Детство

— Да? — Раздевальщик ажно надувается от полученной информации, и явно начинает раздумывать на тем, как бы слить её повыгодней, прокручивая в полуседой голове всевозможные схемы.

— Но ето как выйдет, — Развожу руками, — мои хотелки ето одно, а жестокая реальность — совсем другое!

— Как же-с! — Начинает кивать тот, выдавая нам номерки. Отхожу, пряча улыбку — вброс прошёл! Раздевальщик сам поделится сплетнями с нужным людом, и вот ей-ей! Вернусь по осени, и для перепляса всё превсё готово будет — при том, што я пальцем и вовсе не шелохну.

А што!? Те же цыгане не откажутся, мероприятие-то ого! Даж если и проиграют в плясках, то возьмут своё на песнях и прочем ай-на-нэ. Другие плясуны известные тоже закусятся, да и купчины московские небось не откажутся развлечься.

— Постричься для началу, — Ерошу друга по волосам, — а то зарос ты больно! Как ещё не обовшивел-то! Вот уж где чудо!

Парикмахер при бане, молодой ещё совсем паренёк, усадив Саньку на табуретку, начал суетиться вокруг, рассказывая последние сплетни.

— Как будем стричься? — И ножницами блестючими да острыми щёлк-щёлк!

— Как мальчиков при лавках стригут, но только штоб качественно! Штоб видно было, што мастер делал, а не мать лишнее под горшком выстригала.

— А как же-с! — Парикмахер, то и дело срываясь на ярославский акцент, старательно, но неумело изображает етакого потомственного москвича, привычного ко всякому люду. Но прорывается иногда, да-с..

Впрочем, мастер он и в самом деле отменный, других в Сандунах и не водится. Поработает так несколько годков по утрам, когда в банях всё больше жокеи, цыгане да не пойми кто, пообтешется малость, и допустят его уже к сиятельствам и благородиям, в вечерние часы. Может быть. А может и нет. Иные до седых волос доживают, а всё чуть не на побегушках.

А пока вот, тренируется. Не только и даже не столько в искусстве парикмахерском, сколько в искусстве общения с любым клиентом, кто бы ето ни был.

— Жокеи с утра пришли, — Доверительно рассказывает он, повернув на мгновение красиво постриженную голову с напомаженными кудрями в мою сторону, не прекращая щёлкать ножницами у Санкиных ушей, — ну и как водится, цыгане за ними.

— Хвостиком, — Киваю понимающе, глядя на отточенные движения мастера, чуть ли не пританцовывающего вокруг Саньки, — одно без другово и не бывает.

— Да-с! Не упомню даже такого, чтобы жокеи пришли, а цыгане следом не объявились! — Улыбается парикмахер тонко, — Жокеи вес гоняют, зло парятся! Цыгане иной раз до обморока себя доводят, но сидят в парной — слушают-с! Нет-нет, да и обронят жокеи словечко, а кочевое племя лошадники преизрядные, да и азартные донельзя! Играют-с! На ипподроме в иные дни чуть не всем табором собираются.

Всё ето объяснялось не столько мне, сколько Саньке.

— Ну вот! — Окинув взором друга, киваю одобрительно, — Видна рука мастера!

Даю двугривенный и тяну Чижа за собой. Взяв шайки, набираем горячую воду, дружок мой тянется за мной, не отставая ни на шаг. Да молча! Вид такой, будто по голове чем тяжёлым ударили. А што делать?! Так вот приходится, шоковой терапией!

Сам-то я попервой у Дмитрия Палыча сидел, на улицу только краешком выползал — только за водой, к дровянику да к помойной яме. Потихохоньку осваивался, Хитровку ту же видывал хотя бы со стороны, да рассказы слышал. И то, как вспомню! Чудом мимо Сциллы и Харибды проскочил, не иначе.

По весне там оказался, так што калунам я не шибко интересен оказался, они по осени больше детишек набирают, хотя мне иные страшилки сказывали. Дядьки разбойники да земляки, без них пропал бы поначалу, ето как пить дать.

А Санька не проскочит, да и меня потянуть может. Ввяжется во што-то, да и я за ним, а там и оба пропадём.

Познакомлю, конешно, с людьми нужными, но пока телок-телком, только глазами удивлённо вокруг лупает, ровно белово света ни разу не видывал.

Так што так и только так! Метод шоковой терапии, да от себя отпускать не буду. А через пару недель и вовсе, укатим в дальние края. На Юга!

В мраморную ванну Санька садился не без опаски, поглядывая на меня — всё ли правильно делает? Я же залез как старожил — как-никак, второй раз уже в Сандунах!

— Ничево так, — Осторожно сказал он, — тёпленько. Маленькова бабка в шайке купала, так похоже, тока больше и...

Он провёл пальце по мрамору ванны и покачал головой, но смолчал. Несколько минут лежали молча, но тут в мыльной появилась богатырская, хотя и несколько грузная фигура, отчётливо пахнущая гарью большого пожарища.

Богатырь тут же нарушил молчание мыльни, найдя знакомово и начав басовито рассказывать тому подробности происшествия.

— ... через этаж! — Доносилось до нас изредка, — Чудом не поломался!

Рассказывая, богатырь не переставал мыться, шумно обливаясь из шайки и работая мочалкой.

— Уф! — Несколько минут спустя он тяжело погрузился в ванную по соседству, прикрыв на мгновение глаза. Тут же открыв, зорко огляделся вокруг и расплылся в улыбке.

— Ба! Егор Кузьмич!

— Здравствуйте, Владимир Алексеевич, — Светски отзываюсь я, — С пожара?

— Да! Прекрасная будет заметка, даром что никто не пострадал. Редкое сочетание, уж поверьте.

— Кому ещё, как не вам.

— А вы... молодые люди?

— Друг мой, Александр Чиж, — Представляю я заробевшево Саньку, — Вот, знакомлю с достопримечательностями Москвы.

— Гиляровский Владимир Алексеевич, — Известный всей Москве репортёр весело помахал рукой, не вставая из ванны.

Завязался разговор, и Гиляровский живо втянул в нево робеющего попервой Саньку. Дружок мой отвечает односложно и сильно смущаясь, но всё же ведёт беседу, а не замкнулся улиткой.

Беседа быстро прекратилась в монолог, но о том никто из нас не пожалел. Раскащиком Владимир Алексеевич отказался отменным, на одной импровизации держа внимание всей мыльни так, как не каждый актёр способен с коронной своей ролью. Он повышал и понижал голос, всплёскивал руками и гримасничал, и всё ето удивительно к месту.

— Из Крыма недавно вернулся, — Перескочил он с темы пожара и чрезвычайных происшествий Москвы, где показал себя очень знающим человеком, — Ах, молодые люди, знали бы вы, какое это чудесное место! Земля, где степной окоём плавно переходит в горы и морское побережье, а запах степного разнотравья смешивается с ароматами горных лугов и солёного морского воздуха!

— Оседлать коня, да и скакать по степи, а потом подогнать его к побережью, да и кинуть своё разгорячённое тело в морские глубины! — Он зажмурился, вспоминая, — Вода ещё весенняя, холодная, но после скачки она только бодрит. А потом вылезешь на берег, а там уже разгорается костёр, на котором стоит сковорода со скворчащей в масле рыбёшкой!

— Заговорился я с вами! — Засмеялся он и встал во весь рост, — Ну что, молодые люди, в парную?

В парной мы вытерпели несколько минут, лежа на самых нижних полках и дыша, как рыбы на берегу. Владимир Алексеевич, не чинясь, обработал нас вениками и отпустил — красных, как варёных раков.

После второго заходя взглядом нашёл банщика и подозвал, и только затем вспомнил, што оставил трёшницу в раздевальне.

— Передашь, — Пожал банщик плечами на моё смущение, — што я, людёв не вижу? Вы передо мной все тута голенькие, да не токмо телесно, но и душевно. В бане чилавек виден лучше, чем в церкви, так-то!

Разложив Саньку на Каменном горячем полу, банщик начал мять ево и ломать руки ноги так, што и глядеть со стороны было страшно. Но ничево! Чиж только кряхтел да глаза круглил пугано и удивлённо, но не жаловался. Затем настал мой черёд, и я только пыхтел и постанывал. Здоровски!

Несколько минут мы лежали, даже не в силах пошевелиться, а потом Санька приподнял голову.

— Ишшо раз в парную?

— А давай!

Третий заход оказался последним, и мы отправились в бассейн на втором етаже. На такое чудо Санька даже и не удивился, устал удивляться-то!

Закутанные в простыни, мы долго сидели потом, отпиваясь вкуснейшими квасами, напузырившись до самого горлышка.

— Нельзя часто такое, — Покачиваясь от приятной истомы, сказал Санька, пока я расплачивался в выскочившим из мыльни банщиком, — ведь и привыкнуть можно!

* * *

— В Крым на лето собрался, — Переставляя фигурку, сообщаю Льву Лазаревичу.

— Это вам такую глупость посоветовал? — Удивился тот, уставившись на меня через круглые стёкла очков.

— Владимир Алексеевич Гиляровский, — Отвечаю не без вызова.

— Лично не знаком, но наслышан. Не мог он такую глупость сказать, это ни в один тухес не лезет!

— Хм... — Отставляю фигуру, которую было тронул, — Не советовал, вы правы. Рассказывал о Крыме, да так знаете ли... вкусно!

— Вкусно? — Аптекарь пожевал губами, — Надо будет запомнить. А Крым...

Он задумался, подбирая аргументы.

— ... понимаете, Егор... Такому человеку, как Гиляровский, везде будет хорошо, даже когда другим от его хорошо станет немножечко плохо. Авантюрный характер в сочетании с недурственным интеллектом и пудовыми кулаками — это, я вам скажу, аргумент!

— Вы же, — Он окинул меня взглядом поверх очков, — при всём уважении, пока ещё мальчик, да ещё и без паспорта. То есть Ялта и Ливадия для вас закрыты, это понятно.

— Поче... а! Царские особы, двор и изобилие жандармов и секретных агентов!

— Севастополь...

— База российского флота на Чёрном Море, — Поникая духом, продолжаю я, — то есть военные патрули и всё те же жандармы и секретные агенты. О-ох... а в посёлок поменьше? Можно даже поодаль, в сам посёлок только за хлебом иногда заходить!

— Егор, — Лев Лазаревич снял очки и принялся их раздражённо протирать, — вчера вы заходили ко мне вдвоём со своим лучшим другом. Александр Чиж, я правильно помню? Я знаю, шо у вас характер по диагонали, но вы должны понимать, шо ваши хотения не всегда совпадают с вашими возможностями!

— Два, — Он нацепил очки на нос и резко подвинул ко мне лицо, от чево завитые пейсы резком мотнулись вперёд, — Два юных красивых мальчика в безлюдных местах. Это, я вас прямо скажу, может стать искушением! Ливадия, она вроде как и рай, но вот вокруг, поверьте, местами так даже наоборот! Турция, молодой человек, рядышком!

— А там, — Он сделал движение двумя пальцами у моево паха, которые я не сразу понял, а потом чуть назад не сиганул! — Именно, молодой человек, именно! Совсем даже недавно, в Крымскую войну, татары открыто помогали интервентам, и скажу я вам, не гнушались и людоловством! Так что...

Аптекарь развёл руками, ехидно глядя на меня.

— Нет желания узнать тайны гарема изнутри? — Голос ево сочился патокой.

— Не-е!

— Тогда, — Он поднял палец вверх.

— Тогда, — Повторяю за ним.

— Одесса! — Важно сказал Лев Лазаревич, — Мёд и мёд не обещаю, но меня-таки знают в некоторых кругах этой славной жемчужины у моря, так что приют и некоторую защиту я могу вам гарантировать. Интересует?

— М-м... Пожалуй!

Из аптеки я выходил с огромной благодарностью етому замечательному человеку, списком ево многочисленных родственников и знакомых, и ощущением где-то глубоко внутри, шо меня где-то как-то намахали.

Сорок пятая глава

Выскочив почти с Хитрова рынка, решаю вернуться назад и скинуть пиджак, а то дюже жарко, прям на глаза распогодилось. Перед самой дверью споткнулся о развязавшийся шнурок и вынужденно присел, завязывая его и чертыхаясь себе под нос.

— ... вы хоть запрос-то отправляли, Аркадий Алексеевич? — Слышу сквозь закрытую дверь.

— Ну... нет пока, но непременно, да-с!

— Не надоело мальчонку за нос водить?

— А вам, господин Милюта-Ямпольский? — Желчно отозвался судья.

— Туше!

— Я, Максим Сергеевич, — Успокаиваясь пробурчал Живинский, — надеюсь не один год доить нашего юного друга. Да и вы, полагаю, не горите желанием отдавать многочисленные долги?

Я весь обратился в слух, смаргивая невольно выступившие слёзы. Некоторое время они молчали, потом раздалось звяканье стекла, и Максим Сергеевич подвёл итог разговора:

— Оскотинели мы преизрядно, нда-с... Ну, ваше здоровье!

Если слышно ступая, вышел в задумчивости из флигеля и пошёл прочь, играя желваками. Настроение такое нехорошее, злое и... взрослое, што ли? Будто из прежней жизни выглянул ненадолго другой я, взрослый и немного злой.

— Тьфу!

Смахиваю рукой с лица брошенный порывом ветра клочок старой, пожелтевшей от времени газеты, сминая в кулаке. Статья о коронации нашево царя батюшки, будь он неладен.

— С-сука...

Накатывает порыв злобы. Он тогда... плясать пошёл! С-сука... после Ходынки... ненавижу! Дружки мои из-за нево... народищу... а он плясать во французское посольство... ненавижу! Царя! Царицу! Царёнышей!

С трудом превеликим укротив ярость на царя, власти вообще, соседей по комнате и свою нелепую жизнь, пошёл шататься по улицам, штоб совсем, значица, остыть. А то не дай Боже, попадётся кто под горячую руку! Чуть не два часа мотылялся, а тут встал на тротуаре перед редакционным зданием 'Русских Ведомостей', што в Большом Чернышевском переулке, да и размышляю. Мысли после недавней вспышки тяжко идут, медленно.

— Вы сюда, молодой человек? — Вежливо поинтересовался упитанный молодой господин, едва ли вышедший из гимназического возраста.

— А? Да... к Владимиру Алексеевичу.

— Как вас представить?

— Голым на корове с цветами в руках! — Вырывается ёрническое, откуда-то из прошлой жизни, — Гхм... простите, сударь. Очень уж тяжёлую информацию недавно узнал.

— Н-да, — Крутит тот головой, — Узнаю знакомцев Владимира Алексеевича. И всё же?

— Скажите пожалуйста, што Егор из Сандунов просит о встрече.

Несколько минут спустя показался Гиляровский, тут же махнувший рукой швейцару и втянувший меня в вестибюль.

— Слышал уже, — Загрохотал он, подымаясь по ступенькам наверх, — Серёженька обиделся немного, но всё же оценил ваше едкое чувство юмора.

— Передайте ему мои...

— Пустое! — Махнул тот рукой, обрывая фразу, — Настоящие репортёры на такие вот перлы не обижаются! Вот увидите, он ещё блеснёт вашей остротой! Вы как, не против?

— Дарю!

— Вот и славно! Серёженька! — Замахал он рукой, — Молодой человек искренне извиняется и дарит вам эту остроту, цените!

Серёженька, одетый в потёртый, модный в прошлом десятилетии костюм, отбил поясной поклон, коснувшись рукой пола, и скрылся в одной из редакционных комнат.

— Шут! — Одобрительно сказал Владимир Алексеевич, вталкивая меня в один из кабинетов, замахав руками на находившегося там мужчину. Тот кивнул понятливо и вышел, прихватив с собой стопку бумаг, — Ну-с... рассказывайте.

Запинаясь поминутно, рассказываю ему о проблемах с документами.

— Не знаю, к кому и обратиться, Владимир Алексеевич.

— Так, — Усадив на стул, он промокает мне глаза чистым платком, — не реви! Оставь себе... Неприятно, но решаемо. Погоди... ты ведь тот самый плясун знаменитый, так почему же к купцам... А! Не объясняй! Глупый вопрос, с нашими купчинами лишний раз лучше не связываться — если и помогут, то сто раз потом пожалеешь о той помощи. На тебе заработают, а ты и должен останешься!