— Четвертый Лорд поранил щупальце! — с восторгом сообщил Матиас, и сразу же поправил формулировку, опережая комментарий Миля. Для того чтобы понять, что собирается сказать Миль, не требовалось быть эмпатом. — Лорд перенес за врата часть своей массы. Я говорю так, как будет понятно тебе, человек, который не желает задумываться. Ведь мой магистр понимает суть в любом ее выражении.

Всего лишь щупальце... Зато правители Заарнея отвлечены тем, что происходит у врат. Собрались как голодные твари у накрытого стола. Те, кто вольно или невольно прикрывал наш переход через врата, защищали нас и сейчас. Темные, северяне, Олвиш. Мне не было жаль северян. Если они шли в чужие земли захватывать чужую страну, то должны были понимать риски. Мне не было жаль никого.

— Рейни, вы чудовище.

— Я не заставляю людей брать ношу большую, чем сам несу.

— Несете? Вы? Еще есть что-то, что вы не переложили на чужие плечи? Или вы имеете в виду, что набрали ответственности, а потом сели на шею Шен...

— Лордов всего четыре. Там — один. Сколько осталось?

Миль понял быстро. Я не успел сказать, чтобы он не дышал так глубоко разряженным воздухом, как от возмущения Миль начал задыхаться. Пришлось достать из сумки дыхательную маску и передать ему.

— Зачем вы отдаете ему свою запасную маску? — недовольно бросил нам Шеннейр. В разговор он не вмешивался, но смотрел на Миля с отвращением пожалуй большим, чем мог изобразить сам Миль. Миль ничего не сделал темному магистру, но темный магистр не понимал, зачем и почему существуют такие люди.

— Это не запасная.

Пожалуй, забирая с собой двух светлых и Миля, темный магистр не был готов, что мы будем все время болтать.

— И что... вы будете делать... Рейни, петь им ваши глупые песенки? — Миль не мог выровнять дыхание даже несмотря на маску, но все равно не собирался умолкать, — ...глупые островные песенки. Что вообще следует ждать от народа, который... поет песни?

— А как же, — я прикрыл глаза, припоминая, и напел:

Полынь-полынь

Наши слезы горьки, словно полынь

Мы строим полынный город

На полях, где растет полынь.

— Это высокое... искусство, Рейни. Разумеется, вам не понять, — и на этом Миль величественно ушел в сторону, недоступным остальным инстинктом определяя, что то место более достойно для стояния, чем это.

"Полынь-полынь" была одной из двух известных песен мирринийке — по крайней мере, их осталось две, после того как национальное правительство запретило остальные. Колонисты не сумели закрепиться на побережье из-за землетрясений и были вынуждены уйти вглубь материка. Там им не понравилось. До того, как над Аринди поработали светлые маги, здесь росла полынь и более ничего.

Крик повторился, назойливой дрожью отдаваясь в костях и зубах. Я развернулся обратно к машинам, решив, что достаточно нагляделся на иномирье. Я нисколько не успел по нему соскучиться, хоть что-то внутри и приветствовало возвращение. Мой особый дар принадлежал Заарнею.

Оно возникло из воздуха, из тонких прожилок и искажений, возвышаясь над нами переломанной бьющей по восприятию нечеловеческой конструкцией. Оно было стремительно; оно коснулось попавшегося под ноги боевого мага, и я ощутил...

Как его кожа истончается, а мясо превращается в розовую пену, кости дробятся на бесконечных скалистых гранях, разум поглощает сам себя и создает сам себя в замкнутом круге, и человек сворачивается вовнутрь, в свой внутренний мир, где кости скал омывает алое море под натянутой кожей неба, а его искра вспыхивает новым солнцем. Чтобы угаснуть.

Этот мир прожил недолго. Так жаль.

Боевик исчез. Мгновенно оказавшийся рядом Эршенгаль схватил меня за руку, окружая защитной печатью. Мир сотряс взрыв от направленных заклятий, и меня сшибли с ног.

Должно быть, меня вырубило на несколько мгновений. Перед глазами плавали черно-красные пятна, в спину врезались камни, дышать было тяжело. Нас придавило, да и Эршенгаль был далеко не легким. Я чувствовал, что он жив, и был рад, когда он пошевелился, а потом медленно поднялся.

— Спасибо, — я сел на земле, потирая рассеченную камнями щеку. Теперь на унылой плоской равнине образовалась глубокая воронка с осыпающимися краями. Шагов десять в поперечнике. Повезло, что нас засыпало не сильно.

— Вы в порядке? — Эршенгаль дождался кивка и повернул голову, разглядывая разорванную на плече форму, и, слегка прихрамывая, направился к машине. Я заметил на его коже переплетенные красные следы — как от ожога медузы.

На дне воронки лежало, впечатанное в землю... я затруднялся это описать: синие трещины, раздавленный клубок молний. Оно быстро испарялось. Шеннейр, Матиас и боевики стояли над ним и оживленно переговаривались; в голове звенело, и я их не слышал, но эмоции мешали. Это всего лишь нападение, здесь нечего чувствовать.

Матиас махнул мне рукой и что-то крикнул, Шеннейр отвлекаться не стал. Эршенгалю было поручено меня охранять, и Шеннейр не сомневался, что он сделает это хорошо.

Машины кратер не задел, и непотревоженные заарны-проводники копошились рядом. Я присмотрелся к тому, что они делают, и внезапно поймал отголоски жуткой, выворачивающей тело боли. Миль сидел на земле вдалеке от опасной зоны, скорчившись и прижимая руку к груди; я поспешил к нему, представляя осколочные раны и повреждения внутренних органов (и никто не узнает, где похоронен самый талантливый маг страны!), и рана правда была. Миль сжимал запястье, а его ладонь насквозь пробил осколок камня.

На меня он посмотрел чуть ли не со звериной яростью и вцепился в осколок, вытаскивая его из ладони. Но это было последнее усилие, на которое его хватило: Миль дышал глубоко и часто, и был на грани обморока. Как и многие заклинатели, что живут в высоких башнях и редко спускаются в реальный мир, он боялся боли. Или, что еще ближе к истине, болезненными для него были повреждения пальцев. Кровь, скопившаяся на его ладони, была темно-вишневой.

— Ну что вы, Миль. Это уже не больно, — я взял его за руку, окутывая целительной печатью, убрал обрывки перчатки, залил обеззараживающим раствором и залепил пластырем. Потом поднял оброненную дыхательную маску.

Маску я взял с собой лично для Миля, потому что лучше позаботиться обо всем самому.

Миль открыл глаза, повернул руку, рассматривая аккуратно наложенную повязку — я даже сам залюбовался точностью, на себе так хорошо закрепить бинт обычно не получалось, — и криво усмехнулся:

— Кто учил вас первой помощи, Рейни? Почему он не смог заставить вас прийти на занятия?

Шеннейр подошел к нам и так же молча взял заклинателя за руку и стиснул раненую ладонь. Я наблюдал, как лицо Миля искажается от боли, и что он даже не пытается защититься, пока Шеннейр не отпустил его.

Темный магистр Шеннейр не терпел подобного проявления слабости. Поступок был жестоким и бессмысленным, зато принес ему несколько приятных мгновений. Больше Миль не произнес ни слова, перестав сбивать с остальных рабочий настрой.

Я думал о том, что будь у меня выбор, я бы не приближался к темной гильдии.

Четверо нормановских заарнов сгрудились в круг. Пятый лежал на земле, растерзанный, и товарищи гадали на его внутренностях длинными металлическими лапами и серебряными инструментами из движущихся сфер и стрелок. Почуяв мой немой вопрос, они одновременно подняли металлические конечности и указали направление.

Я не знал, почему мой светлый мир превратился в кровавый уродливый кошмар. Впрочем, я знал, когда.

"Война? — сказал темный магистр Шеннейр. — Пусть будет война". И вот я здесь.

— Это был призрак, — радостно поведал мне Матиас. Глаза заарна блестели — короткая схватка его взбодрила. — Это неинтегрированные остатки поглощенных миров. Ошибки. Лишняя информация. Они бродят по поверхности... они помнят, чем когда-то были, и пытаются восстановить себя. Но это бесполезно.

Существо с тонкими многосуставчатыми ногами скользило по кромке горизонта. Издалека оно казалось не больше паука, но расстояние между нами было огромным, и оно было огромным тоже.

Мир красных скал, песка и фиолетового неба был необыкновенно тих. В нем не хватало звуков: даже машины двигались бесшумно, а наши голоса были здесь чужеродны. Теперь долину пятнали обелиски разных размеров. Их длинные тени, игнорируя положение солнца, перекрещивались и тянулись за нами. Матиас кинул им шарик — один из тех мягких шариков, которые обычно подбрасывал и ловил для тренировки реакции — и когда тени вновь сдвинулись, шарика на земле уже не оказалось.

— Охотятся, — веско пояснил заарн.

Судя по тому, как часто здесь кто-то ездил, обелиски умели ждать долго. Машины старательно объезжали камни и тени.

Шеннейр сжимал и разжимал кулак, наблюдая, как над ним выстраиваются диагностические заклинания. Еще недавно темный магистр в одиночку противостоял бронированному боевому кораблю, а теперь уничтожение призрака потребовало объединенных усилий. Темные печати выглядели блекло и несерьезно, и я уже успел проверить, когда лечил Миля, что светлая магия тоже стала слабее. Скорее всего, мы тратили на заклинания собственные жизненные силы, но я не слишком беспокоился об этом. Истинный маг остается оружием при любых условиях, а о жизни беспокоиться не стоит.

К кромке обрыва мы вылетели на полном ходу. Я не испытал страха: создавалось впечатление, что мир исказился и провалился прямо перед нами.

Долину, лежащую глубоко на дне, заволакивала красноватая пыль. Отвесные стены резко обрывались вниз, испещренные черными трещинами. Они шли вправо и влево, пока хватало взгляда, и какой бы ни была катастрофа, расколовшая землю, здесь еще гуляло ее эхо.

Четверка заарнов подошла к самому краю, а потом один из них нырнул вниз головой, легко карабкаясь по вертикальной поверхности, а потом скрылся в одной из трещин.

— Здесь на сердце были разломы и раны, и оно не билось так ровно, — голос Матиаса звучал почти одухотворенно. — Искажено, искалечено накопленными ошибками. Не сумело развернуться полностью. Никто не любит это место. Здесь скрывался Лорд Норман.

Из этих пещер и трещин колонию Нормана действительно было сложно выкурить. Посланники Нормана последовали за собратом, и Матиас присоединился к ним.

На кромке провала тоже стояли обелиски. Чем дальше от врат, тем сильнее цвета уходили в другой спектр — фиолетовое небо в черноту. Я сел на краю пропасти и уставился вниз. Если спрыгнуть отсюда, то в полете можно несколько раз передумать и даже успеть смириться с неизбежным. В пыли проступали непонятные конструкции. Могильник, про который упоминал Матиас? Это место было древним, таким древним, что устало от самого себя.

Шеннейр встал рядом, неосторожно дыша полной грудью. Теперь, когда его темная аура заметно притихла, эмоции ощущались более явно. Шеннейру нравилось все, что происходило.

Я изучал его эмоции как занятную головоломку. Пытался я, раз за разом его понять? Смешно. Это бессмысленно. Может быть, именно так темная гильдия свела с ума светлых. Мы, эмпаты, пытались понять, и не смогли. А некоторые поняли.

— Вы несколько лет жили на Островах? — я попытался отвлечься от горькой мысли. Тогда, двенадцать лет назад, если бы мои способности развивали не для войны, а для открытия врат — променял бы темный магистр войну на изучение чужого мира?

Ха, да конечно же нет.

— Жил, — кратко ответил он.

— Вы были в изгнании, в изоляционном лагере?

— Был.

— И как оно? Понравилось? — я обнаружил, что ловлю в его эмоциях хотя бы тень перенесенных испытаний. Тень страха. Тень боли. Хоть что-то, что позволило бы считать Шеннейра человеком.

...Мои родные Острова. Темные устроили там полигоны для грязного оружия и лагеря смертников. Все самое прекрасное, все самое хорошее — темные придут и испортят.

— Абсолютно нет, — изумился он. — Полный бардак. Расходники закончились, оборудование устарело на полвека, меры безопасности нулевые. Идеальный испытательный полигон и такая... дыра. Пришлось устраивать там все по-человечески. Половину разогнал, половину сжег нахрен, бесполезный мусор.

— Тех, кто охранял, или тех, кого охраняли?

Темный магистр ответил знакомой снисходительной усмешкой. Он не делал различий между разными сортами неудачников.

Я знал, что в гильдиях считалось правильным, когда темный и светлый магистры приходили к власти одновременно. И это случалось часто. Недопустимость перевеса силы. Дело не в количестве прожитых лет; между нами — бездна полученного опыта. Те ошибки, которые я только готов совершить, Шеннейр уже сделал раз по десять. Половина из них, правда, его ничему не научила.

— Тот амулет, который вы отдавали мне на время переговоров. Почему вы не можете сделать второй? — я не видел смысла в этом вопросе: если Шеннейр что-то не делал, значит, так было нужно, но любая информация имеет ценность.

— Я могу его сделать. Но мне нечем его оплатить, — через эмоции Шеннейра вновь струилось веселье, которое не могла обмануть показная досада в его голосе: — Потому что вы, светлый магистр, недовольны, когда я уничтожаю города. Я вынужден прислушаться.

Я даже не стал выражать сомнение. Шеннейр не слушал никого, но если он считает должным так шутить — пусть.

Так значит, темный Исток согласился не трогать меня в обмен на человеческие жертвы. Неудивительно, что высшие так отреагировали на амулет — и что не распространялись, как он работает. Моя жизнь была оплачена.

О, да, плата была велика.

Миль мерил шагами пустыню: он молчал уже полчаса и постепенно зверел. Я вполне ясно слышал его шепот ("твари. Безрукие твари") когда он швырнул за край обрыва очередной клубок, и тот развернулся сетью, сливаясь с сетью трещин. Землю тряхнуло, обелиски разом изменили наклон, как переключатели, переведенные в другое положение. Что-то под землей сработало.

Заарны возвратились все вместе. Я встал и отвернулся от пролома:

— Если мы перекроем источники энергии, Заарней умрет.

Губить целый мир — невероятно жестокое деяние. Эмоции Шеннейра звучали восторженным хором. Я еще не встречал человека, которому бы настолько нравилось жить.

— Уничтожать миры — лучшее занятие для темного магистра. Что делаете здесь вы... — он как будто задумался, а потом весело посоветовал: — Светлые магистры должны помогать людям. Считайте, что вы мне помогаете.

Тем временем сопровождающие нас заарны окончательно окружили Миля, поддавшись притяжению то ли блестящего ума, то ли запаха крови из раны на ладони. Главная особь, что заметно возвышалась над человеком, водила когтями у его лба:

— ...столь быстрый сигнал нейронов. Позволь нам увидеть...

Я вклинился между ними, и Миль гордо и быстро отошел подальше. Признание иномирцев ничуть его не тронуло. Возможно, им следовало зарифмовать похвалу.

Темные отомкнули кузов второй машины, и на летающую платформу, неуклюже перевалившись через бортик, плюхнулась гора шевелящейся плоти, прикрытая слоями ткани, которая едва передвигала себя, цепляясь когтями на брюхе. Волны психической энергии защекотали сознание.