— Группа темных магов повстречала светлого магистра, и исход их был предрешен, — трагично объявил заклинатель. — Что вы с ними сделали, чтобы они разом убились? Опять читали свои стихи?
— Не ёрничайте, Миль. Стихи у меня для избранных жертв. Это были проходные цели, им я просто выдавал стратегическую информацию.
— А что насчет Шеннейра?
— При чем здесь Шеннейр?
— Он у вас избранная жертва?
Я посмотрел на него и тяжело вздохнул:
— Стихи — и Шеннейр? Вы Шеннейра давно видели?
Нового тезиса "наш темный магистр — ранимая душевная творческая натура" я уже не вынесу.
При приближении Эршенгаля мы смолкли разом.
— Магистр будет недоступен ближайшие несколько дней. По всем вопросам вы можете обращаться ко мне, — боевик коротко поклонился, передавая сообщение, и вернулся к своим.
— А что бы вы стали делать, Рейни, если бы за вас никто не вступился? — задал каверзный вопрос Миль.
— Ну что вы. Я верю, что всех волнует моё благополучие.
Заклинатель выразительно скривился, показывая, что в гробу ему нужно моё благополучие.
Что бы я стал делать? Принял бы свою часть наказания. Но Шеннейру пришлось бы вмешаться, если он заинтересован в дальнейшем продвижении меня как фишки. И... если взять более глубокий расчет... темному магистру выгодно не только давить, но и помогать. Чтобы я ценил наше сотрудничество в той же мере, что и ненавидел. Метод кнута и пряника работает; и пока враг настолько полезен, я от него никуда не денусь.
Миль потер перчатки и с внезапной задумчивостью заметил:
— Я вот что не понимаю. Шеннейр от вас даже мотыльков отгоняет, чтобы вы с кровососущими тварями не сдружились, не ушли в ночь глухую и не потерялись, но под удар вы попадаете постоянно. Это такая случайность или...
— Это злой рок, — совершенно серьезно ответил я. — Ничего больше.
В Нэтаре все оставалось по-прежнему. Сонно, тихо и спокойно. Я дошел до своих комнат, открыл дверь и не раздеваясь упал на кушетку.
— Светлый магистр, вы в курсе, что такое правила приличия? Грязную обувь вас снимать не учили?
Уверен, что закрывал дверь, но от Миля это все равно бы не спасло. Но если бы хоть что-то могло спасти самого Миля.
— Мне нужно перевязать руку. Вы мне поможете?
— Почему я... а, — на его лице отразилась понимающая издевка, — Не хотите, чтобы медики видели ваше творчество? Сами сотворили глупость, а теперь не знаете, что делать?
— Именно так. Вы очень хорошо меня понимаете.
Он скривился и демонстративно вышел за дверь.
Окна в моем доме были открыты, впуская пахнущий дождем и морем ветер. Я снова вернулся.
Миль ввалился в комнату, придерживая толсто набитую сумку, и с грохотом вывалил содержимое на столик. Ходил он недолго, и сумка должна была быть собрана заранее.
— Ваша глупость — ваши проблемы, — наконец разомкнул он губы. — Обезболивающее вам не полагается.
Я смотрел на потолок. По белому потолку, наверное, от сырости, шла тонкая темная трещинка, и это почему-то было важно.
— Хотя вы же будете дергаться и орать. С чего я должен это терпеть? — сам про себя возмутился заклинатель и кинул мне шуршащую банку. — Две штуки, Рейни. Не три, не пять, не десять.
— Спасибо, что взяли их с собой, Миль.
Я все-таки был светлым и не стал спрашивать, а зачем он их взял.
Присохшая повязка отдиралась с трудом, открывая красное месиво освежеванного мяса. На лице Миля отразилась болезненная жалость — безграничная жалость к самому себе от того, чем ему приходится заниматься. Потом таблетки подействовали, и осталось только шипение обеззараживающего раствора и холод регенерирующей мази.
— Миль, у вас есть... — на спине не дышалось, и я повернулся на бок, а потом устроился полулежа, — лекарство, которое поднимает настроение?
— Хотите перескочить на что-то потяжелее? Я не одобряю, так и знайте.
Я вяло поморщился. Хотелось уснуть и никогда не просыпаться.
— Мне просто грустно. Постоянно. Что это может быть?
— Жизнь, — мудро ответил темный.
Белая пустота поглощала тело, и в ней было почти спокойно, если бы не черные железные струны — протянутые повсюду и мерзко дрожащие, одно касание которых вызывало боль. Фигура сделала все положенные ходы, теперь можно положить ее в коробку, пока не пришла пора следующего шага. Жизнь. Ха, жизнь. Если бы в ней действительно было какое-то оправдание.
— Я хотел быть хорошим светлым магистром. Правда хотел бы.
Миль провел ладонью над моим лбом, зажигая диагностическую печать, и отошел к окну, быстро что-то говоря по браслету.
За окном шумело море. Жизнь продолжалась.
* * *
Утро привело ветер, ветер поднял волны, волны грызли берег, пенными когтями разрывая камни. Зима уходила, напоследок проливаясь дождями. У домов цвели белые деревья, и ливень сдирал лепестки и растаскивал их по улицам.
Море было неспокойно.
Я стоял на набережной и призывал рыбу.
Первая светлая печать — печать "голос" — висела практически перед лицом. Вторая, динамическая, чуть дальше — она напоминала овал с ярким контуром и пропускала сияние первой сквозь себя, усиливая во много раз. Маленькие кораблики сновали за волновыми башнями, и вода бурлила от блестящих чешуйчатых тел, готовых попасть в сети.
Зима — не сезон для рыбной ловли, но светлая магия справится и с этим.
Проход на набережную был перекрыт, и люди толпились за оцеплением. Ревущая соленая бездна и экстатическое восхищение воронкой свивались вокруг. Я переглянулся с Эршенгалем, дождавшись ответного кивка, и увеличил мощность печати, заставляя белый свет залить всю набережную.
Светлый магистр призывает рыбу. Как приятно быть полезным. Надеюсь, вместе с рыбой я не призову что-то еще.
...Болеть в темной гильдии было весело.
Начать с того, что очнулся я связанным; правда, после приступа паники я распознал, что веревки, притягивающие меня к кровати, довольно слабые, и существуют только для того, чтобы не свалились провода, но первые мгновения были незабываемы.
Белый свет неспешно вползал в комнату. Через широко распахнутые окна, вместе с дождевой моросью, запахом сырой земли и черными кривыми ветвями.
Кровать отгораживала белая ширма, белым был потолок и стены. Темные ни перед чем не остановились, чтобы сделать обстановку праздничной, пусть даже и выглядело это как белый склеп. Единственным ярким пятном был цветок на столе — синий ирис в высокой вазе, и именно на него я уставился первым делом, гадая, что именно он предсказывает по традициям темных. Что я задохнусь, посинею и умру? Или утону, посинею и умру?
В груди слегка сипело, но я не чувствовал боли и не чувствовал признаков болезни, кроме слабости, озноба и легкой спутанности мыслей. Поймать воспаление легких после купания в ледяной воде было логично, но так несвоевременно.
Нэтарские медики пробовали намекать, что времена, когда лечебную капсулу использовали только для физических ран, потому что она порой запускала вирус вместо иммунной системы, уже прошли. Миль сказал "нет". Редкое милевское "нет", которое не перешло в "уговорите меня". Причины, по которым он предпочитал держать меня в постели, теперь были вполне очевидны.
Я подцепил ногой столик с инструментами, опрокидывая на край кровати, частично высвободил левую руку и подхватил скальпель, распутывая узлы. Скальпель не валялся здесь без дела: я лично видел, как заклинатель точил им карандаши.
— ...Я? Я-то знаю, чего он добивается, — Миль остановился за ширмой, полубоком к собеседнику. Его голос странно искажался, то срываясь на низкий свистящий шепот, то на высокие резкие ноты подступающей ярости: — Я не собираюсь даже слышать о твоем господине. Убирайся.
Стоящий у дверей Эршенгаль склонил голову, словно признавая его правоту, и вышел.
Жаль. Меня не столь уж интересовало, когда Миль успел так расхрабриться — хорошо быть смелым, когда Шеннейр не слышит и уж явно не ответит. Поэтому я просто лег обратно, стараясь не повредить прилепленные к голове провода и не касаться красных пятен на подушке, и устало сообщил:
— Здесь цветок. Вы позовете охрану?
Миль споткнулся на полпути, уставившись на вазу с ирисом так, словно и сам не понимал, что происходит:
— Это Гвендолин, — и с определенностью добавил: — Это принесла Гвен, поставила тут и приказала не трогать. Гвендолин — глава инфоотдела. Если она что-то делает, значит, это имеет смысл.
Странно. Но неважно.
Провода крепились к большому черному кубу, что стоял у изголовья кровати. Миль подхватил со стола тонкую книжку, демонстративно уткнувшись в нее; я испытал привычное уважение от того, что Миль постоянно читает умные книги, а потом понял, что он читает инструкцию.
— Миль, ваша предусмотрительность похвальна, но лучше бы вы читали инструкцию до включения, а не после, — ответа я не дождался, и с еще большей радостью осведомился: — Что выяснили? Есть в моей голове прямой портал в Заарней?
— Да было бы проще, если бы... — Миль бросил книжицу на куб и подхватил бумажную ленту, быстро просматривая кривые линии и раздраженно качая головой, — в вашей голове хоть что-то было...
— И что вам пообещал Лоэрин в обмен на исследования?
Черный куб покрывали характерные серебряные узорчики, с Лоэрином Миль приятельствовал на почве общих интересов, а залезть в мою голову Лоэрин мечтал все наше знакомство. Я приподнялся и дружелюбно добавил:
— Еще раз попробуете меня привязать — я на этих же веревках вас повешу.
Темный молча свернул ленту и швырнул на стол, прямо в горку таких же бумажных свитков, и принялся отцеплять провода, протирая места присоединения щиплющим раствором.
От темных артефактов, как и всегда, можно было подцепить только заразу — после того, как я подержал сердце, на ладонях остались вздувшиеся ожоги. Хорошо, что я не стал это есть. В самом деле хорошо. Поверх ожогов, от ладоней к локтям, тянулись кривые закорючки, словно нарисованные чернилами впопыхах. Миль схватил меня за запястье — я отшатнулся, пытаясь вырвать руку прежде, чем успел остановить собственное движение — тяжело глянул в ответ и с досадой щелкнул языком:
— Что вы тычете пальцами в руны высшего порядка, Рейни? Не вами нарисовано.
И принялся оттирать знаки салфеткой, прежде перечеркивая их крест-накрест. Я посмотрел на сосредоточенное лицо и сказал:
— Мне тут передали, что вы серийный убийца.
— Ложь, — мгновенно отрезал маг. — Они были сами виноваты.
Нет, подождите. Так действительно серийный? Я не предполагал, что несколько фраз, брошенных Нэттэйджем между делом, имеют продолжение.
Кому я лгу. Не имей они значения — глава внутренней службы не стал бы их упоминать. А я — спрашивать.
— Что вы так осуждающе пялитесь, я был малолетним дебилом! — Миль закатил глаза. — Я думал, что ничего не докажут.
Линии казались въевшимися в кожу, и я не мог избавиться от ощущения чего-то липкого.
— Как же так, Миль? — я прерывисто вздохнул, ощущая, что в груди все же что-то побаливает, и печально прошептал: — Как вы могли себя выдать?
— Доказали всего одного, — сдержанно огрызнулся он. — Потом меня приперли к стенке и выбили признания для всех остальных. И предложили либо пойти на казнь по общему закону, либо выполнять особые задания магистра. А наш прошлый магистр, Рейни, был той еще сволочью. Так жаль, что вы не повстречались.
— Еще большей сволочью, чем Шеннейр? — я недоверчиво округлил глаза. — Правда?
А какими еще могут быть темные магистры? Они правили такими людьми, как Миль.
Миль отшатнулся, с отвращением ткнув в меня пальцем:
— Вот он бы на это... на это не повелся.
И действительно.
Ничуть не удивлен, что и при старом магистре Миль занимался грязной работой. При всех новых он делал то же самое. Может быть, Милю никогда не хватало силы воли протестовать — или он никогда не видел смысла в том, чтобы протестовать. Далеко не для всех людей существует понятие ценности жизни.
— Но как вы могли убивать светлых, если тогда еще не было войны?
Миль стер последнюю черту, скорее просто размазав чернила, и отошел к окну. Он злился; я не мог понять причину, но досталось ставням, которые заклинатель захлопнул со всей силы:
— Светлые. Светлые очень, очень любили отправлять исследовательские отряды в опасные места. И порой отряды не возвращались. Мы вели интересные исследования... А вы думали, Аринди в прошлом была волшебной страной?
И поставил рядом с кроватью стакан с лекарством. Я закрыл глаза и отвернулся. Лекарств было столько, что создавалось впечатление, что на мне что-то тестируют.
Вражда есть вражда. Здесь нет места честности и благородству. Мне было нечего ответить, кроме одного:
— Темные тоже пропадали?
— Откуда мне знать. Но светлые тоже наверняка были в чем-то виноваты.
— Кажется, я уловил, чего он добивается. Темный магистр желает раскачать ваш дар, — Эршенгаль аккуратно поправил границу динамической печати, не позволяя ей чересчур разрастись. — Заставить работать на полную мощность.
Мне даже было интересно, что произойдет, когда Шеннейр столкнется с вещью, которую не сможет заставить. Пока такого не случалось.
Динамические печати были особым классом заклинаний; в отличие от обычных печатей, которые не менялись, пока хватало энергии, а потом гасли и разрушались, они перестраивались сами по себе, не переставая качать энергию из носителя. Динамические печати были безопасны ровно до того момента, как их мощность не превысит способность контроля. Жертвы среди слабых магов, вздумавших поиграть с самоорганизующимися заклятиями без пригляда наставников, шли на десятки. Мне казалось, что в груди пробили дыру и вытягивают оттуда внутренности.
Врачи — нормальные врачи, не Миль — требовали отлежаться еще минимум неделю, но мое долгое отсутствие или, более того, слухи о болезни, обеспокоили бы Побережье. А Миль только мрачно прошипел что-то вслед. Если он хотел возразить, то так и не придумал, почему должен возражать против желания светлого ученика повредить себе.
Но за динамической печатью пристально следил Эршенгаль. На Эршенгаля я мог положиться.
— Вы еще не жалеете, что именно вы встретили меня в приграничье? — я припомнил обвинения Рийшена и с интересом обернулся к боевому магу, стараясь не глядеть вокруг. Черная вода, белый берег. Одномерные декорации. И пояснил в ответ на непонимание: — Темный боевой маг, возится со светлым учеником...
Эршен был единственным человеком, которого мне на самом деле хотелось достать вопросом, а не оскорбляет его что-нибудь в происходящем. Обучение магии по-прежнему не вызывало у меня восторга; точно в такой же степени, как и все остальное, начиная с необходимости просыпаться по утрам. Но что скажу своим? Что их магистр знает ровно два заклятия? Столько времени упущено. Я мог бы выучить три или четыре.
Кажется, Эршенгаль даже не подозревал, что его требовалось спасать. От этого снисходительного взгляда стало не по себе.
— Хорошим бы я был служителем, если бы отказывался исполнять приказы потому, что они мне не нравятся, — с легкой иронией отозвался боевик.
