Сегодня, обсуждая кандидатов в состав Исполкома, Зверев неожиданно вспомнил женщину, которая ему годилась в бабушки. Вспомнил он и ее деда. Осталось только разыскать Степана Васильевича. Кто-то скажет импульсивный поступок? Да, импульсивный, зато от сердца, как дань женскому совершенству из двухтысячного года.
* * *
Волнения в столице начались 21-го февраля, когда разгневанная толпа, разгромив пару булочных с возгласами 'Хлеба, хлеба' двинулась по улицам Выборгской стороны. Так об этом написали 'Биржевые ведомости'. На фоне перманентных народных возмущений, на такую 'мелочь' внимания не обратили.
22-го февраля волнения продолжились, но министр внутренних дел Александр Протопопов царя заверил: 'Оснований для тревоги нет' и Николай II спокойно отбыл в Ставку.
Такие же мысли обуревали пребывающих в летаргическом сне лидеров левых партий, или вообще не обуревали — сон-то летаргический.
Кое-какую движуху отметил только член ЦК РСДРП Александр Шляпников, отписавший в начале февраля свое видение развития событий Владимиру Ильичу, но сколь либо заметной реакции от вождя не последовало.
Зато полиция отметила, что 22-го февраля на транспарантах и знаменах появилась энесовская символика 'серп и молот'.
Тут надо заметить, что полиция неплохо знала о происходящем в рабочих комитетах, и в подполье. Районные полицмейстеры регулярно поставляли сводки. Писались аналитические записки, но в кресле министра внутренних дел сидел Саша Протопопов, который не торопился реагировать на тревожные сигналы, и вот ведь странность — министром внутренних дел он был не всегда.
Более того, прежде чем сесть в ответственное кресло, господин Протопопов был помощником председателя Думы и среди правых слыл левым.
Высокий, стройный, с темными дугообразными бровями над выразительными глазами и лицом порядочного человека, Саша ни кого из бывших коллег не арестовал, хотя наговорил с ними вместе на 10 лет строгого расстрела. На каждого. Между тем, думцы расценили его поступок предательством и как скаженные вопили: 'Убирайся из Думы'.
Странный он был человек. Когда меньшевики из Рабочей группы Военно-промышленного комитета, начали готовить забастовку к открытию думы, командиру отдельного корпуса жандармов с трудом удалось получить от Саши разрешение на их арест, но трогать настоящих организаторов заговора справа, во главе с Гучковым, он запретил категорически.
При этом Протопопов не был ни тайным сторонником заговорщиков, ни противником монархии и Семьи.
Дмитрий Павлович по этому случаю высказался, как всегда, возвышенно: 'Саша парень неплохой, только ссытся и глухой', то есть, 'с приветом'.
Такого же мнения придерживались высокопоставленные чины полиции и добрая четверть думцев. На вопрос, как же такой крендель мог сесть в кресло главполицая империи, убедительного ответа не существовало, но система подбора и расстановки кадров, под предводительством недавно усопшего (или утопшего) божьего человечка Гришки Распутина, выкидывала и не такое. Несколько преувеличив, можно было сказать: Саша стал когтистой лапой Старца, утащившей за собой монархию.
Справедливости ради надо заметить, что не только Протопопов был уверен в готовности к волнениям. Эту мысль разделяли многие высокопоставленные деятели, а последняя сверка плана противодействия волнениям прошла в начале января.
На бумаге все получалось складно — смутьянам противостояли три с половиной тысячи полицейских при нескольких казачьих сотнях, а гарнизон Петрограда насчитывал сто шестьдесят тысяч штыков. Силища! Всем был хорош этот план, кроме одного — он не учитывал бунта военных.
* * *
Начиная с третьей декады февраля, времени на сон Самотаеву не хватало. Утро начиналось с чтения подготовленной Центром информации. Затем следовал поход в Думу, где надо было держать руку на пульсе.
Весь день в Центр шла информация, которая к ночи разрасталась до ревущего потока. Всю ее надо осмыслить, и на вечернем совещании принять решения.
Вопросов было прорва: Когда переходить к активной политической агитации, когда проводить выборы в Совет рабочих депутатов, куда передислоцировать батальоны БТР-ов из Всеволожской базы, и проч.
* * *
Из дневника Зинки Гиппиус: '23 февраля. Сегодня беспорядки. Никто, конечно, в точности ничего не знает. Общая версия, что началось на Выборгской, из-за хлеба'.
* * *
Утро 23-го февраля началось с митинга работниц Торшиловской фабрики. Ораторы говорили о недостатке хлеба. Произносили пламенные речи за и против войны, равно как за и против беспорядков, иногда звучали политические лозунги, но не сказать, чтобы активно.
Как известно, толпа на одном месте долго стоять не может. Она должна или крушить, или совершать квест. Направившись к центру столицы, женщины выбрали второе. Туда же намылились рабочие снарядного завода 'Новый Парвиайнен'.
Впереди бежали подростки, за ними женщины и рабочие. У всех праздничное настроение. Ни одна партия в этом славном деле еще не отметилась, в том смысле что плакатов: 'Да здравствует КПСС' или 'Все гуськом за эсерами' не наблюдалось.
Агрессии протестующие не проявляли, что ввело в заблуждение полицию, а тот факт, что рабочие останавливали трамваи и отбирали у вагоновожатых ключи, никого не удивляло. Такое происходило при каждой демонстрации. Зачем они это делали, они и сами толком не знали. То ли, опасались наезда на бастующих, то ли движущийся трамвай ассоциировался у них с ненавистным царизмом. Кто ж его разберет. Правда, синяков коллежскому секретарю Гротиусу наставили и морду полицейскому надзирателю Вашеву отрихтовали качественно, но это, можно сказать, не со зла.
На подходе к заставе у Литейного моста из колонны шустро выскользнула пятерка парней, которые тут же направились к казакам.
— Дядька казак, а можно погладить твоего коня? — просьба городского паренька вызвала у казачков хохот.
— Ты паря сперва под хвост этой животине загляни, да подскажи, где там конское хозяйство. Если найдешь, то так и быть, дам я тебе этого конька погладить.
Деланно засмущавшийся парень тут же грамотно поднес к морде кобылки морковку, которая, сверкнув лиловым глазом, тут же ее схрупала.
— А ну валите отседова, — грозно рявкнул на парней казак с одной лычкой на погоне.
— Вот уже и по городу пройти нельзя. Как снаряды с утра до ночи точить, так это пожалуйста, а как хлеба купить так и нет его, — повел свою роль третий номер пятерки.
— Это ты что ли, снаряды точишь? — с сомнением произнес приказной.
— А вот это ты видел? — Иван показал казакам ладони с въевшейся стальной стружкой. — Батя-то мой на германском фронте сгинул, теперь заместо него я помощником токаря, а мне сестренок кормить нечем. Это разве, правда?
— Эй, приказной, поготь-ка, похоже городской правду гутарит.
Похожие разговоры проходили в разных частях города. Кое-где эмиссары энесов получали удар плеткой, где-то их просто шугали, но в целом эффект был положительный. Аналогичная работа велась с солдатами запасных полков, которых пока было немного.
Так ничего и, не решив, протестующие ближе к вечеру разошлись, чтобы завтра с утра продолжить 'веселье'.
Вечером командиры пятерок писали отчеты, на основании которых аналитики Центра мониторили ситуацию и давали рекомендации.
В это же время полиция и жандармерия планировали меры противодействия, но сильно не тревожились — в январе на улицы вышло двести тысяч протестантов, а сегодня бастовало всего сто двадцать.
Ближе к ночи в Центр прилетела первая ласточка от большевиков выборгского комитета, вбросивших политические лозунги, и призвавших к всеобщей забастовке.
— Каким будет наш ответ Чемберлену? — поинтересовался у Михаила Зверев.
— Завтра наши получат транспаранты 'Долой царское правительство!' и 'Да здравствует Республика!'
— А может пора 'Вся власть Петросовету'?
— Рано. Надо дождаться активных действий Хабалова, — Самотаев как никто другой ощущал напряжение ткани истории.
— Ну, тогда посуду на базу! — по этому зову, раритетная кружка Федотова с необыкновенной скоростью оказалась на столе.
Шел третий год, как Мишенин перебрался за океан. Его поздравление по случаю дня 'красной армии' только что зачитал Самотаев.
Собравшиеся были самыми информированными людьми в империи, и причин волноваться о ходе революции у них не было, и все-таки они волновались.
Как знать, не по этой ли причине Зверева осенила мысль назначить 23-е февраля началом Великой Русской Революции, так сказать 'Красным днем календаря'. Основанием для этого послужил факт выхода демонстрантов за границы своего ареала и появление первых политических требований.
Больше всего эта идея понравилась Самотаеву — выходцу из эпохи крутого патриархата новомодный бабский праздник, приходящийся на 23-е февраля, категорически не нравился.
Когда немного расслабились, Дмирий впал в созерцательное состояние:
— Согласитесь, странно все это.
— И что тебе странного? — откликнулся Борис.
— Эт, революция же вокруг, а мы тут водку хлещем.
— Подумаешь, будто мы революций не насмотрелись?
— Это не то. У нас в ходу были цветные революции и Зимний не брали, — стоял на своем бывший морпех.
— Зато у нас есть планы 'А' и 'Б', — вмешался Самотаев.
— Ага, 'А и 'Б' сидели на трубе. Колись, что это за планы? — реально удивился Зверев.
— Планы эти, Тренер, настолько секретные, что даже я о них ничего не знаю.
— Ух, мать, и кто же у нас такой знающий? — предчувствуя подвох, встрепенулся Федотов.
— Мишенин, он, кстати, просил меня вам эту мысль сообщить.
— Вот ведь, зараза, — в голосе Бориса прозвучало искреннее уважение, — сидит себе в Монреале и придумывает подлянки!
На этом праздник посчитали оконченным, тем более что Михаила постоянно дергали звонки из штаба, т.е. из Центра.
* * *
24-го февраля. Из дневника Николая II: 'В 10½ пошел к докладу, который окончился в 12 часов. Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля военный крест. Погода была неприятная — метель. Погулял недолго в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру'.
* * *
Михаил обладал счастливым характером не впадать ни в какую религиозную догму от православия до марксизма. Более того, в монархии он находил много полезного, равно как и недостатков. Факт, что она себя изжила, значило для Михи лишь одно — систему управления надо менять, а не трястись в праведном гневе до полного заворота мозгов, чем грешила русская революционная интеллигенция. Его обуревали два противоречивых чувства — сожаление по поводу гибели державы и удовлетворение от того, с какой легкостью это происходит.
По этой причине, когда Центр сообщил, что лично объехав с утра город, и не обнаружив признаков назревающего бунта, градоначальник, генерал Бланк ... занялся приемом посетителей, Миха в сердцах припечатал — идиот!
Что характерно, не ошибся. Спустя два часа Знаменская площадь заполнилась возбужденным народом, и тот же Бланк в панике телефонизировал командующему Петроградским военным округом о неспособности полиции справиться с ситуацией.
Ответ Хабалова был по-военному краток: 'Считайте, что войска вступают в третье положение. Передайте подведомственным вам чинам, что они подчиняются начальникам военных районов, что должны исполнять их приказания и оказывать содействие в размещении войск'. А вот известить государя Хабалов, похоже, 'запамятовал'.
В это же время 'смутьяны' занялись своим любимым делом — зачарованно слушали бесчисленных ораторов, что взбирались на разборные помосты, с символикой энесов.
В этом они напоминали покачивающих головами кобр. Вроде бы как зачарованы, но иного оратора могли и приложить, и хорошо, если не кастетом.
На фоне парней 'от рашпиля' и трескучих активистов от леваков, люди Самотаева смотрелись едва ли не гигантами мысли и отцами русской демократии. Оно и понятно — если в репетициях на оратора обрушивать шквал воплей с затрещинами, то поневоле заговоришь, как Цицерон и Троцкий в одном флаконе.
Было бы наивно думать, что энесы выигрывали все схватки за умы, но в целом 'поле битвы' осталось явно за ними. Ничего сверхъестественного в этом не было — легальной партии на порядки проще добиваться успеха, к тому же 'научная организация' воздействия на толпу это вам не кот нагадил.
Приказ Хабалова задействовать запасные полки, Самотаев ждал, как манну небесную, и генерал не подвел — поздно вечером с криком: 'Ура', к Михаилу ворвался оперативный дежурный по штабу Фаза:
— Миха, генерал только что приказал завтра выставить военно-полицейские заставы.
На места тут же полетели директивы Центра. Первая адресовалась руководителям пятерок: Завтра, 25-го февраля, восставшим будут противостоять войска Петроградского гарнизона. Приказа на открытие огня нет, но существует высокая вероятность провокаций со стороны преступных и крайне левых элементов, поэтому, считая основной задачей пропаганду среди солдат запасных полков, командирам ячеек обратить особое внимание на предотвращение провокаций. В случае необходимости разрешается применение силы'.
Вторая касалась снайперов, которым было предписано занять подготовленные позиции. Третья директива полетела в Кронштадт — там надо было готовиться к выступления моряков.
В тот же вечер на конспиративной квартире энесов Путиловскго завода проходил 'разбор полетов' после митинга на Знаменской площади:
— Артем, ты куда смотрел, когда к нам полезли анархисты? — распекал командира третей пятерки Максим Крючков.
— Да кто же мог знать, что они такие нахальные, — оправдывался Артем.
— Ты нам лапшу на уши не вешай. Бросил свою пятерку, а сам пошел чесать языком с курсистками.
— Максим, я что предлагаю, — обратился к Крючкову его заместитель Илья Головин, — давай отправим Артема с девками.
— Во, Артюха, набирай баб, и вперед на казаков, то-то они юбок испужаются.
— Костя, кончай издеваться, — поспешил на помощь Артему Крючков,— сам-то едва справился.
— Товарищи, а теперь внимание! — прервал всеобщее веселье Максим. — Завтра нам будут противостоять войска гарнизона. Наша задача — работа с солдатами, поэтому вспоминаем, чему нас учили, а Артем со своим девками идет впереди, — не удержался от подкола главный энесовец Путиловского завода.
По окончании реального училища, бывший 'выживальщик' Максим Крючков, работал сначала в Нижнем. Потом устроился на Путиловский завод в Питере. Здесь его связи с новыми социалистами только окрепла, и недавно его выбрали в городской комитет партии.
Когда руководители пятерок разошлись, Максмим обратился к своему заместителю:
— Илья, тревожно мне. Нутром чувствую, что какой-нибудь идиот откроет стрельбу по войскам, поэтому завтра всех наших распредели по первым шеренгам и напомни о внимании.
— Что-то случилось?
— В том и дело, что сказать нечего.
Поднявшись сегодня на трибуну, Максим поймал на себе полный ненависти взгляд. Человек в надвинутой на уши шапке, развернулся и стал протискиваться сквозь толпу прочь, едва его заприметил Крючков. Что-то в его движениях показалось знакомым, но Максим никак не мог ухватить что именно. Говорить об этом своему помощнику было неловко, а утром ему стало не до рефлексий.
