Положение случилось не самое плохое. Окон у таких лачуг не делали, а мимо двери не проскочат. Роберт прислушался. В доме молчали. По неровному, свистящему, со стоном дыханию стало понятно: человек там один, больше того — человек недужен или ранен. И еще хуже — это женщина.
Тетиву опять натянули. Но Роберт не собирался подставляться под выстрел. Стоял, слушал тяжелое хриплое дыхание. Руки, державшие лук начали дрожать. Женщина из последних сил старалась удержать оружие.
Потом — полный боли стон. Дальше он не слушал. Одним прыжком оказавшись в ком-нате, Роберт успел схватить женщину за руку и выбить нож, которым та норовила перерезать себе горло. Прижал. Не задавить, не сломать — удержать, уберечь от самое себя; и говорил, говорил — успокаивал, унимал, утихомиривал; разжал объятия только когда жен-щина перестала кричать и остервенело рваться из рук.
— Я не враг. Успокойся. Я тебе ничего не сделаю.
Она уже не сопротивлялась, только судорожно всхлипывала, норовя кулем повиснуть в руках.
— Присядь, — Роберт подтащил ее к широкой скамье у стены, усадил, — Светильник у тебя есть?
— Не-е-е, — разобрал сквозь всхлипы,
— Тогда давай лучину зажжем.
— Све-е-ечи.
— Где?
— На п-полке.
Знать бы, где та полка. Нашел, однако, быстро, стукнувшись в темноте лбом. Огарок толстой восковой свечи Роббер поставил на стол и, запалив фитилек, принялся рассматривать, с кем свела судьба.
На лавке сидела худенькая небольѓшого роста девушка, с коротко и неровно обрезанными волосами. Во все стороны торчали грязные слипшиеся космы. От платья остались ремки. Его разодрали и изрезали в ленточки. В прорехи выгляѓдывало бледное, сплошь покрытое синяками тело. Левый глаз заплыл, правый чуть открывался. От него по виску тянулась ровная неглубокая, уже не кровоточащая рана. Вся левая половина лица была одним сплошным сине-багровым кровоподтеком. Распухшие губы со следами укусов, надорванная мочка уха... Эту женщину не просто били — ее убивали.
Заметив, что бедолагу трясет, Роберт, скинув плащи, закутал в него хозяйку хижины.
— Если я огонь в очаге разведу, как думаешь, не нагрянут к нам незваные гости?
— Они давно ушли.
— И ты все время туту одна?
— Я не знаю, сколько пролежала без памяти. Вот очнулась.
— Что ж, давай рискнем.
Роберт начал ломать хворост для очага.
Вскоре уютно затрещал огонь. На краю камелька рыцарь поставил плошку с водой. Поправил дверь.
Скила, так звали девушку, начала оживать: перестала трястись и всхлипывать.
Они с матерью жили в лесу. В замок ходили, только если кто занедужит. Мать — местная знахарка — польѓзовалась расположением господ. Жили тихо. Собирали травы, сажали огород. Из замка мать никогда не возвращалась с пусѓтыми руками. Корова была.
Так бы все и продолжалось, кабы этой весной в Барне не объявилась родственница барона — Герберга со своими людьми. Катла с дочерью проживали на отшибе, но вскоре и до них дошла молва — нехорошо в замке. Однажды за матерью послали. В Барн привезли раненого. Катла старалась, как могла, но человек все равно умер. Тут и начались для двух женщин черные дни. Несмотря на протесты госпожи Анны, их обоих нещадно выдрали и выкинули за ворота. Однако не прошло и недели, как прискакали двое верховых из цитадели и велели собирать пожитки, а чтобы поторопить, сожгли дом. Мать, дочь и корову погнали в замок. Что там с ними делали, Скила не сказала, только судорожно втянула воздух, в ставшее вдруг узким горло. Роберт не расспрашивал — и так ясно.
Две недели назад из-за девушки поспорили двое воинов Герберги. Дело дошло до драки. После дознания молодая госпожа и не подумала сделать внушение забиякам.
Дама Герберга рассматривала Скилу с недоброй усмешкой. Перед ней переминалась с ноги на ногу худая чумазая девушка в штопанном перештопанном платье. От вышивки по подолу остались одинокие стежки. Руки худые, но уже по-крестьянски жилистые и... водопад пепельных волнистых, с рыжей искрой волос. В них терялось обычное, ни чем непримечательное, но милое личико.
— Нельзя позволять, чтобы из-за юной шлюхи калечили друг друга мои воины, — негромко, но внушительно проговорила дама Герберга, подходя вплотную к Скиле.
Одуревшей от страха девушке показалось: сейчас страшная женщина достанет свой стилет и зарежет ее на месте. Дама протянула руку. Ей в ладонь вложили отточенную дагу одного из соперников. Скила заворожено смотрела на блестящее лезвие, считая последние мгновения жизни. Дама больно ухватила ее за волосы и так выкрутила шею, что девушка рухнула на колени. Издав непотребное ругательство, дама Герберга полоснула по волосяному жгуту раз, другой, третий. Тяжелые пряди не сразу поддались. Только когда голове стало необыкновенно легко, Скила закричала. Ее лишили последнего — единственного украшения, которое еще оставалось.
Завершив усекновение косы, дама брезгливо отбросила волосы в сторону и коротко приказала:
— Вон!
Скила не поднимала головы. Вой перешел в судорожные всхлипыѓвания. Обступившая место экзекуции дворня, угрюмо молчала. Ни смешѓков, ни скабрезных пожеланий опозоренной девушке, вопреки ожиданиям, не последовало. В задних рядах, даже возник тихий ропот. Несколько раз помянули хозяйку, мадам Анну. Никак черные люди собрались жаѓловаться?!
Катла, до которой не сразу дошло известие о расправе, наѓлетела, стала молча расталкивать толпу. На нее глянули опухшие от слез, полубезумные глаза. Не глядя на Гербергу, мать начала поднимать дочь. Но последовал новый окрик дамы:
— Сказано — вон! Если эта тварь не поторопится, ее и ее мать придется запереть в подвале как смутьянов. Или маѓленькая сучка уходит из замка тотчас, или вы обе отправляетесь в каземат. И не смей задерживаться в деревне. Чтобы духу твоего близко не было!
— Мама, — Скила уже немного пришла в себя. — Я пойду. Не надо в подвал. Я пойду.
Катла постояла, опустив глаза и сжимая кулаки, искоса глянула, как кнутом полоснула Гербергу; посмотрела в глаза дочери и, наконец, кивнула. Девушка пошла к воротам, мать двинулась за ней. Только на мосту Скила задержалась, мать стянула с плеч шаль, накинула ее на голову дочери, да отвязала от пояса и отдала ножны с коротким клинком. Простились они молча. По сторонам стояли давешние спорщики, которым было приказано проследить изгнание. Что крылось за таким повелением? Ее могли отпустить, только попользовав на дорожку. А могли убить и завалить суѓхой листвой в первом же овражке.
Скила не стала ждать напутствия стражников: от околицы легкими длинными прыжками она понеслась к ближним зарослям, Охрана, конечно, пыталась догнать, но куда было тягаться обвешанным железом, похмельным мужиками с легконогой девчонкой, которая к тому же знала все тропки в округе. Не пойманная дичь шмыгнула в гусѓтое плетение кустов и была такова.
Хижину, в которой нашел девушку Роберт, они с матерью построили три лета назад. Конечно далековато от замка, но уже больно место доброе. Росшие у подножья холма целебные травы не водились больше нигде в округе. Чтобы не зависеть от погоды — уродит, не уродит — и от животных, норовивших выесть драгоценные побеги, женщины огородили славное место, завели грядки.
Мать знала, куда пойдет дочь. Но она не могла предположить, что уже через несколько дней неосторожная Скила выберется на дорогу и нос к носу столкнется с отрядом из замка. К несчастью зарослей по обочинам дороги в этом месте не было. Беглянку, легко нагнали верхами. От стѓраха она не сообразила, что ведет преследователей точнехонько к своему убежищу, а когда сообразила, было уже поздно.
Дальше она не рассказывала, только всхлипывала, да тряслась. Роберт протянул ей плошку с теплой водой, куда опустил веточку мяты. Но руки Скилы так дрожали, что приш-лось поить ее самому.
— Успокоилась? Вот и хорошо. Вспомни, сколько их было? — спросил и сам спохватился, откуда лесовичке знать счет. Но та выставила из-под плаща растопыренную пятерню и прибавила еще один палец.
— Шестеро. Один маленький, сморщенный, в длинной кольчуге?
Глаза девушки полезли на лоб.
— Не бойся сюда они не вернуться.
— Дорогу укажут. Придут другие... — безнадежно прошептала она.
— Не укажут. Оттуда, где они сейчас обретаются, пока еще никто не возвращался... во плоти, по крайней мере.
— Они умерли?
— Ага. Все разом. Не поминай их больше. Считай, Бог их покарал.
— Вашей рукой?
Догадливая. Впрочем, отвечать не стал, перевел разговор на другое:
— Мы ехали к мадам Анне. Барон Филипп мой друг, просил перед смертью, навестить ее, помочь, если случится нужда... Ты когда ее видела в последний раз?
— Перед самым... Перед тем как ушла.
— С ней все в порядке?
— Да что там может быть в порядке?! Когда в Барне эти слуги сатаны поселились, она заболела. Нас с матерью из-за того и в замок пригнали. Мать мне потихоньку шепнула после: не болезнь это — зелье госпоже подлили.
— Не понимаю. Сначала отравили, а потом лечить кинулись?
— Шептались: они клад ищут, куда госпожа золото барона Филиппа спрятала. Часть они вроде нашли, но говорят — мало, должно быть больше.
— Вот это — закрутилось! Знать бы... — посетовал Роберт.
— А вас много ли, или вы один? — несмело спросила девушка.
— Пятеро, — для верности он выставил перед собой пальцы.
— Не осилите. Их больше. И наши, кого барон на замке оставил, к ним переметнулись.
— Все?
— Герик — капитан стражи и еще один.
— Остальные их слушаются?
— Когда как. Если над головой топор висит, куда деваться?
— Как же так получилось, что вся власть от мадам Анны к Герберге перешла?
— Не знаю, когда нас в замок пригнали, она уже вовсю командовала.
— С ней только оружные?
— Нет. Двое... другие.
— Какие?
— Один, вроде, монаха. В рясе, голова всегда капюшоном закрыта.
— Почему же вроде?
— В церковь не ходит. Даже в праздники и по воскресеньям. А второй — не франк. Только он не с ней, он позже приехал.
— Как думаешь, кто он?
— Не знаю, говор не наш.
— Из Прованса?
— Нет... не знаю... Другой — и все! Чернявый, вертлявый, везде суется. Его прогоняют, он только похохатывает. Дурака строит.
— Может, и впрямь — дурак?
— Чего же он тогда к ведьме этой, Герберге, бегает?
— Ну, дело житейское.
— Да не за тем — нe за мужской надобностью. Говорят, они там ругаются. Он на нее кричит.
Роберт задумался. Странная компания подобралась в замке Барн.
— Ты такое имя, Франков де Лебар, слышала?
— А как же? Он у мадам Анны вместо приемного сына вырос. С Филипѓпом, сыном барона — не разлей вода. Только, когда нас в замок пригнаѓли, его уже там не было.
— И что по этому поводу болтают?
— Ничего. Страшно болтать стало. Того и гляди, донесут. Болтун в миг без языка останется. Такой страх в замке! Каждый норовит в щель забиться, чтобы Герберге или монаху ее на глаза не попаѓдать.
Помолчали. Роберт осмотрелся. На улице уже совсем стемнело. В доме, согретом огоньком комелька, слоистыми серыми полосами плавал дым. Одна такая полоса отделилась и поползла в дыру под крышей. Ни на столе, ни на полке — ничего съестного.
— Как же ты столько времени без еды?
— Ходить только сегодня смогла. Завтра на охоту пойду.
— Много ты наохотишься. Знаешь что, пойдем-ка со мной. У нас лагерь неподалеку. Поешь, потам еще поговорим. Никто там тебя не обидит.
Девушка колебалась. Уходить от знакомых стен, которые, впрочем, ни от чего не защитили, к совсем чужим людям... Роберт ждал. Скила неловко сползла с лавки — решилась.
Ушла она недалеко — у подножья холма с каждым шагом наѓчала пристанывать, да тихо охать, но упорно переставляла ноги, пока не споткнулась так, что Роберт едва успел придержать. Поплотнее укутав девушку в плащ, он подхватил ее под коленки и забросил себе на плечо.
— Потерпи маленько. На руках тебя нести — тропы не видно. А так — в самый раз.
— Я потерплю, господин рыцарь, только неловко, что вы меня неѓсете.
— Когда женщина шесть пудов весит, оно действительно неловко. А ты много легче среднего барана.
Обратная дорога с ношей на плече заняла довольно много вреѓмени. Когда Роберт добрался до стоянки, уже наступила глухая, черная ночь. Обойдя шатер, он спустился к огню.
— Лерн, Гарет, — кивнул подскочившим товарищам. — Найдите, что подстелить. Она ни сидеть и стоять не может.
— Где такую нашел?
— Тут неподалеку. Марк, травы принеси, все мягче будет.
Девушку уложили на расстеленную попону. Она так и куталась в робертов плащ. Сам он, подсев к огню, зачерпнул травяного чая из котелка.
Пока ужинали, Роберт поведал историю Скилы. Та, уже съев похлебку и кусок лепешки, собирала крошки с попоны. Глаза прятала. Но никто не насмехался, и она вскоре расслабилась, прилегла на бок; подложив руки под щеку.
— Ты, девушка, случайно Тиссы не знаешь? — неожиданно для всех спросил Гарет.
— Ясновидящая, которая у пустоши живет? Мать к ней ходила, смотрела травы, как лекарства делать, как раны лечить. Много чего.
— Знаешь, значит, — неопределенно заключил Гарет. Роберт покоѓсился в сторону старика. Запала-таки в душу славянка лесовичка.
— Скила, — Роберт полез за пазуху и достал памятную подвеску, найденую когда-то Критьеном в лесу на месте боя. — Тебе эта вещица знакома?
Поднес поближе, а когда девушка протянула руку, отдал.
— Не скажу... я даму Гербергу только раз в украшениях видела. Они пир устроили. Всех, кто в жилых покоях был, погнали, оставили только девчонок прислуживать. Меня тоже оставили, но я сбежала. Я ход потайной знаю. Мне Миле прежний сенешаль показал. Велел не говорить никому. Там на кухню коридорчик есть, от него отходит короткий тупичок. В нем всякий хлам складывают. В самом низу у стенки один камень надобно сдвинуть, и стена повернется. Так я и ушла. Боялась, хватятся на утро, дознаваться начнут. Только приезжие господа так напились, что утром и себя не помнили.
— Ты о подвеске-то скажи. Видела иль нет? — поторопил ее Гарет.
— Ой, не помню. На ней столько золота было: и венец и ожерелье, и еще что-то висело на груди. И все красивое, как из сказки.
— Эта сказка называется Палестиной, девочка. Только это очень страшная сказка, — подал голос Лерн.
— Куда же ход из тупика ведет? — спросил Роберт, отбирая у девушки подвеску и пряча ее на место.
В подвал. Там ступени, темно. Я кинулась назад, а дверь уже на место встала. Пощупала, у стены камень выдается, как с той стороны. Постояла. Думаю, вернусь, а как заметят, да про дверь эту спрашивать начнут? Что такое, да кто указал? Господин Миле и так чуть живой был. С лестницы упал. Сколько уже мается! Герберга эта вместо него своего человека поставила, так мадам Анна слова против ей не сказала.
Смотри-ка только-только оттаивать начала, зарозовела от тепла и сытости, глаза чуть заблестели, и уже осуждает.
На лестнице, у потаенной двери она простояла довольно долго, не решаясь вернуться. Идти в сырую холодную неизвестность было еще страшнее. За тонкую каменную преграду пробивались крики, грохот, истошный женский визг. Скила представила себя там, в зале: угарный чад камина, красные пьяные хари, цепкие грязные руки. Она отступила, чуть не сорвавшись с площадки. Еще немного постояв и успокоившись, девушка нащупала босой ногой ступеньку, за ней другую. Цепляясь рукой за влажную стену, она добралась до самого низа, обогнула выступ и оказалась в узком помещении. Сверху сквозь заросшие травой щели пробивался скудный свет. Пыльные сумерки подземелья позволяли кое-как осмотреться. Дальний конец узкой не комнаты даже — щели, терялся в темноте. У внешней стены были свалены ящики и бочки. Внутренняя стена отгораживала ход от жилого подвала. Ширина коридора — шага два. Скила перекрестилась и пошла вперед. Вскоре потолок стал понижаться. В темноте она вытянула руку и нащупала неровную, со следами затесов стену. От одной до другой стены — раскинуть руки человеку. Вырасти она среди дворни и наслушайся с детства рассказов о бесплотных обитателях замковых подземелий, может и испугалась бы, а там и вернулась, пережѓдать пир в сумрачном зале. Но она жила в лесу, и обычной рыси боялась гораздо больше нежели сказочного тролля, которого в жизни не встречала. В подземелье взяться зверю неоткуда. Реальной опасности девушка не чуяла, а значит, побрела, держась за стену и нащупывая озябшей ногой пол. Шагов через пятьдесят, коридор свернул вправо. Сразу за поворотом она услышала шум бегущей воды. Коридор закончился узким лазом — только на четвереньках проползти, в конце которого беглянку принял развесистый и до невозможности колючий куст шиповника. Внизу шумела речка. К воде спускались уступы и уступчики. Прыѓгая с камня на камень, потом по пояс в воде Скила добралась до переправы. На том берегу ее встретил родной лес.
