Мирная трудовая деятельность миролюбивого народа в мирной стране закончилась — огненным адом. Неубранными, неопознанными телами на руинах городов. Спешным бегством тех, кого смогли найти в разверзшейся преисподней, кого успели посадить на поезд и отправить в пока ещё тихую Россию, к среднему брату, спасая от одержимых бесами земляков.
На перроне этого города один из младших — потерялся. Пока искали его — поезд ушёл. С сумками, баулами, узлами, документами. А они остались на перроне. Никому не нужными, стали чуждыми пришельцами в своей собственной стране.
Долго не могли связаться с братом — единственной надеждой это несчастной семьи. Средний брат, оказалось — тоже умер. Ответила невестка. Сообщила, что ни брата, ни его сына нет больше. Старик, однажды, получил задерживаемую пенсию, да сразу — за два месяца. И не дал сыну ничтожной суммы 'всего на одну' дозу. Одного отнесли на кладбище, другого увезли в коробке с решётками. Невестка не может принять беженцев. Сами, невестка со своей мамой и с дочкой, ютятся всего на 68 метрах двухкомнатной квартиры. Принять их 'не имеют никакой возможности'.
Судьбу собственных сыновей старуха тоже не знает. Живы ли дети? Или уже присыпаны хлоркой в овраге? Это ещё одна чёрная дыра в душе.
Ночуют они сейчас — где придётся. Благо, мир не без добрых людей, подают ещё. Невестка с рынка приносит просроченные, пропавшие продукты и объедки, какие сможет отобрать у злых собак и злых, как собаки, бомжей.
— Спасибо вам, — улыбнулась старушка типичной улыбкой интеллигента, смотря беспомощными умными глазами, в которых уже выгорело всё — надежда, радость, горе, слёзы, — За завтрак детям, за то, что выслушали. Знаете, это тоже — много.
Сама старушка даже не притронулась ни к чему. Дети смели всё. Даже крошки с грязного пластикового стола смели в ладошки и — в рот.
— Не за что, — поморщился Бабуин, — если мы не будем помогать друг другу, нас — сожрут поодиночке. И моя помощь вам только началась.
— Не надо, мил человек! — запротестовала она, — Вы и так много для нас сделали. У вас своя семья. Я помню вас. Вы вчера в храме... Вас выгоняли. Я — запомнила.
Бабуин кивал, слушая гудки в трубке.
— Привет Володь! Сократили? Даже так? И тебя? Меня-то ладно, а без тебя — как? А-а! Я так и понял, что — никак. Нет, это не мой номер. У прохожего попросил позвонить. Бывай, брат, выздоравливай!
Злорадно ухмыляясь, набрал другой номер. Долго ждал нескольких переадресаций.
— Енот, привет! Снова я, да. Дело есть. Не знаешь, часом, никому не нужен репетитор русского языка и литературы с огромным опытом работы? Тебе самому? Вообще — ништяк! Дети — святое! На этот номер звони! Это её аппарат. Нет. Нет. Меня — больше нет. Нет, даже вы не найдёте. Привет передавай и Сиятельному. Помнишь почему никто не может найти неуловимого Джо? Вот и ты меня не ищи. А то — найдёшь.
Сбросив, очищает телефонную книгу и историю, забивает в телефон собственный адрес, отдаёт телефон и ключи старушке.
— Я мог бы дать вам денег. Но, как сказал Спаситель — это не наш путь. Вот вам удочка. На этот телефон позвонит человек. Он даст вам работу. Вот адрес. Домик старый, но ещё крепкий. Мой дом. Мы уезжаем. Надолго. Живите там. За домом присмотрите. Считайте, что я нанял вас домохозяйкой, сторожем и уборщицей с оплатой вам ровно стоимости аренды жилья. Согласны?
Старушка разевала рот, как рыба, схватившись за опалую грудь. Ребятишки хлопали глазами.
— Как вас хоть зовут?
— Бабуин! — усмехнулся он, — Шурик я.
— Я буду молиться за вас! Святой Богородице и Николаю Угоднику!
Бабуин широко улыбнулся:
— Не требуется! Они и так со мной рядом ходят! Могу одной ремня всыпать, второму — в икону вмазать. Если наклониться — то и с ноги. До соплей из носа.
— Я заметила, что на вас божья благодать, — продолжала кланяться старушка.
— Если бы оно так и было, — вздохнул Бабуин, сбегая от старушки, которая пыталась поймать его руки и обслюнявить, да поползать перед ним на коленях. А это — неприятно!
— Благодать! — криво усмехнулся Бабуин, шагая широкими шагами по улице, — А похожа она — на проклятие!
Ворота были распахнуты настежь, машина стояла во дворе. По сердцу разлилось теплом — женский, детский смех. Дым столбом над крышей и запах топящейся бани.
— Что ты, Ань? — ласково спрашивает Бабуин опять прячущуюся соседку.
— Ты уезжаешь? — глаза её полны боли. В них вопрос звучит иначе — 'И ты — уходишь? Тоже?'
— Уезжаю. И ты — уехай. В новое место, где никого не знаешь, тебя никто не знает. Начни заново. Бабкой обзовись. Зубы заговаривай, детей от испуга отшёптывай, травки собирай, отвары в банки закручивай.
— А-а... — открыла она рот.
— Не мои слова, — покачал головой Бабуин, — От Шамана иду. Велел тебе сироту из приюта пригреть у сердца. Когда оттает и твоё сердце, станешь ему матерью — сойдёт милость, вернётся Шаман. Твоими чреслами вернётся.
Крупный град брызнул из глаз Аньки, она заревела, как недоенная корова и побрела вслепую, как корова же — опрокинув штакетник. Её муж, тоже прячущийся за кустами, заметался.
— Сегодня же! — поймал его за плечо Бабуин, в два прыжка догнав, — Бросай всё! Всё что нужно — ты, она, документы, деньги. Дом, весь этот хлам — забудь! На! На первое время.
Сосед разинул рот. И у него — шаблон разорвало. Взрывом, разметав осколки мироздания. Пьянь и дебошир Бабуин, который априори должен ненавидеть мужа своей любовницы, особенно — узнав про её (их) 'маленькие' хитрости, кроме того, что оказался настолько богат, что вот так вот суёт пачку денег, но и — кому? После всего, что... Как так-то?
'И это — хорошо!' — кивнул сам себе Бабуин, — 'Скорее соберуться!'
Коляна опять не было. Бабуину было даже не интересно — где его черти носили?! Главное — всё — пучком!
Женщины устроили постирушки. Машинка активаторного типа была ещё совковая (поэтому работала до сих пор), и имела очевидный изъян, ну, кроме того, что при работе качалась, прыгала и елозила по двору. Изъян в том, что она ни разу не автомат. Воду натаскай, согрей, бельё — утопи, сам вынь, сам выжми, сам прополаскай, сам просуши и сам погладь. Вот прачки и устроили батл мокрых полотенец. С весёлым гомоном и беготнёй по всему двору.
От вида весёлой раскрасневшейся жены в коротком, прилипшем к телу сарафане, с растрёпанными волосами, у Бабуина шерсть по всему телу встала дыбом.
— Как баня? — прорычал он.
— Топиться! — пожала плечами Даша, с любопытством смотря на отца. Дома не ночевал, весь чёрный, мятый, измождённый, взъерошенный — и не спал, но — трезвый. — Как положено, на дорожку! Веники запарили. Отворные и закройные.
— Покажь! — мотнул головой Бабуин жене, сначала с любопытством наклонившую голову набок, а потом — покорно свесив её, зачем-то оправляя подол.
Осмотрев их обоих глазами, Даша опустила голову и пошла в дом, схватила телефон, вставила наушники в уши, прибавляя громкости.
Глава 14.
Восхождение Государя
— Александр Сергеевич, как вы объясните серию пожаров и гибель людей в вашем городе накануне вашего из него отъезда? — спрашивает майор.
— А я должен объяснять? — затягивается Бабуин, — Опять — Бабуин виноват? У нас в стране отменили права человека? Я теперь сам обязан доказывать, что я не верблюд? Президент Ёлкин пошёл на такое? Или те, кто называются 'президент Ёлкин' пошли на такое? Забили на провозглашаемые демократические свободы?
— Ради вас, Александр Сергеевич, пойдут не только на такое, — ответил майор.
— Опять расстреляет из танков парламент, если не отменят мораторий на смертную казнь? — покачал головой Бабуин, — Совсем нюх потеряли, черти! Уже даже Дашка моя, уж на что дитя неразумное, и то, каждый раз его пальцы на видео пересчитывает. Официальные видеообращения! Гля! Пресс-службы президента! Не могут пальцы отфотошопить, понимаишь! Лохи!
— Вы бы лучше о своей судьбе беспокоились, Александр Сергеевич. О пальцах президента есть кому беспокоиться, поверьте!
— Позвольте не поверить, — качает головой Бабуин, — Ведь мне, как и большинству — пофигу же, что там у вас, в 'кремлёвском федеральном округе' происходит. Жив он, нет ли уже, двойники это или хромакей? Нас бесит ваше отношение! 'И так схавают'? Легитимность, понимаишь? Она, понимаишь, не пустой звук. И в нашей стране — иначе складывается. А может — не сложиться. И я, как русский мужик — врождённый системщик, переживаю. Мне все эти высеры антисистемщиков — чужды. Особенно — якобы антисистемщиков. Даже самая скверно работающая государственная машина много лучше полного её отсутствия. Много лучше полного хаоса. Но, народ может решить, что таким вот образом вы нас, народ — провоцируете. На демонстрацию возможности ураганного демонтажа любой системы и стихийного складывания принципиально другой государственной машины. И как всегда у нас — любой ценой. Мы за ценой не постоим. Может — хватит уже этих 'за ценой не постоим'? Новая система может оказаться слишком дорогой для будущего моего народа, сколь бы эффективна она не была. А она — будет. Так или иначе — будет. С вами или без вас — будет. С точки зрения прежней системы — будет она абсолютно нелогичной, парадоксальной. Но — рабочей. Парадоксально — эффективной. Напомнить вам события вековой давности?
— Не будем терять время, мы прекрасно знаем.
— А это был не вопрос. Это было утверждение. Что народ может взбеситься и напомнить всем события вековой давности.
— И всё же, давайте оставим вопросы большой политики...
— А это не 'большая политика'. Это вопрос большой ошибки.
— Мы не будем обсуждать сейчас вопросы хоть каким-то боком затрагивающие эту сторону жизни государства, — вдруг жёстко заявил полковник, — Советую вам пояснить нам происходящие в вашем городе цепь нелепых происшествий с гибелью людей.
— Не был, не состоял, не участвовал, не привлекался, — качает головой Бабуин, — И вы это прекрасно знаете. Не смогли ничего из этого даже со всеми допущениями особого делопроизводства притянуть за уши ко мне. Что можно журнашлюге, нельзя следаку.
— Да, верно. Так ведь никто и не пытается вас обвинять по этим эпизодам. Но, какие-то соображения у вас есть по этому поводу?
— Какие-то есть. Или — нет. Я и сам не понимаю. Да, не буду скрывать, кое о чём я знаю. А вот причин — не могу знать. Ну, кроме классического медведя, который всё малину оборвал. Тупо — стечение обстоятельств. Как с начальником полиции города. Того беднягу уже, наверное, наизнанку вывернули. Да? Ну, какой ему резон было сбивать полковника? Тем более — умышленно. Да и самому главному полиционеру бросаться под колёса — мало было резона. Когда он как раз решил не только жить, но и продолжить борьбу?!
— Борьбу с чем?
— С изначальной энтропией мира. Наведение и поддержание порядка — борьба с хаосом. К которому всё возвращается без постоянных усилий человека. Что ещё? Про разборки братвы меж собой — тоже нечего сказать. Вакуум власти, бесконтрольность, бесхозные кормовые места и корма отожравшихся комерцов без клейма, плюс — бесконтрольные, бесхозные отморозки. Бардак! Мамонт — не моя работа. Не сможете пришить никаким краем! Когда его убивали, я спокойно себе разговаривал с майором Бахтеревым на въезде в город, пересказывал ему результат нашей встречи с Мамонтом. Да и не было выгоды в смерти Мамонта! Никакой и никому! Что ещё?
— Цепь пожаров, взрывов, аварий, обрушений.
— Пожаров? Погоди-ка! Когда мы уезжали, я хотел сказать 'спасибо' этому автослесарю, что машину восстановил так хорошо и так быстро. Да ещё и домой её пригнал, не сочтя за труд. А там — пожарище растаскивают. Я тогда подумал, что — жаль! И решил, что бодание меж братвой уже началось, порадовался, что сваливаю с этого дурдома! Пока ко мне не начались подкаты и наезды. Как же! Бабуин! А сколько у него дивизий? Нисколько? Зато — сколько морального превосходства! Будет. У того, кто перетянет самую мудрую обезьяну города на свою сторону. Как, гля, переходящее знамя отряда! Победителей соцсоревнования! С нами Бабуин — кто против нас? Нахвсех!
— Двое погибших. Сам владелец нелегального автосервиса и один из его работников, молодой парень. На ночь работы обычно прекращались, но Живец Семён Леонидович поссорился с женой и решил заночевать на работе. Трагическое решение. Напрасная жертва. Совершенно случайная.
— А владелец — не напрасная? Получается, что вы классифицировали это дело не как поджог, а как умышленное убийство? А с чего вдруг?
— Из-за всей серии трагических происшествий с человеческими жертвами. Горит рентгенкабинет горбольницы, где работает подававшая на вас заявление медработник, квартира вашей бывшей жены, взрыв баллона с газом и пожар вашего дома, кабинет замначальника ГУВД расстреливают из гранатомёта термобарической гранатой, фура, полная бензина таранит резиденцию предпринимателя, в узких кругах известного, как Енот, кузница...
Бабуин вдруг догадался, вскочил, наклонился вперёд, казалось — схватит майора за грудки:
— Анька? Дети! В моём доме же куча детей! Сироты, беженцы!
— Жива ваша соседка, — отстранился майор, — Выжили многие. По извечной нашей традиции раздолбайства, тех, кто должен был быть на своих местах во время происшествий — на месте не оказались. Живы и Енот с Барсуком. Они тогда 'залегли на дно'. Выжили и те, кто успел покинуть город до твоего отъезда. И три последующих дня в нём не появлялся.
Бабуин рухнул на стул и схватился за голову. А потом — рассмеялся:
— Дон Бабуин! Уходя — гасите всех! Ох, и ёжнутый смех, сука! Прав, Колян! Тяжело с ними! Вот тебе и благословение! Гля!
И опять вскочил:
— Алёнка?!
И сел обратно:
— А, ну да! Только они много позже засветились. Со своим Государем. Ярко засветились.
— Так вы знаете, — улыбнулся майор.
— Я, конечно, не читаю совковых газет, которых уже и нет, потому — никаких не читаю, но когда на каждом углу кричат про знакомого тебе человека, даже до меня, сюда, в глухие стены изолятора — долетает. Птички в окошко напели, о чём земля слухами полниться. Только вот — как с тем я связан?
— Не связан? — пришурился полковник.
— Что ты имеешь в виду? — так же прищурился Бабуин.
— Как вы связаны? — спросил полковник, оживая, наваливаясь на стол, — Вспоминай! Думай!
— Даже половой связи не было! — возмутился Бабуин, — В рамках уголовного кодекса — тем более! Не пришьёте!
— Мы не портные, — жёстко отрезал полковник, — Ничего не шьём! Думай!
— У нас если и была связь, то — духовная! — выставил руки Бабуин.
— Так! Первый шаг сделан! — кивнул полковник, откидываясь обратно, вновь каменея, — Это нужная тропа. Вспоминай! Думай!
Бабуин откинулся на спинку стула, прищурился, автоматически произведя ритуал — сцапав пачку, выбив сигарету, прикуривая, выпуская клубы дыма. Курил он неосознанно, взгляд его обращён был куда-то так далеко, что не дотянуться, не увидеть.
Грохот и сдерживаемые маты сквозь стиснутые зубы выбросили участкового из постели. В руке — подаренный нож. Этот нож как-то незаметно стал неотъемлемой частью самого офицера, был при нём постоянно, даже в постели, а вот табельное — валялось вместе с кобурой где-то на полу.
