Пригляделись сестры к младшей своей и тут только заметили, что она словно переменилась. И одета просто, но со вкусом. И неожиданно красотой какой-то не броской, но настоящей расцвела. А главное, глаза у нее светятся. Счастье из этих глаз так и льется. Заметили они это и разгневались, что мамка их не по справедливости одарила. Выхватила Варвара у Ирки платок, чиркнула Людмила спичкой и подожгла его. Вспыхнул платок и в пепел рассыпался. А Ирка грустно так улыбнулась, встала из-за стола и сказала, что на сестер она не в обиде, но только не будет им теперь покоя ни отсель, ни досель, ни за тыном, ни за околицей, покуда они злости в себе не вытравят. А если и вытравят, все равно покоя не найдут, потому как, сколько ниточка не вьется, а концами не свяжется. Сказала так и в воздухе растворилась.
Тут только сестры поняли, какую беду сотворили. Ведь говорила же им мать, чтобы берегли они эти подарки! Значит, была в них волшебная сила? Поплакали сестры, поплакали, но делать нечего. Надели дорожную одежду, вышли из дома и пошли искать младшую сестру.
И пошли сестры то ли на запад, то ли на восток, то ли на закат, то ли на восход. Сколько они шли, нам неведомо, только обувь разбили, платье обтрепали, да и сами поиздержались в дороге. Небо над головами их потемнело, кусты да деревья раскидистые к дороге сдвинулись, не поймешь, то ли ночь светлая вокруг, то ли день непроглядный. Да и дорога уж в такую тропку превратилась, что и рядом идти не можно, а только след в след. Иди, да следи, чтобы острый сук платье не разодрал и тело не расцарапал, да прислушивайся или к скрипу древесному, или к шагам неведомым за спиной. Холодом с невидимых оврагов повеяло, уж и не рады были сестрицы, что в путь отправились, да вот только не всякая дорога возвращение терпит. Когда пройдено немало — всякий привал манит, а возврат отпугивает да немощью грозит.
Долго ли коротко ли, только увидела вдруг в стороне Варвара огонек. Сестру локтем толкнула — не окно ли? Точно окно! Стойко горит, не мечется, как костер, не моргает, как огонь болотный.
Свернуть решили сестры с дороги, на ночлег попроситься, а если с ночлегом сладится, так и воды горячей одолжить, а то и чаем угоститься. Полезли сестрицы через буераки, глянь, а огонька словно и не было. Только на дорожку возвращаться собрались, а огонек снова за плечами светит. Снова сестры к свету зашагали, сквозь паутину и сучья проламываясь, о жгучую траву ноги обжигая, а огонь опять то ли в воздухе растворился, то ли лунным лучом истаял, что сквозь тучи упал. Повернулись сестрицы в обратный путь, а огонек снова за плечом маячит. С полночи так бедолаги по чаще шарили, уже и паутину с лица смахивать перестали, когда догадалась Варвара, как с мороком лесным сладить. Зеркальце достала, да через него на огонек взглянула. Взглянула, да так и обмерла. Не один, а три огонька в зеркальце отразились! Рядком они горели, словно окна в горнице, да близко так, только бузину да калину раздвинуть, да по поляне от росы и лунного света серебристой пройти. Минуты не минуло, как калитка в тумане нарисовалась, а за ней дом бревенчатый с высокой крышей, а там уж как по заказу и тучи на небе разбежались, и не только Луна на небо выкатилась, а и звезды, словно просо из худого мешка, высыпали. Прильнули сестры к окнам, только стекла в них неровные оказались, светом одаривали, а картинку берегли. Подошли сестрицы к двери и начали в мореное полотно стучать. Стучали, пока кулаки и пятки не сбили, только не отзвука из дома не вышибли. Тишина стояла, что в доме, что вокруг него. Даже птицы лесные примолкли, только ветер сырой подул, поволок по небу тучи ночные, чтобы звезды спрятать, да Луну занавесить. Вздохнула тут Людмила, поежилась и сказала, что нечего стучать, надо в дом войти. Хозяева или отлучились куда или глухотой страдают. Злые люди окнами в ночи не светят, а добрые разве только на улицу непрошенных гостей выпроводят, так чего боятся, если они и так на улице?
Подергали сестрицы дверь за железную скобу, толкнули, снова подергали. Только дверь и на волосок не сдвинулась, словно гвоздями к косяку прибита была. Тут Людмила и нащупала скважину замочную под ручкой. Нащупала, да и о ключе вспомнила. Он словно сам у нее в ладони ожил, плавно в отверстие вошел, легко повернулся, а там уж дверь сама открылась.
Вошли сестрицы внутрь, да так и замерли на пороге. Увидели они горницу в три окна, а в горнице той горели лучинки, да не одна, а сразу семь, причем ни одна из них не коптила, и ни одна не сгорала, а между лучинками сидел на лавке дед — сединой за двести лет — в овчинке поверх рубашки-косоворотки да в латаных портах и штопаных носках. Сидел и валенок латал. Заплатку на задник ладил, шилом в кайму тыкал, дратву подсекал, да затягивал. Поздоровались сестры с дедом, поклонились седому, а он в ответ и рта не раскрыл, только глазом из-под мохнатой брови сверкнул, да морщины на лбу вспучил. Помолчали сестры, перемялись с ноги на ногу, да разговор завести попытались.
— А что ж ты, дед, валенки подшиваешь? — спросила Варвара-краса. — Или зима на дворе?
Ничего не ответил дед, только опять глазом зыркнул и дратву на палец захлестывать продолжил. Почувствовала тут Людмила-умница, что холодом по ногам потянуло, наклонилась к окошку, а за ним — белым-бело! Луна на небе все та же сияет, а под Луной-то все снегом укуталось — и изгородь, и деревья, и трава, и снег все сыпет и сыпет. Шагнула Людмила-умница ко второму окну, а за ним — черным-черно! Дождь хлещет, стекло захлестывает, желтые листья к раме лепит! Наклонилась к третьему — а там тишь, да шелест, только звезды на небе мерцают, да соки весенние в голых стволах шуршат!
Выпрямилась Людмила, дух перевела, оглянулась, да Варвару-красу, которая и сама в окна до беспамятства упулиться готова была, локтем толкнула. Дед — сединой за двести лет уж и валенок подшил, и на ногу его натянул, и притопнул, и крякнул, и седину разгладил. Гостьям подмигнул и лучинку задул. Одну замучил, да всех ущучил. Разом все семь погасли. Испугались было темноты сестрицы, но тут же другой огонек в ладонях деда затеплился. Стекло звякнуло, керосином пахнуло, и горница ожила.
— Только для дорогих гостей жгу! — раздался дребезгливый голосок, и поплыла лампа по горнице, старичка за собой повела-потащила, а за ним голосок его тонкий разобрала-расхлестала.
— Пойдемте, дочки-сестрички, чайку попьем, да баранки погрызем. Чай с таком, баранки с маком. Кому надо дам рафинаду.
Из горенки за печку, из-за печки в кухоньку. С ног да на лавку. За стол да к скатерке. Самовар медный, зато дом не бедный. Сахар кусками — мед туесками. Масло слезками — тянучки полосками. Хлеб теплый, молоко топленое. Чай душистый — дед пушистый.
Провел хозяин ладонью по макушке, серебро распушил, бороду разгладил, чайку из чашки в блюдце плеснул, на зуб кусок сахара поймал, наклонился к столу, губы вытянул и с присвистом погнал чаек внутрь. Пьет и на сестриц зыркает, да морщины у глаз пучкует.
Хотели налить и себе сестрицы чайку, да вентиль у самовара горячий, не ухватишься. Подал дедок носовой платок, ухватила Людмила-умница платок за уголок, а он тут же в пепел и обратился. Пришлось голыми пальчиками вентиль выкручивать, чашки двигать, да обратно крутить, а чайник заварной, что у самовара на макушке примостился, и того горячей оказался, вот уж понаморщили сестрицы носы, вот уж сами себе мочки ушные поотдергивали! Однако чаем разжились, баранками обзавелись. Стали баранки в мед макать, да кусать и чаем запивать. Пьют, да на деда смотрят, а он знай себе посвистывает, да блюдце кипятком полнит. Однако чай чаем, но надобно и честь знать. Замялась тут Варвара-краса, спросить что-то хотела, да словно изо рта не шло, обернулась она на сестру, да и та рот раскрывает, а сказать ничего не может. Усмехнулся дед, крякнул, кашлянул, хмыкнул, хрюкнул, локти на стол поставил, щеки надул, улыбку от уха до уха раскинул.
— Кто ты, дедушка? — спросила, наконец, Варвара, и собственному голосу удивилась, таким тихим и тонким он ей показался.
— А ты как думаешь, красавица? — прищурился дед и колпак красный на голову потянул.
— Дед Мороз? — пискнула Людмила.
— Может и да, а может и нет, — поскучнел дед, но тут же снова улыбку между ушей выстроил. — Однако какой мороз летом?
— А... в окнах? — не поняла Людмила.
— Так то в окнах! — сдвинул брови дедок и тут же залился дребезгливым смешком. — Ладно, не буду рты вам вязать, спрашивайте, зачем пришли?
— Так мы разве пришли туда, куда шли? — не поняла Людмила.
— Смотря, куда шли, — пожал плечами дедок.
— То ли на запад, то ли на восток, то ли на закат, то ли на восход, — пролепетала Варвара. — Куда глаза глядели, туда и летели. А как глаза и ноги устали, так и встали.
— Пришли, значит, — согласился дедок и платок из рукава вытянул. Пот со лба смахнул, нос бугристый и ноздрястый в платок окунул, уголки глаз промокнул и снова платок в рукав отправил.
— Сестра, — прошептала Людмила.
— Сестра, — пискнула Варвара.
— Нет у вас никакой сестры, — ответил дед.
— Как это нет? — не поняла Людмила.
— Так была же! — сморщила носик Варвара.
— Была, — согласился дед, вытащил из рукава платок, сморкнулся в него, встряхнул платочек, тот золой и рассыпался. — Да сплыла.
— Так же нельзя! — закричала Людмила.
— Мы же ничего не сделали! — прошептала Варвара. — Подумаешь, тряпку сожгли? А если бы я зеркальце разбила? А если бы Людка ключик потеряла?
— Дуры вы, — покачал головой дедок и ласково так промурлыкал. — Дурррры! Причем тут платок? Причем тут ключик? Да и зеркальце? Побрякушки! Все тут! — постучал он себя по голове.
— Тут? — удивилась Варвара, постучав себя по лбу. — У нас? Или у тебя?
— Везде, — оборвал красавицу дед. — Да и что я? Я... вот только в окошки смотрю.
— Ты плохой Дед Мороз, — надула губы Людмила. — Дед Мороз дарит, а ты забираешь!
— Это в сказках Дед Мороз только дарит, — опечалился дед. — Не было у вас сестры! А ну-ка, девка, подай-ка мне вон тот мешочек!
Спрыгнула с лавки Людмила, сдернула с полки мешок, протянула деду. Распустил тот бечеву, подхватил со стола стакан, сыпанул в него горсть гороха. Горох-горох, не хорош — не плох, твердый — колок, моченый — ворог, вареный — мягок, зеленый — сладок. На три четверти стакан заполнился. Черканул дедок по уровню ногтем следок, словно стеклорезом прошелся. Зажал стакан ладонью, да тряхнул его пару раз. Там где три четверти было — чуть за три пятых образовалось. Снова черканул ногтем дедок, ударил по стакану ложкой и распался он на три части — затычку для подстаканника, пригубник без дна и тонкое прозрачное колечко.
— Вот ваша сестра! — заорал дед и покатил колечко по столу. Соскользнуло оно со стола стеклом, полетело платком, да осыпалось пеплом.
— Дед, — прошептала Варвара. — Разве люди — горох?
— А разве нет? — таким же шепотом ответил дед и смахнул стакан с горохом на пол...
В одном царстве-государстве, в затерявшемся среди лесов и рек провинциальном городке, на окраине затрапезного микрорайона, на третьем этаже панельной пятиэтажки, в обычной однокомнатной квартире жила-была женщина. И было у нее две дочери: старшая — Варвара-краса — черные глаза, длинная коса, средняя — Людмила-умница — умный побоится, дурак не сунется. Любила их мать, души не чаяла. Баловала, а все одно — к порядку приучала. Вот и теперь, накормила крох, напоила, спать уложила, подарки под елкой спрятала, а сама у телевизора за полночь засиделась, и все словно вспомнить что-то пыталась. Даже шкатулку открыла и погрела в ладонях причудливый ключик и кругленькое зеркальце. Потом постелила на столе байковое одеяльце, включила утюг и стала гладить белье — трусики и маечки, носочки и колготки, рубашки и платьица, платки и платочки. Гладила, пока не закружилась голова, и не начали слипаться глаза. Поэтому, когда в дверь позвонили, она не пошла открывать. Только махнула рукой и выдернула из розетки шнур утюга.
— Да ну тебя, дед, с твоими подарками.
2009 год
Полное дознание
1
Кунж относился к службе с прохладцей, но, оказавшись под началом лощеного болванчика из министерства, понял, что попотеть придется. Господин специальный советник Марцис появился в участке минута в минуту в семь часов утра и сам выбрал из десятка заспанных полицейских раздосадованного Кунжа, одним движением холеного пальца лишив седого ветерана и пивных посиделок, и нескольких обязательных партий в круглые кости в прохладе местного бара. Огорчение Кунжа неудачным началом субботнего утра было столь велико, что он даже не задумался над тем, по какой причине столичная штучка почтила присутствием пыльный степной городок, и чем мог заинтересовать советника страдающий одышкой полицейский. "Еще два года, — раздраженно думал Кунж, выгоняя из-под навеса двухместный веловоз, — два года унижений, чтобы получить в итоге более чем скромное содержание. И все только из-за паршивой второй степени!"
— Вторая степень? — как показалось Кунжу, участливо спросил Марцис.
— Так точно, господин советник! — не слишком усердно вытянулся Кунж и скользнул взглядом по рукаву белого костюма нового начальника. Манжеты его были подвернуты, и разглядеть цвет ранга не удалось, но он не мог быть ниже четвертого.
— Хорошо, — кивнул советник и забрался на заднее сиденье.
"Вот ведь сволочь! — подумал Кунж, занимая седло у руля. — Понятно, что я не рассчитываю, будто он наколдует дорогу под гору, но сесть при этом на первую передачу все равно, что нагрузить меня вдвое!".
— Деревня Свекольная балка, — назвал пункт назначения Марцис. — Недалеко. Всего лишь четыре мили.
"С подъемами и пылью, — мрачно заметил про себя Кунж, трогая с места незатейливое транспортное средство. — И черта с два я смогу выколдовать себе облегчение со второй степенью. Ладно, вымотаюсь, зато и его поджарю на утреннем солнце".
Против ожидания веловоз двинулся довольно легко, а потом и вовсе бодро покатил вдоль тщательно наколдованных цветастых палисадников зажиточных горожан. Кунж привычно принюхался к дорожной магии, не обнаружил ее следа и, недоуменно опустив взгляд вниз, поразился. Цепь, ведущая от звездочки заднего сиденья, натужно скрипела. Марцис усердно крутил педали! Это настолько удивило полицейского, что он перестал работать ногами и тут же услышал сдавленный голос:
— Прошу вас не останавливаться, господин Кунж. Нам следует попасть в Свекольную балку как можно раньше, а без вас я не смогу поддерживать нужную скорость.
Кунж тут же надавил на педали, но только на окраине городка решился спросить.
— Простите, господин советник, но я не слышал ни о каких происшествиях, связанных со Свекольной балкой.
— Неправда, — с трудом перевел дыхание Марцис.
— Помилуйте... — завертел головой Кунж.
— Знаете, почему я выбрал вас, господин Кунж? — остановил оправдания полицейского Марцис. — Вы не глупы, но не спешите высказывать собственное мнение, быстры, но не суетливы, не слишком старательны, но точны, не сделали ни одной процедурной ошибки за последние десять лет, к тому же не колдуете над собственной внешностью. У вас всего лишь вторая степень, но чутье к магии развито на уровне пятой. К сожалению, это не помогло вам построить карьеру полицейского, но вы ведь не очень этого и хотели? И главное, именно вы выезжали месяц назад на происшествие в Свекольную балку.
