| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Я так понимаю, ты сбивал, — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Ильченко, кивнув на ордена Владимира.
— На Халхин-Голе, — кивнул Владимир. — Семь лично и ещё пять — в группе. В свалке иной раз не разберешь, — пояснил он, заметив недоуменно поднятую бровь. — Стреляешь по всем подряд. А потом посчитают на земле по обломкам, сколько всего сбито и на всех записывают.
— На Халхин-Голе... В смысле, ты еще и в Китае повоевал? — спросил майор.
— Недолго. Успел только троих завалить, пока самого не зацепило.
— А... Теперь понятно, почему только сейчас за орденами приехал.
— Ну, да. Пришлось в госпитале поваляться. Пару месяцев.
— Ты, смотри! Крепко зацепило!
— Ничего, оклемался потихоньку! Были бы кости целы, а мясо нарастет! — усмехнулся Владимир.
— Точно! А второй, значит за Китай, — качнул головой Ильченко.
— Да, нет оба за Монголию. Один за майские бои, а второй за август.
— Так ты там с самого начала, выходит, был! — присвистнул майор.
— Ага! Меня первый раз ещё в мае ранило. — Владимир показал на свой шрам. — До двадцатого июня в госпитале лежал, но успел вернуться, когда опять началось!
— А мы в июле под Баян-Цаганом крестились... Слушай, а почему за Китай у тебя нету? Раз троих сбил, ещё одно Знамя положено! — удивился Ильченко.
— А хрен его знает, товарищ майор! — пожал плечами Владимир. — Вроде подавали. У нас пока Кравченко командовал, все представления наверху проскакивали со свистом! А потом как заржáвело... Да, ладно, не за ордена же воевали!
— Так-то, оно, так! — протянул Ильченко. — И всё же, всё же, всё же... Добро! Тогда давай, хоть эти обмоем!
Владимир осмотрел стол. Хрустальная вазочка из-под хлеба подходила для процедуры в самый раз. Он аккуратно переложил хлеб на салфетку, и налил в вазочку стакана два водки. Ильченко уже отвинтил орден Ленина и Звезду:
— Вчера вручили. Указом от семнадцатого ноября удостоен. Не успел ещё обмыть. Вот, зáраз и обмоем, — сказал он и бросил их в вазочку.
Ленточка медали сразу потемнела, намокая. Владимир отвинтил свои ордена, и бросил туда же. Майор помотал вазочку из стороны в сторону, и протянул ему.
— После тебя... — мотнул головой тот. — По старшинству!
Ильченко кивнул, прищурился, примериваясь, отпил половину, и передал вазочку Владимиру. Тот принял её двумя руками, выдохнул резко в сторону, и, не отрываясь, осушил до дна. Они достали свои награды и привинтили обратно. За соседним столиком, слева, группа пехотинцев, с интересом следила за действом, и одобрительно зашумела, когда оно завершилось. Это привлекло внимание проходившего мимо невысокого худощавого морского летчика.
Он повернулся, пригляделся, и вдруг воскликнул:
— Володя! Привет!
Это был Николай Полищук. Владимир порывисто поднялся к нему навстречу, и они обнялись. А потом отодвинулись, разглядывая друг друга. У Николая было уже три кубаря на петлицах. На груди сверкала Геройская Звезда, а рядом орден Ленина.
— Ты где присел? — спросил его Владимир.
— Нигде пока, — пожал плечами Коля.
— Давай к нам! — Владимир повернулся к Ильченко. — Товарищ майор! Не возражаешь? Друга встретил старого. Год не видались!
— Какой разговор! — сказал тот, пододвигая Николаю стул от пустого столика справа, и замахал рукой официантке.
Николай сел и всмотрелся в друга. Владимир сильно изменился. Не в орденах дело, хотя и в них, конечно, тоже. Седой совсем стал... И этот шрам. А глаза потухли... Что-то случилось.
— Что случилось? — спросил он.
— Ты о чём? — переспросил Владимир. И понял, о чём его спрашивает друг. А потом посмотрел на Николая и вдруг такая боль отразилась в его глазах, что Коля почувствовал её почти физически:
— Авиадесантную бригаду, в которой она служила, в первый же день, как началось, выбросили на Харбин, — у Владимира перехватило горло. — Сказали, погибла.
— Та-а-а-ак... — протянул Коля. — Ты точно знаешь?! Может ошибка какая?
— Мне товарищ написал, с Дальневосточного. Он служил с ней рядом.
Майор переводил непонимающий взгляд с одного на другого, а потом вдруг вник. Кивнул сам себе, и поставил в ряд три рюмки. И молча всем налил. И они выпили не чокаясь.
'Такая вот война...' — подумал Ильченко. И так больно ему стало. И хорошо, что никто не услышал этой боли. Он отвернулся.
— Ну, а ты когда успел? — спросил Владимир, мгновение спустя, Колю, кивнув на Золотую Звезду.
— Указом от двадцать девятого августа, за таран, — просто ответил тот. — А старшего лейтенанта, месяц назад дали.
— Таранил, значит, — сказал Владимир. — Пропеллером?
— Не-а. На скорости консолью рубанул по крылу. И сам тоже упал. Там такое было! Слыхал, как они на Владик ходили? По сотне бомбардировщиков за раз! И сотня истребителей в прикрытии. Такая мясорубка была! Вовку Малахова помнишь?
— Ну?
— Расстреляли в воздухе, когда он на парашюте выбросился из горящей машины.
— Сволочи!
— Я у самой земли открыл, всё никак не мог вращение остановить, а то и меня бы тоже, наверное, — сказал Коля.
— Такая вот война, — сказал Ильченко и опять отвернулся.
А что тут еще скажешь... И не надо.
Владимир налил всем и встал. Как самый младший по званию из присутствующих, он поднял тост:
— За Сталина!
И все встали.
— За Сталина!!
И слова эти разнеслись по залу глубокой, низкой волной. И посыпались стулья, падая. И все вставали, один за другим. И все поднимали рюмки и бокалы. Ребята повернулись к залу. И Звезды засверкали на их груди.
— За Сталина!!!
И все, кто их видел. Все, кто в этом зале был. Все подняли бокалы вместе с ними! Все! Ради этого можно было умереть! И они выпили! Все вместе! А потом захлопали. И эти аплодисменты, стоили, дороже всего на свете.
Владимир сел и склонил голову. Нет, он не пьян. Просто у него больше ничего нет. Не было. И не будет! Никогда! Кроме Сталина!
— А знаете что, ребята? — Ильченко разлил по новой из графина. — А давайте теперь, за вас, за Сталинских Соколов! И морских, и сухопутных.
Владимиру этот тост показался смутно знакомым. Но был он так красив! И за это нельзя было не выпить. Они и выпили.
— Ну, вот, а потом меня подбили, — Ильченко опять рассказывал свою историю, но уже обращаясь к Николаю. — Иваненко, помкомвзвода, рядом шёл. Буксир завели по быстрому, пока самураи не набежали. Ну, и вытащили меня. А пока ехали, ещё один экипаж подобрали из соседней роты. Вывезли. Обгорели ребята здорово. Это у нас обычное дело, — майор махнул рукой и поднял голову.
А лучше бы не надо. Потому что в этот момент мимо них проходили музыканты и певица. Которая. Взглянула ему в глаза. И улыбнулась. Ему. Так. Нежно...
Ильченко онемел.
Яркая, безнадежно красивая блондинка в роскошном длинном платье, с причёской как у немецкой киноактрисы Греты Гарбо. Неземная женщина.
Когда музыканты заиграли, она запела нежным контральто:
...Забыть тебя не так уже легко мне!
Забыть твой взгляд, забыть твой смех, обман!
Жить мне одной без тебя невозможно!
Не верю я тебе, твоим слезам!
Танцплощадку перед небольшой сценой в центре зала сразу же заполнили пары.
И голос певицы, и всё остальное, как весьма обтекаемо показал рукой майор, было очень даже, как бы это сказать! И ребята вдруг увидели, как это бывает. Когда к человеку приходит любовь с первого взгляда.
— Жаль пригласить нельзя, — вздыхал Ильченко. — Петь-то некому будет.
— А пусть музыканты одну песню без слов сыграют, — предложил Владимир.
— Точно! — ухватился за эту мысль майор. Он хлопнул рюмку вне очереди, встал, одернул свой стальной китель, и направился к конферансье, притулившемуся недалеко от сцены возле столика администратора.
А под высокими сводами плыла грустная мелодия, и разрывала душу:
...Признайся мне! В твоей слепой измене!
Признайся мне! За правду все прощу!
Ты и я в слезах любви найдем забвенье!
Их запить хочу, измену, грусть свою.
— Ну, а ты, Коля! Ирину не забыл еще? — спросил Владимир.
Коля помотал головой. У него так щемило сердце от этой песни! Он обхватил голову руками. Нет! Зачем он об этом говорил. Нет! Причём, тут Володя. Нет! Ирину он не забудет никогда! И никогда, и никого больше не полюбит! Почему-то он знал это совершенно точно.
— Ты, не понимаешь, Володя... Я даже не знаю, какая у нее теперь фамилия! Как мне её найти, если я не знаю, какая у нее фамилия?! Нет, ты скажи! Как?! Как я могу ее найти?! Как? — повторял он снова и снова.
А мелодия, отражаясь от мраморных стен, печально бродила по залу, между столиков. Чудесный голос проникал прямо в душу, и терзал ее, и терзал. А может, певица так проникновенно пела о своей собственной горькой любви?
...Признайся мне! Пока еще не поздно!
Признайся мне! Но не жалей меня!
Ты провинился! Поправить все возможно!
Твоя! Признайся мне! Прощу тебя!
Владимир смотрел на друга, и сосредоточенно размышлял.
Они уже выпили два графина на троих. И мысли у него были ясные. Хотя как-то потихоньку начинали крутить виражи... Надо найти Ирину, решил он. Да, но как? Как найти человека, если не знаешь его фамилию? Нет фамилии, нет и человека... Владимир посмотрел на Колю, сидящего, уставившись в одну точку. Надо найти Ирину, решил он... Стоп! Выходим из виража! Он наполнил рюмку и выпил.
И, как ни странно, это помогло!
— Был такой древний грек, — начал он издалека.
И Коля, подняв голову, недоуменно взглянул на него.
А Владимир продолжал:
— Его звали Ар-хи-мед. Так, вот, он как-то сказал 'Эврика!' — и Владимир хлопнул товарища по плечу. — Я знаю, как найти твою Ирину!
А у того в глазах вдруг загорелась безумная надежда. Он вдруг поверил, что способ действительно есть, и Владимир его знает!
— Значит так! Берешь отпуск. Едешь в Оренбург. Общагу ты знаешь? Знаешь! Во-первых, если она, сначала поменяла фамилию, а потом съехала оттуда, то в домовой книге есть запись. Во-вторых, если она сначала съехала, а потом поменяла фамилию... Стоп! Так! В любом случае ты знаешь её девичью фамилию! Есть фамилия, значит, есть и человек! Это раз! И, вообще, наверняка, она сначала вышла замуж, и только потом уехала из Оренбурга! Короче, покупаешь конфет и обходишь все ЗАГсы по списку. И просишь, чтобы они посмотрели, какую фамилию взяла такая-то и такая-то! Ты же Герой! Да они землю будут носом рыть, чтобы её для тебя найти! Ты, понял?!
...Признайся мне! Пока еще не поздно!
Признайся мне! Но не жалей меня!
Ты провинился! Поправить все возможно!
Твоя! Признайся мне! Прощу тебя!
И он понял. Коля вдруг понял, что просто боялся её искать. Ведь, Володька всё верно говорит! Можно её найти! Нет, не так! Он помотал головой... Нужно её найти! И Коля от всего сердца пожал другу руку!
В это время к ним подошёл поздороваться старый знакомый. По виду моряк... А на самом деле, речник! Это был капитан третьего ранга Ревякин. Они обнялись все трое. У Шурки на кителе эмалью и золотом поблескивал орден Ленина.
— Здорово, ребята! Я смотрю, в этой гостинице прямо дом свиданий! — Шурка был немного навеселе. Впрочем, как и они с Николаем. — Еще кого-нибудь видели?
— Нет, пока! — ответил Владимир. — Ты-то как? Давай рассказывай!
— А что рассказывать! Дали, вот, на днях кап-три вне очереди и Ленина. За Харбин! Мы там самураям холку так намылили!
Владимир схватил Александра за рукав:
— Стоп! Ты сказал за Харбин?
Шурка даже осекся от неожиданности:
— Ну, да! По Сунгари дошёл до Харбина, на своем линкоре! Я тебе скажу, у них там укрепрайонов понатыкано было! И засады на каждом перекате. Хорошо, что у нас броня! Но, однажды чуть-чуть всерьёз не прилетело! Под Хуньхэдао.
— Шурка! — дернул его за рукав Владимир. — Про Харбин давай! Парашютистов видел?
— А как же! Я тогда, после Хуньхэдао, к командующему пришел и говорю, чем так ломиться, и с каждым Фуцзинем и Сансинем разбираться, может просто рвануть сразу в Харбин?! А командующий и говорит, дело говорите, товарищ старший лейтенант! Вот, вы и рванёте! Я и рванул. А так ещё неделю ковырялись бы! Там все эти парашютисты полегли бы, на хрен, за это время, пока пехота пешком дошла бы! А танки все в грязи застряли, а которые не застряли, тех смертники пожгли! Сволочи! Они у меня штурмана застрелили, Лешку Стрекалова... Такой штурман был!
— Так это ты, значит, к ним в Харбин прорвался! — Владимир сжал виски руками.
— Ну, да, я... Мы с 'Лениным'. В смысле мой 'Сун-Ят-Сен' и 'Ленин'. Такой же линкор, однотипный, как у меня. Привезли мы с ним с собой два батальона стрелков. Высадили их на рассвете в тылу у самураев. И постреляли потом. Как следует. Жаль только, ни одна канонерка подраться не вышла. Их там парашютисты ещё тринадцатого, оказывается, тепленькими взяли. Ну, да ладно, в другой раз! Не последняя, чай, война... — Шурка был все такой же удалой речной пират!
Николай тоже прислушивался к беседе, но помалкивал, понимая, что творится на душе у товарища.
— А скажи, когда вы там закончили, ты с парашютистами встречался? В штабе был у них? — Владимир смотрел на Шурку с нескрываемой, сумасшедшей надеждой, что, вот, сейчас он скажет. Что. Видел её.
— Было дело! Любопытно же было посмотреть, где они там целую неделю пехотную дивизию и четыре бригады мурыжили! Я тебе скажу, они там сами себе укрепрайон построили, и давали самураям прикурить! А командиром у них был майор Мошковский, но его снайпер застрелил, под самый конец уже. Ему Ленина дали посмертно. Вот это был командир! Он там весь Харбин под ружьё поставил. Народное ополчение из эмигрантов и наших, из консульства.
— А скажи, ты там, в штабе, девушку не видел, старшего лейтенанта Серебровскую, невысокая такая, блондинка? Или, может, слышал что о ней? — затаил дыхание Владимир.
Шурка потёр лоб, и пожал плечами:
— Ты знаешь, Володя, я ведь недолго там был. Договорились об огневой поддержке, и разбежались. Самураев не добили, ведь, ещё к тому времени. Нет, не видел... Девушку я бы запомнил. Очень уж место было неподходящее там для девушек. Даже для старших лейтенантов. А что, знакомая, да?
Владимир ничего ему не ответил. Загоревшаяся было надежда, растаяла. И ему вдруг стало во сто крат больнее... Что делать с этим он не знал. Поэтому налил водки, и выпил.
Шурка смотрел на ребят, и переводил непонимающий взгляд с одного на другого. Николай молчал. А Владимир уставился куда-то невидящим взором... Тогда Шурка налил себе, и тоже выпил. К чему слова. В кругу старых друзей.
Как Ильченко удалось уговорить конферансье, ребята не знали. Но это было не важно. Хотя бы один танец с этой невообразимо прекрасной женщиной геройский майор все-таки протанцевал. А потом, забыв про водку, сидел весь вечер, не сводя с нее восхищённых глаз.
Голубые глаза, вы пленили меня
Средь ночной тишины, ярким блеском маня.
Голубые глаза, столько страсти и огня,
Вы влечете к себе, голубые глаза, страсть и нежность тая...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
