мишуках должны жить Михаилы, а Михеи в .... гм... слово-то какое интересное получается.

— Вот потому и Мишуки. Пробовали они по-другому, да больно неприлично звучит. Четыре года мы с ними на Святках стенка на стенку бьемся.

— И каков счет?

— Два-два, в нашу пользу. — Похвастался Гриша. — Мой кулак все рожи Михеевские на ощупь знает.

— Потому-то и ехать боишься?

— Кто боится? Я боюсь! Да просто не соскучился еще по ним.

— Коли так, давай прощаться, — кивнул я.

Расстались мы с Григорием так же просто, как и встретились, с той лишь разницей, что сидел он теперь на телеге, а не на пне и в руках держал вожжи, а не петлю. Мы потопали в Мишуки, он развернул оглобли на Гришуки. Одна баба с возу — и кобыле уже легче, а нас девять мужиков слезло, лошадка сразу рванула на рысях, только подковы засверкали. Мы еще взбирались на пригорок, а Гришки уже и след простыл.

На вершине пригорка удалось осмотреться. Прямо по курсу, не далее чем в километре, опрятная, дворов на сто, деревенька. В отличие от Гришуков в Мишуках имелось две улицы. Одна тянется вдоль реки, кривая как бык помочился, вторая — ровная, втыкается в первую под прямым углом. На этом перекрестке в центре широкой квадратной площади стоит церковь. Вся деревня утопает в зелени, редкий дом не имеет ухоженного палисадника. Но самое главное у берега, на привязи, болтается лодка. На чем переправиться нашли, а уж как — придумаем. Для того людям язык и дан, чтоб договариваться могли.

До деревни добрались быстро, даже вспотеть не успели. И почти сразу натолкнулись на первого Михея. У крайней избы, на скамейке, сутулой спиной подперев покосившийся забор, сидел плешивый человек неопределенного возраста. Если судить по обвисшей и седой бороде — дед, сто лет в обед. А коли по глазам, живым и не в меру веселым — мужик в расцвете сил. На всякий случай я постарался, чтоб от меня за версту несло уважением и почтительностью:

— Здравствуй, отец!

— И тебе привет, коль не шутишь. — Ответил мужик.

По голосу стало ясно — до пенсии ему еще далеко. Я тут же внес коррективы: