Величайший диктатор

Сам я пребывал в сомнении на этот счет — сможет ли искуственная экономическая система уцелеть без организаторского гения, создавшего её? Удержится ли революционная идеология без авторитета отца-основателя? Не ждет ли нас, в конце концов, новый термидор или брюмер? На эти вопросы тогда ещё не было ответа, и будущее виделось в тумане. Я должен был остаться в Москве, чтобы создавать у народа "правильное отношение" к смерти Жаннере, а Губарев вылетел во Францию.

Прощание с покойным проходило на Площади Модулора, перед Институтом Архитектуры, построенном на месте Лувра. Некоторые, впрочем говорят, что площадь была на самом деле институтским двором-садом, или междудворием, или парком-перекрестком, или ещё чем-то подобным. Я не настолько разбираюсь в жаннеристской архитектуре, чтобы судить о правильном варианте, да оно и не имеет значения. Официально это место называлось площадью, и так вошло в историю. Прощальная церемония привлекла невероятное количество народа. Благодаря великолепной и очень мощной транспортной системе не только парижане, но и все остальные французы имели возможность явиться к гробу своего великого благодетеля, так что миллионы людей устремились в столицу. Шеф полиции, опасаясь массовой давки с тысячами жертв, потребовал перекрыть автомобильные дороги и отменить воздушные и железнодорожные рейсы, но получил отказ. Вместо этого в Париж срочно перебросили четыре полевые дивизии Спецжандармерии и крупные силы провинциальной полиции. Действуя по четкому и продуманному плану, стражи закона взяли людские потоки под свое управление, благодаря чему ни один человек не погиб и лишь несколько получили легкие раны. В последний раз научный подход зримо показал эффективность, и можно сказать, что диктатор расстался со своим народом достойно, никого не забрав с собой в могилу.

В отличие от торжественной церемонии прощания в Париже, похороны в Рокебрюн-Кап-Мартэне планировались скромными. Этот похвальный замысел, однако, сорвали массы народа, отправившиеся к Лазурному Берегу на множестве автомобилей, автобусов, поездов и аэропланов. особо упорствовали те, кто не раньше не попал на Площадь Модулора. Наверное, собравшуюся толпу было бы видно даже с орбиты. Жандармы и тут смогли обеспечить порядок, но о тихой спокойной церемонии пришлось, конечно, забыть. Присутствовали все руководители государств САС кроме словацкого президента, который сам лежал при смерти. От других стран были политики самых разных рангов, в зависимости от степени дружественности или враждебности. Британцы никого специально не прислали, а отрядили посла, что являлось крайним оскорблением. Новгородцы впервые не последовали примеру хозяев и выставили очень представительную делегацию, пытаясь, видимо, навести мосты с Парижем через голову Москвы. От американцев был сам президент, от японцев — наследный принц, премьер-адмирал и адмирал иностранных дел.

Похороны передавались по всем розинговским каналам САС — наши, конечно, поставили особый акцент на краткой, но очень прочувствованной речи Губарева. В России специальным постановлением Сената сделали небывалое исключение, допустив пятидневный траур вместо максимально разрешенного по закону трехдневного. Губарев вернулся с некоторым запозданием и в очень расстроенных чувствах (видно было, что-то в Париже ему сильно не понравилось) и сразу взялся за увековечение памяти своего учителя. Раньше этому мешала конституция, запрещавшая чрезмерно возвеличивать живых людей, теперь же все ограничения оказались сняты. Сталеуральск, столицу Уральского промышленного района, переименовали в Жаннере, каждый город с населением более ста тысяч человек обязали иметь улицу или площадь Жаннере, по всей стране воздвигались разнокалиберные памятники Жаннере... Этой кампанией Губарев словно пытался продемонстрировать железную неизменность социал-авангардистского курса, но парижская реальность не подчинялась директивам из Москвы. Во французской политике назревали большие перемены.

Как это было заведено в руководстве САС, покойный диктатор загодя начал готовить себе преемника. Вероятно, если бы Шарлотта Перрьян действительно стала президентом после Жаннере, мы смогли бы избежать многих трагических событий, продолжили бы мирное развитие, постепенно исправляя ошибки прошлого. Одаренность и здравомыслие этой дамы вполне позволяли преодолеть пороки женской натуры и сделаться достойным руководителем. Увы, история судила иначе. Жаннере допустил роковой просчет, излишне промедлив и не выдвинув вовремя свою протеже на достойную позицию в правительстве и партийной системе. Коллега Перрьян оставалась всего лишь директором Комитета Промышленного Развития, и это сильно помешало ей в развернувшейся борьбе.

По конституции французский президент избирался Сенатом, а сенаторы, в свою очередь — всеобщим голосованием по округам. Со стороны могло показаться, что во Франции сохраняется представительская демократия. До 1965 года эта система оставалась чистой формальностью — Сенат был последним приютом для заслуженных, но слишком уж пожилых деятелей, которые раз в пять лет автоматически переизбирали Жаннере четырьмя пятыми голосов (больший процент считался уже неприличным). Смерть диктатора все изменила — временно занявший его кресло премьер-министр Пейрефитт тут же почувствовал вкус к власти и составил целый заговор против коллеги Перрьян. Его сторонники в государственном и партийном руководстве раздавали щедрые авансы, добиваясь избрания Пейрефитта на президентский пост. Увидев такой разлад в верхах, другие политики тоже втянулись в борьбу за власть, и об автоматическом выполнении последней воли Жаннере теперь и речи не могло идти. Более того, личное противостояние властолюбцев переросло, возможно против их воли, в борьбу экономических и идейных концепций. Оформились блоки "стриктистов" (выступавших за неуклонное следование курсу Жаннере), "арьегардистов" (желавших остановить строительство Нового Общества и даже сделать шаг назад, частично вернуться к дожаннеристскому укладу), "коммунистов" (не адептов Маркса, конечно, а просто сторонников усиления государственного контроля и планирования в экономике) и "милитаристов", чье название говорит само за себя.

Пейрефитт добился цели лишь частично: он сорвал передачу власти коллеге Перрьян, но развернувшаяся фракционная борьба похоронила саму систему абсолютной президентской власти. После долгих закулисных переговоров президентом был избран коллега Мийо — компромиссная, ничего не значащая фигура, ширма для установившейся олигархии. Алчный премьер вынужден был довольствоваться статусом "первого среди равных", коллега Перрьян возглавила беззубую фронду, а генералам оставалось радоваться, что их теперь допустили в политику. Все прошло очень мирно, и в Белые Комнаты отправилось всего несколько второстепенных и наиболее наглых интриганов — таких, что успели последовательно предать и настроить против себя все фракции.

От простых французов и прочих жителей САС это тайное противостояние и его результат были скрыты, но чиновники и партийцы высоких рангов, разумеется, не остались в неведении. Большинство из них весьма благожелательно отнеслись к Пейрефитту, однако Губарев оказался стойким жаннеристом и врагом любых отступлений от старого курса. Он был полон дурных предчувствий и готовился к решительной борьбе.

Осень и зима прошли относительно спокойно, и лишь весной 1966-го года, когда новая французская олигархия окончательно укрепилась во власти, было объявлено о созыве Союзного Конвента. На нем должны были избрать нового директора Постоянного Комитета, а заодно и определить направление дальнейшего развития САС. Ожидались большие перемены. Для Губарева настал момент истины: сможет ли он защитить неизменность социал-авангардистских порядков и собственную власть, либо же падет в бездну вслед за гибнущим строем. Очень многие в руководстве Республики расчитывали на последнее.

Союзный Конвент не являлся регулярным учреждением, собираясь лишь изредка и по особым случаям. Число депутатов от каждой страны определялось размерами её населения, объемом национального продукта и "уровнем авангардности". Благодаря такой запутанной системе, самую большую делегацию имели французы, огромная же Россия занимала лишь второе место. Хуже того, при жизни Жаннере ни одна страна не обладала полной свободой в назначении собственных депутатов — по негласному правилу любую кандидатуру должны были утвердить в Париже. Делегироваться в Конвент могли лишь обладатели бабочек или претенденты первой очереди. Я получил мандат в 1963 году и успел уже забыть про него — заседания, как выше упоминалось, были нечастыми. Теперь, впервые за многие и многие годы, у меня появилась возможность открыто выразить свое мнение, сбросить личину верного жаннериста и перейти на сторону "реакционеров". Или, напротив, отправиться вслед за Губаревым в его почти обреченнный крестовый поход. Садясь вместе с другими участниками российской делегации в аэроплан на подмосковной базе Воздушной Армии, я ещё точно не знал, что выберу.

Вновь я летел во Францию — теперь, наверное, уже в последний раз. С первым моим путешествием в 1933 году это было не сравнить: огромный реактивный "Меркюр" двигался втрое или вчетверо быстрее старых винтовых аэропланов, при этом герметичная обшивка салона почти совершенно глушила адский грохот двигателей. Мы устроились с отменным комфортом, и лишь размышления о предстоящей политической битве мешали наслаждаться полетом. Прежде чем аэроплан поднялся выше облаков, я успел бросить взгляд из окна на затейливую паутину дорог и сооружений Центрального Промышленного Района. Какая сложная система — словно часовой механизм, которым мы привыкли каждодневно пользоваться, не думая о точно расчитанных взаимодействиях пружин и шестеренок, а лишь спокойно полагаясь на идеальный ход. Но теперь часовщик умер.

Целью нашего полета был Аванвилль, столица САС в самом центре французских "новых восточных департаментов", а попросту — бывшей Германии. В этом специально построенном городе, населенном почти исключительно бюрократами и их обслугой, размещались все союзные учреждения. Здесь, как в древнем Вавилоне, смешались представители множества народов — только вместо одной башни возвышался целый лес исполинских зданий, и все они стояли крепко. Аванвилль являлся, к тому же, единственным на всю округу "взрослым" городом — остальные германские земли были отданы "детям Республики". Там они воспитывались в духе Нового Общества, полностью огражденные от влияния общество старого. Даже высшие чиновники мало что знали о жизни этого изолированного региона, находившегося под личным попечительством Жаннере. После смерти диктатора новая власть оказалась сильно озадачена: как быть со столь непростым наследством, куда деть бесчисленное множество подрастающих фанатиков? Я бы и сам не смог ответить на такой вопрос.

Нас встречал почетный караул, и все формальности были соблюдены, но чувствовалось, российской делегации здесь не очень рады. Дело, конечно, было в Губареве — "арьегардисты" опасались его жесткой позиции, и не напрасно: на первом же заседании она проявилась во всей красе.

Для начала Конвент должен был выбрать нового директора Постоянного Комитета. Пейрефитт считал эту процедуру чистой формальностью, но Губарев явно думал иначе. Он решил фрондировать по каждому, даже самому незначительному вопросу. Первым ударом было требование почтить память коллеги Жаннере минутой молчания.

— Коллега, все мы уже неоднократно делали это раньше, и по прошествии шести месяцев траурные церемонии несколько, я считаю, запоздали... — возразил Пейрефитт.

— Но мы не делали это в качестве депутатов Конвента. Как можно выбирать нового директора Постоянного Комитета, не простившись со старым?

Француз не стал упорствовать. Он вполне готов был подождать лишнюю минуту перед своим триумфом. Губарев же счел это хорошим началом и продолжал атаковать. Сперва он отказался голосовать за предложенного Пейрефиттом координатора собрания и выдвинул в противовес своего человека. Но в этот раз последовала неудача: большинство депутатов заняло сторону французского премьера. Единственным утешением было то, что мы теперь точно знали распределение "стриктистов" и "арьегардистов". За Губарева выступили русские, испанцы, румыны (что было почти необъяснимо), половина небольшой еврейской делегации и часть французов из числа перрьянистов, хотя последние проявляли вялость и нерешительность. Против были практически все остальные. Стало ясно, что победа в голосовании "стриктистам" не светит, и следует признать поражение, пока фрондирование не привело к большим неприятностям. Однако Губарев решил играть на банк. Пейрефитт хоть и провел своего человека в координаторы, но мало что от этого выиграл — "стриктисты" молчать не собирались, скорее уж они предпочитали нарушить правила.

— Первый вопрос: выборы нового директора Постоянного Комитета. Выдвинута кандидатура коллеги Пейрефитта. Прошу голосовать...

— Возражаю! — сварливо произнес Губарев, — Нельзя начинать голосование без других кандидатов.

— Однако других кандидатов не выдвигалось. Заявка поступила только от коллеги Пейрефитта. Есть другие кандидатуры? — с некоторой иронией поинтересовался координатор.

Зал молчал. Губарев обменялся какими-то непонятными жестами с главой испанской делегации и произнес:

— Есть. Выдвигается коллега Ла Хигуэра, президент Испанской Республики.

Это был неожиданный шаг. Все ожидали кандидатуру Перрьян или, в крайнем случае, самого Губарева. Единственным плюсом Ла Хигуэры было то, что он, испанец, мог привлечь некоторых депутатов, уставших от французского засилия. Но его жаннеристский фанатизм, не уступавший фанатизму российского предводителя, пугал осторожных политиков. Так или иначе, больше кандидатур выдвинуто не было, и Пейрефитт с Ла Хигуэрой оказались единственными претендентами.

— Что ж, предлагаю начать голосование...

— Возражаю! — снова крикнул Губарев, — Конвент не может голосовать, не ознакомившись с программами кандидатов.

— По правилам представление программ необязательно. Коллега Пейрефитт выступит после избрания...

— Возражаю! Вы — нейтральное лицо, и не можете говорить о избрании коллеги Пейрефитта как о решенном деле. Яподаю официальный протест.

Тут неожиданно подал голос румынский король Михай:

— Почему коллега Пейрефитт не хочет обнародовать свою программу до голосования? В ней заключается нечто, могущее вызвать проблемы с избранием?

— Коллега Гогенцоллерн-Зигмаринген, вы можете обратиться к коллеге Пейрефитту со своими вопросами личным порядком...

— Это не личный вопрос. Дело касается интересов Народного Королевства, за которое я в ответе, и интересов САС, за который в ответе все собравшиеся.

Видя, что день его торжества грозит омрачиться яростной перепалкой, Пейрефитт решил сделать последнюю уступку.

— Хорошо, я зачитаю свою программу. Мне лишь нужно небольшое время, чтобы подготовиться к выступлению. Разумеется, в таком случае коллега Ла Хигуэра должен сделать то же самое. Надеюсь, у вас есть программа?