Он чувствовал себя в этой пустоте — и одновременно, краем сознания, еще где-то. Там что-то нестерпимо жгло его правую руку. Именно этот отголосок боли помогал ему идти здесь, по лезвию. Потом опять пришла физическая боль. И прежняя показалась только тенью. Боль и морок. Неизвестно, что еще страшнее. Здесь была абсолютная тишина. Там — он слышал свой крик, долгий и монотонно-страшный. Он умирал тысячу раз в таких муках, какие не знает ни одно живое существо. Это длилось бесконечно.
Однажды, уцепившись за тонкую ниточку ощущения ожога, он сумел на короткий срок вынырнуть в реальный мир. Там он — его тело — был привязан к деревянной скамье толстыми веревками, крестообразно, так что почти не мог пошевелиться. На лбу у него лежала рука — он знал, что это Артано, и волна любви и благодарности захлестнула его. И тут он нырнул обратно, в вязкое звездное ничто. И вновь его ломала и корежила какая-то злая сила...
Теперь что-то творилось с его сознанием и душой. Он испытывал странные чувства, такие, каким даже не знал названия, но они были большей частью ужасны. Словно кто-то старался вытравить в нем то немногое человеческое, что в нем было. Злоба — такая, что душит. Ненависть — разорвать своими руками весь мир. Еще что-то непередаваемое. Отчаяние — пустое и ледяное. Иногда он все же возвращался на краткие миги назад — чтобы потом казалось: нет, больше не могу, ни за что не вернуться обратно. Артано был рядом всегда, он чувствовал его руки на своих — но и он ничем не мог помочь, он казался лишь маленькой точкой алого огня среди пустоты.
Там, где лежало его бессознательное тело, с ним происходили сложные изменения. Его тело подлаживалось под Кольцо, воспринимало матрицу Кольца. Оно становилось странным образом бесплотным и в то же время вполне материальным. Отныне — руки его были холодны. Тело можно было безбоязненно пронзить кинжалом. Он почувствовал бы боль, но ни одно оружие не причинило бы ему вреда. Он мог теперь по своей воле переходить на время в призрачный мир. Но — сила его кулаков оставалась при нем. Еще многие способности — ему больше не нужна была пища. В Кольце было силы достаточно для того, чтобы удовлетворять подобные нужды. Полное ночное зрение. Звериный нюх. Необыкновенные ментальные таланты...
Но — какой ценой... Он едва не умер много раз во время этого пути. Его тело билось в судорогах, он кричал — бессмысленный вой— и пытался вырваться из веревок. Артано не мог сдержать его, только туже затягивал узлы. Каждый раз Артано боялся, что у Тиндомэ не хватит воли вернуться обратно после каждого возвращения в реальный мир. Но — без этих кратких передышек он не прошел бы, не выдержал бы. Артано не оставлял его ни на миг. Майар знают некое подобие человеческой усталости и Артано испытал его уже не раз. Но — не мог покинуть это безумное тело, бьющееся в припадке.
Две недели. Четырнадцать дней непрестанного кошмара. На Тропе он увидел под ногами пропасть — он дошел до некоего ирреального острия. Сорвался вниз — и Тропа исчезла...
Он лежал в своей постели. Он знал это, не открывая глаз. Рядом был Артано. Тиндомэ коротко вздохнул, убеждаясь, что какие-то человеческие качества сохранил, и открыл глаза. Мир был не таким. Все было не так. Яркие радужные тона — даже в полумраке ему кажется ослепительно яркими цветные ореолы вокруг каждого предмета. Постепенно он понял, что это новое свойство его зрения. И еще каких-то незнакомых свойств восприятия — он чувствовал мир совсем по-другому. Запахи, звуки, цвета... Но — это был холодный мир... Ему будет холодно всю жизнь, понял Тиндомэ.
Он не поворачиваясь — хотя новое состояние и было непривычным, но многое казалось само собой разумеющимся — обратился мысленно к Артано, но тут же, в силу старой привычки повернул к нему голову. Как странно и ново — теперь он мог читать многие мысли и чувства Повелителя словно в раскрытой книге. То же было и с ним самим — ему не надо было больше как-то объяснять свои замыслы и ощущения; достаточно было раскрыть свой мозг для общения и все. Он видел — не только глазами, но и особым зрением, которого нет у простого человека — на лице Артано, которое до сих пор казалось ему невыразительной маской, следы пережитого и еще не до конца ушедшего страха. Страха за него, за Тиндомэ. Радостное недоверие. И усталость, бесконечную усталость от многих дней и ночей, проведенных в тревоге за его судьбу.
Это было удивительно и прекрасно — ведь до сих пор он считал себя лишь инструментом для Повелителя, не более того. А вот на самом деле Повелитель волновался за него, помогал пройти через этот ужас. И главное — он же был рядом все время, когда Тиндомэ возвращался на мгновения с Тропы. Все, что отталкивало его до сих пор в Артано вдруг показалось мелким и незначительным, не стоящим никакого внимания. Сердце его наполнилось вдруг таким количеством любви и преданности к Повелителю, какого он не мог и вообразить себе до сих пор. Он потянулся к нему — мысленно — сумел как-то выразить все, что было на душе... Артано улыбнулся ему — тепло и искренне, с неменьшей силой эмоций. И с этой минуты уже ничто не могло заставить принца изменить это отношение к Артано.
На следующее утро Повелитель позвал его в Тронный Зал. Там, по обыкновению, было пусто и тихо. Артано стоял на ступенях, в руках его был ларец из черного дерева. На крышке — знак Равновесия: двухголовая змея. Жестом он подозвал Тиндомэ, жестом же велел ему опуститься на колено. Из ларца он достал венец из черненого железа — три острых зубца надо лбом крепятся к обручу в виде двух змей с оскаленными пастями, смотрящих в упор друг на друга. Удивительно тонкая и прекрасная работа. Медленно он опустил венец на склоненную голову Тиндомэ и тот ощутил его странную легкость.
— Это — знак твоей власти. Но и не только...
Голос Артано чуть дрогнул. Тиндомэ понял. Он молча прикоснулся губами к руке Повелителя и молча поднялся. Слова были не нужны.
Он смотрел на себя в зеркала — и не узнавал. Странное, нечеловеческое лицо — неестественно бледное, с бесцветными губами и полным отсутствием румянца, только темные запавшие глаза— двумя черными озерами. Черные пряди крупно вьющихся волос. Черненое железо венца. Черное и белое. Он был пугающе красив, благородство внешности не менялось никакими испытаниями — но едва ли кто-то теперь назвал бы его человеком. Холодная кожа. Ему вообще не хотелось есть или спать. Он не чувствовал усталости, ни умственной, ни телесной. Не чувствовал почти никаких эмоций — холодное безразличие ко всему, что не было его прямой обязанностью, а на остальном — спокойная и уверенная сосредоточенность. Он чувствовал, насколько лучше и четче стал работать его мозг — теперь он намного быстрее постигал все, за что ни брался. Его ничего не отвлекало — все физические ощущения были приглушены, а мозгом он учился владеть с огромной скоростью.
Теперь ему ничего не стоило послать мысленный зов Повелителю на любое расстояние, и это получалось само собой. Он стал видеть в душах людей с легкостью, которая его удивляла: все люди виделись ему как бы в радужном ореоле, цвет которого менялся в зависимости от испытываемых ими чувств. Синий — грусть. Красный — страх. Желтый — значит, он лжет. А самому Тиндомэ эти слова "грусть", "страх" теперь почти ни о чем не говорили — только напоминали все, что осталось в прошлом. Он отлично видел ночью. Днем яркий свет чуть мешал, слепил чувствительные глаза, но и с этим он легко справлялся. Он мог видеть радужные ореолы людей и за стенами и дверьми, только приходилось чуть напрягать внимание. Еще многие странные едва ли доступные человеческому восприятию способности.
Он отправился в Сторожевую Башню, принял на себя командование ею и ее гарнизоном. Днями он занимался всем этим — обучение войск, дрессировка орков, разнообразная хозяйственная ерунда, ночью — изучал магию дальше. Он был уже необыкновенно могучим чародеем, пожалуй, единственным из всех людей за всю историю Средиземья, достигшим таких высот. А время для него шло, как для эльфа — он больше не думал о скорой смерти, он мог позволить себе не торопиться. Прошло не менее сорока лет, прежде, чем что-то изменилось в его жизни. До того он нес свою службу в Башне, иногда участвовал в различных стычках с завоевателями, полагаясь только на силу меча — ему запрещено было до поры демонстрировать свои знания магии, часто появлялся по зову Повелителя в Барад-Дур, чтобы постигать колдовские тайны; в общем — спокойная и абсолютно устраивавшая его во всем жизнь.
А Повелитель продолжал свои поиски членов будущей Девятки. Как знал Тиндомэ, по всему Средиземью он искал тех, кто отличался чем-то особенным, был необычно одарен каким-либо талантом или умением, мог подойти ему. Не всякий герой или мудрец годился для этого, как пояснял Тиндомэ, помимо таланта, человек должен был еще и быть живым воплощением какого-то одного из человеческих качеств, так что вся Девятка вместе была как бы подобием единого человека с выдающимися способностями. А еще — они должны были идеально подходить друг к другу, не должно было бы быть между ними ни малейшего трения: Девятка создавалась не на год и не на десяток лет, но на сотни, а может, и тысячи.
Потом — появился Второй. Он был тоже из Высших Нуменорцев, принял Кольцо и Служение, будучи лет на тридцать старше Тиндомэ — разница для нуменорцев невелика, но выглядел он несколько старше. Тиндомэ даже когда-то видел его еще живя в колониях, а потом много слышал о легендарном полководце, который не ведал поражений ни в одном сражении, который мог за неделю самый безнадежный гарнизон превратить в самый доблестный, который вдруг сгинул бесследно во время осады его небольшой крепости на рубежах владений Нуменора вастаками.
Второй был ниже необыкновенно высокого даже для Нуменора Тиндомэ почти на голову, но заметно шире в плечах. Короткие темные волосы — с легкой проседью. Приятное мужественное лицо, смугловатое от загара даже сквозь обычную бледность Улайри. На лбу медный обруч с искусным изображением головы быка — Тиндомэ узнал руку Артано. Спокойный до обманчивости, медлительный на первый взгляд. Тиндомэ он понравился с первого взгляда — а иначе и быть не могло; по замыслу Артано так и должно было быть.
Второй был превосходным тактиком, настоящим героем, мог личным примером убедить солдат в чем угодно. Но — одно ему было недоступно: он не мог принимать решения. Если у него было задание захватить город — он делал это с наименьшими потерями, в наикратчайший срок и с необыкновенной красотой. Но — предоставь ему решать самому, и он так долго и мучительно рассуждал делать ли это, или нет, что иногда это было опасным. Это не могло длиться вечно; и однажды он был взят в плен именно из-за того, что долго решал — прорывать ли осаду или ждать подмоги, не давая распоряжений и ни принимая мер во все время раздумья. Под началом Тиндомэ, умевшего решать все необходимое быстро и четко, без особого колебания, умевшего рисковать — в разумную меру и брать на себя ответственность за возможный провал, Второй мог быть великолепным исполнителем всех военных планов. С магией у него, как оказалось, были некоторые затруднения, хотя он и был необыкновенно усерден в ее изучении. Тиндомэ занимался с ним в свободные часы — это доставляло обоим удовольствие. Вообще, они были похожи во многом. Второй был воплощением качества Силы.
Третий — с символом чайки на серебряном обруче — был несколько иным. По крови он был странной смесью рас — потомки обитателей Ангбанд, одного из племен вастаков и родной сын самого Повелителя при том. У него была достаточно смуглая кожа, темно-рыжие, почти черные волосы и зеленые глаза — глаза Артано. Несмотря на то, что он выглядел ненамного младше Первого и Второго — ему было всего около сорока: сказывалась кровь вастаков, чем срок жизни был до смешного короток по сравнению с нуменорским. Высокий, стройный, он владел оружием намного хуже обоих старших, но куда лучше Второго знал магию, хотя достигнуть познаний Тиндомэ никому, и Третьему в том числе, не было суждено.
В нем была непоколебимая вера в правоту их дела, в истинность дела Тьмы и их Служения. От бесед с ним, от самого настроя Третьего пропадали даже те крохи сомнения в законности и нужности их миссии, которые у кого-то были. Яркое пламя веры светилось в нем, согревало и давало силы всем остальным. Его доминантой была Вера. Он вырос в Барад-Дур и с рождения впитал в себя многое из того, что оставалось заслоненным многими другими вещами от остальных.
Четвертая — о, это было более чем неожиданно: женщина. Да, нуменорка. Да, та, кто была долгие годы самым прославленным и победоносным полководцем Нуменора — только за спиной своего супруга, оставаясь для посторонних просто изысканной и образованной дамой. Но ведь — женщина. И все же — неумолимой волей Повелителя и знаком избранности — на крупной, но изящно очерченной руке ободок кольца Улайри. Она была в том возрасте, когда еще месяц или день остается до неумолимого "уже немолода". Высокая, крупная — статная фигура широкой в кости Четвертой только за счет осанки не выглядела тяжеловесной. Светлые волосы, светлые брови и ресницы, серые глаза, светлая кожа. Широкое лицо с правильными, но тяжелыми чертами. Далеко не красавица, но истинно королевское достоинство, что сквозило в каждом ее движении, не давало думать об этом. На обруче из драгоценного лунного серебра — митрила — ослепительно яркий взгляд совы. Мудрость.
Она была медлительна. Мало говорила — даже мысленно. Слова были тяжелыми, как ее поступь. Слова были взвешенными. Ни разу — повышенный голос. Только покой, внешний и внутренний, только суровое сознание ответственности за каждым произнесенным словом. И — острый и гибкий ум, огромные познания, детская восприимчивость за этой чуточку неуклюжей личиной. Удивительная судьба — девушка из королевского дома, прочитавшая едва ли не всю нуменорскую библиотеку неожиданно выходит замуж за одного из знатных, но бездарных командиров. И через несколько лет под ноги ее супругу ложатся огромные земли на юге и востоке. А она — одна из самых благородных дам острова, отчего-то сопровождает мужа во всех кампаниях, невзирая на тяготы походной жизни. Так проходят годы. Брак остается бездетным. Жизнь идет размеренно и неумолимо приближается к достойной старости...
Но был в Средиземье один, кто догадался о ее таланте. Таланте, которым хотел бы обладать любой мужчина. Предложение.. и отказ. Вовсе не потому, что леди королевского рода не хочет служить Владыке Мордора. Леди безразлично — за долгие годы войн она поняла, что правых нет и старые идеалы давно утонули в крови сотен побед и считанных единиц поражений. Леди просто не хочет служить. Никому. Да и что может предложить ей этот слишком уж настойчивый красавчик? К тому же.. никогда ей не командовать мужчинами. Зачем же бросать свое положение ради сомнительных обещаний? Нет, нет.. по крайней мере, пока жив муж.
Муж погиб через год после этого разговора. Случайность ли это — или она сама подписала ему приговор? Но это уже неважно — жизнь словно бы рухнула с обрыва в пропасть. Конец всему — победам, планам, тому единственному, в чем она могла почувствовать себя действительно важной.Только старость в роли уважаемой вдовы, только скука острова и полное отсутствие хоть какого-то шанса быть собой. И — новое предложение. Принятое не как последний шанс — как снисходительное одолжение. И вот она здесь. Почти не маг. Почти не боец. Но — талант полководца и бесконечная мудрость..
