Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

— Держитесь, леди, — сказал он, усаживая в седло.

И плащик расправил, заботливый какой.

— Там будет много людей. И те, которые слушали вашу историю про мавра, тоже. Они не позволят говорить о вас плохо.

— А обо мне говорят плохо?

Мне было страшно отпускать руки Сержанта. Черный металл казался живым, более живым, чем те, кто ждал на берегу.

— Говорят по-всякому.

Что ж, спасибо, что не стал лгать. Следовало бы сообразить, что в восторг при виде Нашей Светлости приходит исключительно Кайя и уж не ясно, по какой причине.

А если он ко мне остынет?

Если поймет однажды... хотя бы вот сегодня, что я — совсем не то, что ему нужно для счастья? Все ведь ошибаются, и этот неизвестный мне Оракул тоже. С моим-то везением...

Додумать не успеваю. Гнев трогается с места. Ведомый Урфином, он ступает мягко. Прогибаются доски, скрипят.

Я не упаду. И не дам повода позлорадствовать.

Сиди прямо, Иза. И улыбайся. Это твой день.

В оптический прицел невеста была как на ладони.

Хороша.

Как вьюга.

Белая-белая кожа, которую легкий румянец не портил. Темные волосы под серебристой сеткой. И продолжением ее — морозный узор на груди. Одинокие льдинки алмазов. Выбрать бы их, сжать в кулаке, убивая теплом.

Эти — не растают.

Ложь. Все ложь. Здесь не бывает зимы, такой, которая успокоила бы боль Юго. И платье это — белое, легкое, — не северными ветрами свито.

На белом красное хорошо видать. И Юго представил себе алую точку чуть ниже левой груди. Он почти видел, как эта точка появляется, растет, и невеста — горе, горе — покачнувшись, падает на руки рыцаря.

Нельзя.

Выстрел один. Пуля одна. Наниматель велел ждать. И Юго ждет. Он ведь умеет. Он лучший. И сдержит желание нажать на спусковой крючок. Здесь и так веселья хватит.

Одну ошибку невеста уже совершила: она выглядела слишком чужой для этого мира. И Юго, улыбаясь, переместил прицел левее.

Пуля пробьет местный доспех. В голову или в шею? Шея у рыцарей — слабое место. И видна щель между шлемом и высоким краем кирасы. Одно движение пальца, и недоучка бесславно умрет... или будет орать, зажимая раздробленную руку второй. Он так надеется на щит — бессмысленное сооружение из дерева и кожи — и на золотую ласточку, которая раскрыла узкие крылья на рисованном лазурью небе.

Люди слишком большое значение придают символам.

Но нет, живи. Сегодня время умирать другим.

Меня встречали. Гробовым молчанием. Настороженными взглядами, в которых мерещилось то удивление, то презрение, то что-то еще, но вряд ли приятное.

Но на лицах были улыбки.

Благородные женщины благородно себя ведут.

Они осыпали меня зерном и, наверное, мне лишь показалось, что его швыряли в лицо.

Не нужно быть столь мнительной, Изольда. Подданные изъявляют радость при виде Нашей Светлости в той единственной форме, которая им ныне доступна. Ведь до последнего люди надеялись, что я сгину. И если уж хватило наглости остаться, то хватит и на то, чтобы доехать до чертовой площади. А там Кайя. Он не позволит меня обижать.

И процессия двинулась.

Я верхом на Гневе в позе благородной статуи. Урфин справа. Слева — Сержант. Чуть сзади, вторым эшелоном охраны, два десятка стражников.

За ними — дамы, выстроившиеся по ранжиру, который, вероятно, определялся шириной кринолина и высотой парика. Я смотрелась среди них даже не белой вороной, а лысым ежом в стае дикобразов.

Но я же знала, что делала?

Пристань осталась позади. И широкое жерло главной улицы кипело толпой. Оцепление рассекало ее надвое, освобождая путь для Нашей Светлости. Люди кричали...

...бросали цветы...

Выходит, все не так и плохо.

Он проигрался. Давно уже. И не имея сил расплатиться с долгом — деньги уходили сквозь пальцы — изготовился умереть.

Предложили отработать иначе.

Дело-то несложное... простенькое дело... Так показалось вначале, но теперь, зажатый меж людьми, он понял, что не сумеет. И его убьют. Точнее станут убивать долго, мучительно.

Надо бежать.

Или решаться?

Толпа в едином порыве подается вперед. Его подхватывает, крутит и протискивает между дородной купчихой в атласах и щеголоватым юнцом с очень тонкими руками, которые оглаживают полы сюртука скучного господина с моноклем.

Дорога близко...

Его же не просили попасть. Только кинуть.

И крикнуть.

Если он откажется, то пойдет на корм рыбам. Возможно, живым...

— Едут! — взвизгнула купчиха неожиданно тонким голосом. — А и благленькая-то какая! Чисто дитяточко...

Она всплеснула толстыми руками, толкнув локтем юнца. И тот зашипел. Но купчиха не слышала шипения, искренне любуясь лэрдовской невестой.

— ...совсем замордовали бедняжечку. Не кормят, поди.

Он сунул руку за пазуху, нащупав бычий пузырь. Не раздавили и, выходит, судьба? Просто кинуть. Даже если поймают, то не убьют, так, по шее разок и все.

— Больная, — с уверенностью заявил господин, разглядывая невесту. — Меланхолией.

— Ох ты ж...

Жеребец тяжелой кирийской породы, из тех, что отличаются спокойным нравом и особым, почти человечьим умом, ступал медленно. И рыцарь, скорее придерживавший, чем ведший коня, смотрел вперед. Он не заметит... не успеет.

А невеста и вправду маленькая. Попробуй попади в такую. И это до того разозлило, что он немеющими пальцами вырвал пузырь, замахнулся и швырнул с криком:

— Сдохни, шлюха!

Урфин успел поднять щит. Удар был слабым. Но запах... Урфину он хорошо знаком: так пахнет птичье гуано, которое выставляют в бочках на солнце, чтобы потом вылить на изможденную землю.

Или швырнуть в чужую невесту.

Он понял все и сразу.

Метят не в Изольду.

Она — лишь средство. Чужак поставил другую цель. И если Кайя сорвется... додумать не получилось. Снаряды полетели с обеих сторон. Толпа взвыла и подалась, желая разглядеть, что происходит. Люди Урфина удержат ее.

Некоторое время.

У них инструкции. И сволочей, рискнувшись оскорбить Изольду, повяжут. Но вот остальные люди... хватит ли у них сил удержаться на краю?

И не только у них. Урфин вцепился в щит — единственное, что он может сделать сейчас: держаться.

Я не успела ничего понять. Просто перед глазами вдруг выросла стена из дерева и что-то в нее ударило. Тяжелое. Мягкое. И на редкость вонючее. Я отпрянула и едва не рухнула, но была остановлена уверенной рукой.

— Спокойно, — сказал Сержант.

Толпа подалась вперед, налегая на заслон. А если прорвет?

Подтянувшаяся стража вклинилась между мной и людьми.

— Урфин, что происходит?

Меня разорвут на части. Из любви, из ненависти — велика ли разница? И щит перед глазами не спасет. Я ведь чувствую их волнение.

— Ничего, Иза. Все под контролем.

Врет, как дышит. Щит держит на вытянутой руке.

— Поводья возьми. Не бойся, он не понесет.

Не боюсь. Я верю коню, но не людям. Они то наплывали, пробуя оцепление на прочность, то вдруг отступали перед стражей, собирая силы, чтобы попробовать вновь.

Урфин обнажил меч.

— Когда я свистну, Гнев пойдет на прорыв. Тебе главное — не упасть. Ясно?

Нет.

— Держись, маленькая леди.

Сержант тоже поднимает щит, пытаясь заслонить меня от... камней? Звук другой. Это что-то мягкое. И смердящее. Навоз? Или что-то вроде? Но за что? Что я им сделала? Они ведь меня не знают совсем. И эти голоса...

— Шлюха! — скандировала толпа. — Фризская шлюха...

— Иза, приготовься...

— Нет, — я подобрала поводья. Что бы ни случилось, но я не побегу. Гордость? Глупость? Не так важно. — Мы пойдем, как шли.

— Это опасно, маленькая леди, — Сержант поднял взгляд. И я готова была спорить, что он улыбался. Страшный он человек, когда улыбается.

С самого начала все пошло не так. Кайя слышал настроение города. Люди радовались, но... радость эта была какой-то злой. Отравленной, что ли? И беспокойство саднило душу.

Виноваты листовки — крошечные желтые бумажки, которые наводнили город. В них ложь, но люди верят. А Тень веселится. Кто он? И главное, за что настолько ненавидит Кайя?

Вопрос, на который не было ответа.

А душа саднила все сильней. Город волновался. И беспокойство его нарастало с каждой минутой. Оно — волна, которая летела к берегу, готовясь обрушиться на него всей тяжестью.

— Знаете, есть еще время передумать, — лорд-канцлер вертел стеклышко лорнета. Он держался так, как будто не было ни роспуска Тайного Совета, ни поездки к границе, завершившейся к немалому огорчению Кайя, ни собственно нынешней свадьбы. — Вас никто не осудит. Кстати, что там с листовками? Вы ведь не нашли автора, а лорд-дознаватель?

— Найду, — пообещал Магнус тоном, который говорил, что и вправду найдет. — И приготовлю в кипящем масле.

Кормак хмыкнул и, отпустив стеклышко падать — но не дальше длины цепочки — обратился к Кайя.

— А вы что думаете?

— Там ни слова правды, — Кайя вслушивался в город.

Урфин ведь предупреждал. Предлагал отменить.

Нельзя.

Люди справятся. И те, которые в толпе, и те, которые толпа. Они не пойдут против Кайя.

— А кто говорит о правде, Ваша Светлость? Правильно подобранная ложь порой куда более мощное оружие.

И в этом он прав.

— Но я бы вам советовал не обращать внимания. Бороться со сплетнями бесполезно.

— И что же мне делать?

Кайя разжал кулаки. Не сегодня и не сейчас. Спокойнее.

— Ну... запастись терпением, — лорд-канцлер поднял лорнет и вновь отпустил. — И надеяться, что его хватит.

Сиг вынырнул из толпы и, сунув тамгу стражнику, вскарабкался на помост. Он был грязен и страшен, словно вынырнул из нужника.

— Там... проклятье. Их... нас забросали... этим, — он вытер лицо руками. — Толпа волнуется. Но наши держат. Этих скрутили, но остальные... если прорвутся...

— Какой кошмар, — покачал головой лорд-казначей и надушенным платком заслонился от гостя. Что ответил Кормак, Кайя не слышал.

Его накрыло-таки волной. Алой. Ослепляюще яркой, которой не случалось прежде. Огонь внутри требовал выхода, и Кайя спрыгнул с помоста.

Толпа отпрянула.

Чуяла. И Кайя готов был ударить. Пусть кто-то... не важно, кто, пусть лишь шелохнется. Подумает даже шелохнуться.

— Ваших рук дело? — сухо поинтересовался Магнус.

— Нет, — лорд-канцлер рванул роскошный воротник из брабандского кружева. — Я не самоубийца.

Кайя шел, с трудом, но еще удерживая сознание. И не желая удержаться.

Его невесту при въезде в его же город закидали дерьмом? Неужели и вправду думали, что это сойдет с рук? Предали. Он верил людям, а его предали. Крысы.

И как с крысами следует поступить. Отпустить волну. Пусть катится по площади, по узким городским улочкам, до берега и дальше. Хватит всем. Один удар страха, и первые ряды дрогнут, отпрянут с единственной мыслью — спастись. А задние будут напирать.

Случится давка.

Добавить ярости, и люди обезумеют. У многих с собой ножи. Сойдут и камни. Палки. Зубы тоже. Алое безумие — хороший подарок на испорченную свадьбу.

Нельзя. Не сейчас. Изольда может пострадать.

Она сидела прямо, глядя поверх конской головы и, казалось, не замечая ничего и никого. Урфин и Сержант держали щиты, верхние края которых почти смыкались над головой Изольды.

И сами щиты, и плащи, и доспех были покрыты темной смердящей жижей.

— Она цела, — сказал Урфин и, уронив-таки щит, схватился за плечо.

Сколько он его нес? Долго. И на чистом упрямстве. Спасибо Кайя потом скажет, когда сумеет говорить. Если сумеет. Он снял Изольду с седла.

Легкая. Невесомая почти. И хрупкая.

Как можно было с ней так обойтись?

— Нет, Кайя, — теплые пальцы коснулись щек. — Не надо. Я не знаю, что ты хочешь сделать, но не надо. Пожалуйста.

Иза гладила щеки, нос, лоб, стирая ярость, словно грязь. А Кайя только и думал о том, чтобы не уронить. Не потерять.

Не обезуметь.

Глава 34. Один плюс много

Воздержание не проходит бесследно. У одних появляются прыщи, у других — законы об охране нравственности.

Размышления о жизни дядюшки Магнуса.

Я прекрасно осознавала, что если заслон прорвут, то смерть моя будет быстра и довольно мучительна. Что Гнев увязнет, а со мной, скорее всего, погибнут Урфин и Сержант: два рыцаря — слишком мало, чтобы сдержать толпу. Стража предпочтет слиться с людским потоком, нежели ему противостоять...

Благородные дамы благоразумно отстали...

И скорее всего, мы не дойдем.

Но мы шли. Я сидела, глядя перед собой, желая и ослепнуть, и оглохнуть, а лучше — оказаться в уютном подземелье и никогда больше его не покидать. Наступившая вдруг тишина оглушила.

Кайя шел. Один.

Ни брони.

Ни оружия.

Но то, что его окружало... я видела это — черное и алое, смешавшееся в безумной связи огня и ветра. Воздух вязкий. Сердце метрономом отсчитывает время. Люди пятятся, медленно-медленно. И слышу плач, от которого становится не по себе.

— Останови его, — шепчет Урфин прежде, чем уронить щит. И Сержант свой отбросил. Я только сейчас сообразила, насколько им было тяжело.

Остановить?

Иначе как на той картине. Город сломанных домов и люди в огне. Нельзя, чтобы это, чем бы оно ни было, сорвалось с поводка.

Кайя себе не простит.

И мне тоже.

Он сгреб меня в охапку, сдавив так, что еще немного и кости затрещат. Взгляд совершенно безумный. Что мне делать? Только и могу просить.

Я и просила, надеясь, что буду услышана.

— Пожалуйста... — я уткнулась в раскаленную шею, понимая, что еще немного и зареву от бессилия.

— Не надо, — бормочет Кайя. — Я уже... нормальный.

Вижу. Темнота отступает, и красное тоже. Он зол, но злость эта — обыкновенная, человеческая. И глобальные разрушения отменяются.

— Ты сильно меня испугалась?

— Тебя — нет. За тебя — да.

И за себя тоже. Не потому, что Кайя причинит мне вред, но просто... я вряд ли смогу без него.

— Ты еще не передумала выходить за меня? — Кайя слегка ослабил хватку, наверное, поняв, что сбегать я не собираюсь, да и желающий оскорбить Нашу Светлость в присутствии Их Светлости не наблюдается. И в чем-то я понимаю: близость войны как-то резко градус благоразумия подымает.

— Нет, если ты сам...

Он мотнул головой и повернулся к Урфину.

— Приведите себя в порядок. Вы, леди...

Только сейчас я заметила полную женщину в простом сиреневом платье. Точнее, когда-то оно было сиреневым, но ныне представляло собой весьма печальное зрелище. И женщина была бледна, напугана, но держалась прямо.

— Как вас зовут?

— Леди Арианна Броккенвуд, — она присела в реверансе.

— Тайрон Броккенвуд ваш супруг?

— Да, Ваша Светлость.

— Очень достойный рыцарь. И верный вассал, — Кайя сказал это для меня, но женщина зарделась. Ее пальцы нервно терзали грязное кружево, но лишь это теперь выдавало испытываемое ею волнение. — Леди Арианна, я умоляю вас принять мои извинения по поводу сего происшествия.

Его слышали все. И толпа, вновь было ожившая, попятилась от оцепления. Впрочем, оцепление попятилось тоже, как понимаю, на всякий случай. Улица сразу стала шире.