Потом Асеро много раз вспоминал этот разговор с грустной улыбкой. Его отец до самой своей смерти не знал, что был женат на дочери самого Великого Манко и что таким образом его сын действительно является потомком Солнца. Но в тот момент всё сказанное отцом казалось таким разумным и обоснованным. И было невозможно представить себе, что отец не проживёт после этого разговора даже месяца, и что свой одиннадцатый день рожденья мальчик встретит уже сиротой...
Всего через несколько дней отец лежал и стонал, терзаемый страшным недугом. Язвы покрывали его тело с головы до ног, они проступали вокруг глаз и между волос, и было почти невозможно найти хоть небольшой непоражённый участок кожи. Мальчику Асеро они показались похожими на головы многоголового змея. Мать мазала их какой-то белой мазью, но та лишь чуть-чуть облегчала зуд и боль. Отец говорил, что это похоже на то, как если бы болезнь прошивала его изнутри, дёргая за нитки из боли.
Асеро как наяву представлял себе обнажённое распростёртое тело отца, которая мать с головы до пят мазала белой мазью, а тот временами проваливался в жар и бред. Оставив ненадолго отца, мать вывела маленького Асеро во двор и сказала снять тунику, чтобы она могла рассмотреть его на свету. Асеро немного стеснялся этого, всё-таки он был уже слишком взрослым мальчиком, чтобы обнажаться перед матерью, но пришлось подчиниться. "О боги!" — прошептала мать. — "И у тебя тоже!". Пришлось и Асеро подставляться под кисть. А вечером отец твердил, что у него что-то с глазами и что он ничего не видит. Но было непонятно, действительно ли это так, или это бред.
На следующий день у самого Асеро уже был жар, и он временами проваливался в бред. И теперь страшные змеи тоже выскакивали у него в самых разных местах. И вокруг глаз, и в гортани (из-за этого было больно глотать пищу), и на дёснах, и даже на детородном органе, что было болезненней всего. Это и в самом деле напоминало, как будто кто-то время от времени дёргал его изнутри за нитки из боли. В какой-то момент даже показалось, что у него что-то появилось на глазу, но то ли действительно показалось, то ли быстро прошло, во всяком случае, зрение у него не пострадало.
В жару он бредил, видел какие-то узоры и цветы, потом он просыпался весь мокрый и мучимый жаждой. Время смешалось, дни и ночи спутались. Но потом страшная пытка прекратилась, и ему наконец-то стало легче. Новые оспины уже не появлялись, да и жар спал. Это значило, что наступил перелом. Поняв это, мать принесла ему немного кашицы с мёдом.
— Мама, как отец? — спросил он.
— Сынок... — всхлипнула мать, — сынок... нет у тебя больше отца. Ты теперь сирота.
Это было как удар камнем по голове. Они теперь с матерью одни, и именно он, одиннадцатилетний мальчик, теперь единственный мужчина в доме. Конечно, в Тавантисуйю государство заботилось о вдовах, так что риска погибнуть от голода не было, но всё-таки это значило, что мать нельзя оставлять одну. Ведь многое в доме под силу только мужчине.
Отца похоронили в тот момент, когда Асеро лежал в бреду, так что для него похорон как бы и не было — был отец, и нет его. От самого мальчика болезнь постепенно отступала. Стали отпадать корки, и в какой-то момент он уже смог выйти во двор. Тут его увидела тётка Фасолина, жившая пососедству. Она даже руками всплеснула:
— Какой был хорошенький мальчик, а теперь... смотреть страшно! Он же теперь на всю жизнь рябой!
Асеро вопросительно посмотрел на мать:
— Ничего страшного, зато он у меня умненький! И работящий. Рябины — не беда. Найдётся умная, хорошая девушка, полюбит его и таким, а глупые нам не нужны.
Потом были выпускные экзамены в школе (увы, некоторых соучеников оспа тоже не пощадила, и в классе чувствовалась непривычная пустота), и после них была беседа с учителем. Они сидели на лавочке в саду, и Асеро сказал, что не поедет учиться дальше, он должен остаться с матерью, это его долг. И рассказал о словах отца, которые казались ему теперь своего рода завещанием.
Учитель внимательно посмотрел на него и сказал:
— Но ведь, помимо долга перед семьёй, существует ещё и долг перед Родиной. Ты очень талантливый мальчик, Асеро. Правильно ли будет, если ты не направишь свой талант на службу Родине? Ведь учёные занятия — это не блажь и не баловство. Как бы мы строили мосты и плотины, если бы не было инженеров и архитекторов? Если бы не медицинская наука, то как бы мы лечили болезни?
— Отца так и не вылечили, — мрачно сказал Асеро.
— Но, может быть, сейчас где-то учится такой же мальчик, который станет лекарем и изобретёт такое средство, которое избавит нас от этой напасти. Может, этим мальчиком будешь даже ты.
— Я не склонен к лекарском искусству.
— Пусть так, но вполне может быть, что ты тоже сделаешь что-то, что спасёт многие жизни. И ты не можешь пренебрегать отпущенным тебе от природы даром. А если всё сложится неудачно для тебя... Что же, тогда ты вполне сможешь вернуться к отцовскому ремеслу. Родное селение всегда примет тебя обратно, тут ты не теряешь ничего.
Асеро молчал.
— Пойми, Асеро, я вижу, что у тебя будет непростое будущее. Ты станешь инкой, Асеро.
Мальчик вздрогнул. Конечно, его учитель не имел в виду Сапа Инку, об этом не принадлежащий к роду сыновей Солнца и помыслить не мог, но для мальчика из далёкого горного селения и просто стать инкой казалось недосягаемой вершиной.
Ну а потом в родное селение приехал Горный Поток, и тут оказалось, что его мать ему единокровная сестра. Так что для мальчика больше не стояло вопроса о долге перед матерью, которая тоже ехала в столицу, да и вопрос, надо ли получать дальнейшее образование, решался сам собой.
Конечно, когда ему случалось сожалеть о своём выборе, он поневоле вспоминал отца. Вспоминал в Испании, когда, сгорая от стыда, сбегал из пиршественного зала в мокрых штанах, вспоминал и потом, когда ввязался в соперничество с Горным Львом. А вот на войне с каньяри он не колебался. Понимал, что всё равно бы воевал, пусть и в другом статусе. Но смерть в бою есть смерть в бою, и не важно, есть ли у тебя золотые серьги в ушах.
А вот на вершине власти решения принимать порой мучительно трудно. И бояться за свою жизнь и жизнь своих близких тоже не сладко. На фоне этого отец порой казался правым своей сермяжной правдой обувного мастера. Но только когда было изобретена прививка от оспы и начался проект по внедрению, Асеро был счастлив снять с себя вину перед отцом. Да и вообще был счастлив избавить свой народ от этого кошмара. Даже врагу он не пожелал бы тех "нитей из боли", память о которых не стёрлась за годы.
Впрочем, нося на голове алое льяуту с золотыми кистями, легко было думать, что отец ошибался, и ты оказался способными правителем, чьё имя войдёт в историю. А теперь, когда ты жестоко избит и опозорен, когда лишь чудом избежал смерти, поневоле начнёшь жалеть, что не послушался отца.
А может, он допустил какие-то ошибки с каньяри? Что-то недоучёл?
Война с каньяри куда сильнее выкосила его родной край, чем пресловутая оспа, и была куда жесточе. Юношей Асеро счёл своим долгом отправиться на войну, угрожавшую целостности и безопасности Тавантисуйю. Точнее, Асеро вызвался пойти добровольно, узнав про то, какая ужасная участь постигает тех инков, да и простых кечуа, попавших в руки мятежников. Впрочем, это ужасало любого честного тавантисуйца. Асеро уже тогда понимал, что у каньяри много обид на инков, и мог понять тех, кто убивает врага в бою, но никакими обидами нельзя было оправдать тех, кто глумился над уже беспомощными и безоружными пленниками, уродовал их и обращал в рабство, кто насиловал беззащитных и ни в чём не повинных девушек и женщин. Или в глазах каньяри принадлежность к народу, лояльному инкам, уже была виной, за которую можно без зазрения совести отнять не только всё имущество, но и честь, здоровье, саму жизнь? А если бы каньяри пробились к морю и христиане стали бы присылать им на помощь свои корабли с солдатами? Нет, конечно, Асеро считал замирить каньяри необходимым, но шёл воевать не только поэтому, но и потому, что хотел доказать себе, что он не трус и перед врагом не дрогнет. Да, прежний промах при испанском дворе ему простили, но он всё равно хотел доказать себе, что сам достоин этого прощения, что он может оправдать доверие в трудной ситуации, а значит, он может сам себя уважать.
Будучи уже далеко не мальчиком, а взрослым восемнадцатилетним мужчиной, уже к тому моменту успевшим прославиться как воин и гроза врагов, Асеро вновь волею судеб оказался в родном селении. Но только вспоминал он этот день как один из самых ужасных дней своей жизни... Конечно, Асеро знал, что каньяри не церемонятся с иноплеменниками, видел он и деревни, пострадавшие от каньяри, где жители жаловались на унижения, которые пришлось им претерпеть, на грабежи, на похищения и насилия над женщинами, но такого, как в этот раз, ему до того видеть не удалось. Всё население родного городка, за исключением тех женщин, которых враги унесли с собой в качестве пленниц, от малых детей до глубоких стариков было перебито. Сами же дома были сожжены, и теперь улица, по которой шёл восемнадцатилетний Асеро, представляла собой голые каменные стены без крыш, и обугленные остовы деревьев, которые казались ему похожими на мертвые руки, тянущиеся к небу. Кое-где попадались трупы, но как ни привык Асеро за эти годы к смерти на войне, ему всё равно не хватало теперь духу подойти к ним, чтобы узнать в них тех, среди кого он родился и вырос и без того было тяжело думать, во что превратили враги его малую родину. Играя на этих улицах ребёнком, он даже и представить себе не мог, что кто-то может прийти и всё так испоганить. А если и мог бы, то в роли врагов представлял себе белых людей, а не соседей-каньяри, к которым хоть и было прохладное отношение, но в способности на такое зверство их никто не подозревал. Времена Великой Войны, когда многие каньяри сотрудничали с испанцами, уже успели подзабыться... Вот и школа, где он учился мальчиком. Тоже теперь обгорелые развалины. И последней каплей для Асеро стал тот момент, когда он увидел, что рядом с руинами школы в петле висит его старый учитель... Не выдержав, Асеро упал на траву и расплакался.
Он не помнил, сколько времени он рыдал в беспамятстве, время казалось ему чем-то уже не стоящим и не важным. В таком состоянии его застал Зоркий Глаз, его непосредственный командир. Тряся за плечо, он говорил:
— Ну что ты плачешь как новобранец! В первый раз, что ли, трупы и смерть увидел?
— Ты не понимаешь, это же мой родной айлью. Горный Поток забрал нас с матерью, когда мне было одиннадцать, но здесь остались жить братья и сёстры моего отца, и их дети и внуки... А теперь они все мертвы, все! За что их убили? Чем они перед каньяри провинились? Вот чем мой учитель, — Асеро показал на труп, — перед ними был виноват?
— Как будто не знаешь! Учителей они всегда убивают при случае. Потому что те говорят не то, что вождям каньяри нравится. Вожди каньяри считают, что только они — настоящие люди, а все остальные существуют лишь для того, чтоб на них можно было совершать набеги, захватывая рабов и наложниц. А чему учат в наших школах, кроме вычислений и правописания? Что все народы равны, что между ними должны быть отношения дружбы и братства, и что нужно заниматься мирным трудом, а не набегами. Послушай, я понимаю, что тебе сейчас несладко, но возьми себя в руки. Ведь ты сейчас один из немногих, кто знал людей в селении, а значит, должен приняться за составление метрики, которая потом станет материалом для обвинения Острого Ножа, если только удастся захватить его в плен.
— Зачем его захватывать, лучше в бою...
— Конечно, если Острый Нож погибнет в бою, тем лучше. Но Горный Поток пишет из столицы, что суд над кем-либо из вождей каньяри просто необходим, это единственный способ подать каньяри такой урок, чтобы они его накрепко запомнили.
— Скажи мне, Зоркий Глаз, отчего эти каньяри так поступают с нами? Отчего они не хотят мирно разводить лам?
— От въевшейся вредной привычки видеть в людях из другого народа не своих братьев, а свою возможную добычу.
— Но отчего другие народы под инками постепенно облагораживались, а каньяри — нет? Природа у них, что ли, изначально дурная?
— Младший мой брат, нет народа с изначально дурной природой. И среди каньяри есть люди. Преступления Острого Ножа потому и должны быть обнародованы, чтобы никто из сколько-нибудь честных людей не считал его героем.
— Но почему мы уж больше столетия стараемся перевоспитать их, и нет никаких успехов?
— Не сказал бы, что никаких. Не так уж мало из их народа воюет на нашей стороне, да только предпочитают не подчёркивать своё происхождение. А вот наши враги свою каньяристость подчёркивают. Да если бы не белые люди, местных бандитов давно бы удалось подавить!
— Белые люди?
— Разумеется. Конечно, они своего присутствия не подчёркивают, но ведь даже школьнику известно — те, у кого есть ружья, имеют большое преимущество перед теми, у кого ружей нет, так?
— Так.
— Конечно, грома выстрелов уже давно никто не боится, и обращаться с ружьями умеют все мужчины, однако мы оружие производить можем, а каньяри — нет. А значит, у нас должно быть преимущество, достаточное, чтобы их задавить. Мало того, зная это, вожди каньяри никогда бы не осмелились восстать против нас, ибо это означало бы пойти на верную смерть. И какой из этого следует вывод?
— Значит, если бы не белые люди, которые дают каньяри ружья, то эта земля не обагрялась бы невинной кровью? И мои родные были бы живы?
— Конечно, мой мальчик. А теперь вставай и утри слёзы. Там нашли одну старуху, которая чудом выжила в этой резне. Ты должен выслушать её показания.
Зоркий глаз привел Асеро в его родной дом, который был затронут пожаром лишь частично. После отъезда Асеро с матерью и до прихода Острого Ножа там жила семья дяди Асеро, старшего брата его отца. И найденная старуха оказалась его тёткой Фасолиной, вдовой брата его отца. Ещё не узнав племянника, она говорила:
— Когда Острый Нож захватил наш айлью, мы не сопротивлялись, не могли просто... Наш дом ему понравился больше других, и потому поселился здесь. Мужчин нашего рода он убил, а женщин сделал своими служанками, а молодых — наложницами. Я молила его пощадить моего мужа и наших сыновей и внуков, но он ответил: "Если хоть один мужчина из вашего рода останется жив, он может отомстить мне. Здесь наша земля, и мы можем творить на ней всё, что захотим". Отступая, он перебил почти всех, кроме моей внучки Росинки, которую забрал с собой, но долго она в этом кошмаре не выживет. Мне удалось спрятаться, но теперь я думаю, что зря это сделала, так как зачем мне жить, когда моего рода больше нет и отомстить за него уже некому.
— Неправда, Фасолина, за тебя есть кому мстить! — вскрикнул Асеро не выдержав.
— Кто ты, юноша? — спросила Фасолина удивлённо. — Я не приметила тебя раньше. Почему ты знаешь моё имя?
— Разве ты не узнаёшь меня, тётя?
— Откуда мне знать тебя? Мы люди простые, а ты, судя по твоим серьгам, из столичных аристократов.