— Ну да, первая бригада полностью осталась, а другие вчерась и ушли. Лохвицкий их и увел. Не все охфицеры ушли, кое— кто и остался с нами. Будут, наверное, продолжать уговаривать. Но не знаю.... Как бы их тута не побили. Иной раз тот, хто может перекричать всех, пользуется успехом не меньше, чем Ян. Не секрет что все солдаты, ну если и не все, то большинство из них, настроены против охфицеров и те боятся появляться в своих подразделениях, а выборные командиры не могут решить ничего без обсуждения. По всякому поводу, а иной раз и на пустом месте возникают митинги. Чтобы принять какое-то решение надо дня два не слазить с трибуны убеждая в необходимости данного вопроса. До смешного порой доходит. На днях вот было такое, еще до разделения. Представляешь, один из младших унтер-охфицеров притащил в казарму бабу, и решил отгородить себе угол, хвартиру вишь захотел. Так вот, по энтому поводу два дня шли дебаты. Хто-то был за то, чтобы разрешить подобное дело, а хто-то говорил, энто не порядок тащить в лагерь, военный всяких шалав. Чуть до драки не дошло.
— Ну и что решили?
— Постановили, что таким вот, так сказать семейным, можно жить рядом с лагерем, в деревнях, но довольствие только на военнослужащего, баба в счет нейдет. А она, зараза, баба евонная, хош чаво ты с ней делай, нейдет в деревню, ей тута нравиться. Мужиков до хрена, у ей глазки-то и разбежались, всяк готов подмять под себя, а она, за малую деньгу, готова раздвигать ноги под любым, и на сожителя ей чихать. Такие вот пироги у нас тута пекутся.
Ведя неспешный разговор, мы шли в направлении, как я понял, штаба. Я с интересом разглядывал лагерь. Хорошие каменные двухэтажные казармы, по всей видимости, рассчитанные на роту, аккуратные дорожки, бордюры, зеленые кустарники и деревья по краям дороги..., а вот прошли кафе и магазины, которые аккуратно вписались в ровный ряд строений. Вдалеке, за лагерем, виднеются лес и кольцо гор, четко просматривается русло какой-то реки и мне невольно пришло на ум, что в такой вот жаркий день неплохо бы искупаться в ней. Все вокруг было ухоженным и грязи, о которой мне говорил Игнатьев, я что-то не наблюдал. Да и запаха от конюшен не ощущал, видимо они располагались где-то на окраине этого большого военного городка.
Наконец, мы пришли к намеченному моим проводником месту, в полковую канцелярию. Как не странно, но здесь в большинстве своем были офицеры и прапорщики. Правда и солдат хватало. Все они делали вид всеобщей озабоченности, и я даже удивился такому совместному трудоголическому рвению. Особенно старались писаря, эти клерки при любом катаклизме станут создавать видимость что они и есть именно те люди, которые спасут, если не Мир, то уж страну точно. Надеюсь, меня с моими проблемами здесь не воспримут кем-то вроде этих писарей и не пошлют сразу туда, где и Макар не бывал со своими телятами.
— Нам вот сюда — продолжал свою экскурсионную роль Пичугин — в комитете сидит наша братва, и они могут порешать, как быть с тобой. Не дело больного человека в строй загонять.
Мы свободно прошли в штаб бригады. Вернее, даже не бригады, а первого особого полка. Я лишь по документам знал, что из-за больших потерь русский экспедиционный корпус был разделен на две дивизии. Здесь в лагере Ля Куртин по прибытию солдат была размещена первая, состоящая из двух бригад, нескольких полков и отдельных спецподразделений. Но вот как обстояло дело на сегодня, после раздела на две враждующие группы, мне еще только предстояло выяснить. Насколько я понял, наш взвод приписан к Особому полку и комитет, куда мы пришли, был вроде как полковой, но решал вопросы полностью за весь лагерь Ля Куртин. Вернее, эта власть распространялась на тех солдат, кто остался в лагере. У тех, кто ушел, был при содействии генерала Занкевича выбран другой отрядной комитет, вот только кто его возглавлял, я пока тоже не знал.
Я удивился той беспечности, что окружала весь военный городок. Почти свободный вход и выход с территории лагеря, никаких часовых я не видел, не знаю пока точно, но, почему-то думается, и ночью здесь ничего не охраняется. Во всяком случае, раньше, чтобы пройти в святая святых, в штаб дивизии, нужно было и пропуск иметь, и нескольких часовых с оружием миновать. Все они строго и пунктуально выполняли положенные инструкцией и караульным уставом функции, сама же караульная рота, находилась всегда начеку и размещалась где-нибудь неподалеку. А сейчас только снующие туда-сюда посыльные и просто праздношатающиеся солдаты. Естественно, и до нас никому нет дела в этом сегодняшнем бардаке.
— Мы кого-то специально ищем? — Я только сейчас догадался спросить своего сослуживца.
— Ну да, комитет солдатский, он здеся размещается, и там наш кореш, Волков, председателем значица числится, большим начальником стал, но не выпендривается. Вот он и порешает, как быть с тобой. Может в писаря определит, ты же, как тот салага, ничего не знаешь и не умеешь. Да и вообще, зря чоли мы его выбирали, пусть помогает. Увидишь Волкова, может и вспомнишь, хотя если уж меня не помнишь, то дело табак. Новый ты человек, тот же деревенский лопух, кем и был, когда нас призвали. Тоже не помнишь? Ну вот, я и балакаю, куда тебя на передовую, убьют же в первом бою. А жаль, неплохим охотником ты был. Тебе же за геройство во время боевой вылазки нашего отделения и за то, что взяли пленных немцев вместе с их винтовками и амуницией наградили Георгиевским крестом. Да и меня с Волковым тогда тоже наградили Георгиями. Тебя вместо погибшего в бою Жучка поставили командовать отделением и присвоили звание младшего унтер-офицера, а нам ефрейторов. Ничего этого не помнишь? Да-а-а, уж. Если и такое забыл, то тебе делать в охотниках совсем нечего. И сам сгинешь, и отделение положишь.
Он замолчал, соболезнующее осмотрел меня, видимо прикидывал, что еще можно такое сказать, чтобы, то ли поддержать, то ли наоборот, напугать своего товарища.
— У тебя документ с собой? Ну, из лазарета бумажку хуть какую-то дали, что ты не в себе немного?
— Так я не сразу из госпиталя сюда в лагерь пошел, я еще на излечении был. В канцелярии полковника Игнатьева сидел почти три месяца.
— Это чоли тот самый, который тылом тут командует?
— Не знаю насчет тыла, и кто им командует, но то, что он военный агент и занимается поставками вооружения и снаряжения в Россию, это точно.
— Да видел я его раза два. Они тут с генералом Лохвицким якшались. Говорили, что он нам продукты поставляет вот я и балакую про тылы наши. Сейчас непонятно хто энтим занимается, даже кормить нас стали одной сечкой рисовой. Отколь здесь во Франции она появилась? Да еще энтот долбаный супчик рататуйчик, он достал конкретно, от его пользы никакой, только лишний раз в отхожее место приходится бегать. А чо смеешься? Так оно и есть, похлебал энтот "Рататуй" и сразу в яму, отхожую бегешь, чо ел, чо не ел, жрать все равно хочетца. Нам бы мясца, да побольше. Мм-м-м, как вспомню щи наши, тоже вроде как энтот рататуй, но в них ложка не плавает, а стоит, да и кусок мяса на мосолыге, вот такой — он показывает руками явно выдуманные от приступа ностальгии размеры — после ево полежать хочетца на пару с бабой. А от рататуйчика только в нужник сбегать, на большее сил уже и нету.
— Понятно, о чем вы тут мечтаете. Но не все так уж плохо. Вон посмотри. — Я указал на солдата в непонятно чьей форме одежды, с винтовкой на ремне через плечо. Он явно в подпитии и видно намеревался взойти вслед за нами на крыльцо барака. — Пьян до безобразия. Значит, вас тут и винцом балуют?
Пичугин глянул на солдата, пренебрежительно махнул рукой и, состроив гневное лицо, заорал на пьянчугу:
— Ты опять вусмерть? И где ты только ее берешь зараза, вот сейчас я тебя в карцер отправлю, будешь там лапу сосать, а не винцо лакать.
— Ты че, вашбродь? Да я как стеклышко чист, и ни капельки не употребил общественное, я принес положенные нам сто грамм, вот смотри — он приподнял весьма солидную посудину и поболтал ею, показывая, что в ней действительно что-то плещется.
— Ну и зачем тогда ты сюды прешься? Тащи туда, куда и должен был принести. Тебя же там ждут, думаю, достанется тебе по шее за такую доставку продукта.
— Слушаюсь господин младший унтер-офицер. Я только показать вам, что ваше приказание выполнено, подошел.
— Сгинь нечистая сила.
— Все, понял, уже исчез.
Он смог более-менее повернуться и пошатываясь, поплелся в направлении, откуда мы только что пришли.
— Вот и посылай их за вином. Любого отправь, и все одно черти ополовинят пайку. И ведь что обидно патлатым (французским солдатам) вино выдают ежедневно, а нам только по воскресеньям. Правда русский солдат всегда выход найдет, маркитантки стоят за воротами, денег много не просят, вина у них хоть запейся. Поэтому тут почти постоянно для любителей воскресение. Меняют заразы вещички на вино, вот и энтот.... Видел, во что одет? Поменял ведь обмундирование на старую французскую форму, а в доплату вино получил. Денег то ни у кого почти нет, вот и тащат все, что плохо лежит. Воруют сволочи, никаких сил бороться с энтой заразой, уже нет. Скорей бы уж домой отправили, а то сопьются тут от безысходности.
— А как же война?
— Да пошла она лесом. За что воевать? Может, ты знаешь, если как говоришь, три месяца рядом с начальством крутился? Расскажи, я послухаю. Глядишь, и в окопы захочу опять.
— Мы еще на эту тему поговорим, потом. Давай сначала закончим дело, ради которого ты меня сюда привел, а после сядем рядком да потолкуем ладком, как наши самарские люди говорят.
-Во, а говорил, чо ничего не помнишь? Выходит, память-то у тебя есть?
— Выборочная какая-то память у меня браток, и даже больше, впечатление такое, что во мне сидит другой человек, и он знает всю нашу будущую жизнь. Представляешь?
-Энто как? Ты значит сейчас в образе Христофора, и в тоже время кто-то другой? Я слышал про такое. Обычно говорят, что дьявол залез в душу христьянина и калечит ее, заставляет делать непотребные дела. Тебе нужно в церковь сходить, с попом покалякать, покаяться, прощения попросить.
— За что прощение-то просить?
— Ну а как же, мы все тут не без греха, поэтому постоянно в походную церковь ходим, через молитву у бога за смертоубийство, которое учиняем на этой земле, очищаемся, и батюшка отпущение грехов дает. Мы же не по своей воле вершим зло, немец, проклятущий, наши земли хочет забрать под себя.
— Ну да, конечно. Где немец, а где России земли, которые ты призван защищать? Тут во Франции что ли?
— Точно так же говорит и Волков, вон, кстати, и он.
— Ми-и-шка! — Пичугин завопил так, как будто появившийся в дверях помещения Мишка был в километре отсюда. — Подь сюды. Глянь, ково я привел.
Серая, защитного цвета рубаха-гимнастерка, малиновые погоны с зеленой окантовкой и одинокой ефрейторской лычкой, круглая, набекрень, фуражка с зеленоватым околышком, высокие сапоги — он по внешнему виду ничем не отличался от обычного русского солдата. Понять, что он на сегодня командир и без его слова ничего не делается в полку трудно. Тем не менее, именно этого человека из тысячной толпы серой массы выбрали в комитет, значит авторитетный товарищ, с незаурядной личностью, и, наверное, умеет "решать" дела солдатские.
Крепкое рукопожатие, пристальный оценочный взгляд на меня и тут же, без приветственных слов, переход к разговору:
— Долгонько что-то ты Евстигнеич гулял по лазаретам, видимо здоровье твое не очень? Я рад, что ты возвернулся. Ты всегда отличался у нас своей везучестью.
— Миша, то, что он контуженный на голову и ни хрена не помнит можно и не вспоминать, ясно и так, — влез в разговор Пичугин — ты вспомни, я же сразу, после того как отвез ево в лазарет сказал — не боец Христофор. Но богу видно не все равно, вытащил. Правда он теперь уверяет, что в голове хтой-то поселился, и нашептывает ему, всякую херь. Представь. И его не отправляют в Россию, а пинком выпроваживают сюда. Энто как называется? Тут же убогих собралось дохрена, их чо же, никого увозить домой не будут? Ладно, нас, мы могем подождать, а больных и убогих, почему не отправляют? В вашем комитете чо думают? Или опять митинг собирать. Так и там поорем малость и все, командиры нас не слушают, а ваши решения никто не выполняет.
— Погоди, не поднимай бучу. Мы же все тут бьемся в поисках решения нашего положения. Вот сейчас вновь собираем митинг, приехал товарищ из Питера он и разъяснит нам, будут нас отправлять в Россию или нет. Так что иди, сходи к своим, и приводи на митинг. Поглядим, как оно все пойдет.
А его оставь — Михаил придержал меня своей рукой — мы тут еще поговорим, а потом решим, что с ним делать.
— Рассказывай — уже ко мне обратился Волков — все рассказывай, у нас с тобой есть пол часика. Потом на митинг. Ты что, действительно ничего не помнишь?
— Ничего, и никого. Все как будто вновь вижу. Даже не могу вспомнить свою мать.
— Жуть какая. Тогда совсем непонятно зачем ты согласился сюда возвернуться?
— А куда мне податься? Я и так три месяца болтался между небом и землей.
Честно говоря, я почему-то не мог решиться говорить сразу же о цели появления в лагере. Нужно было хотя бы обжиться чуть-чуть, послушать сослуживцев, понять каким тут человеком запомнился мой родственник. Нужно время, чтобы стать своим, и уж затем, попытаться продвигать какие-то вопросы. Как-то так. Я и не думал, что все вмиг получится. Первое впечатление я составил, есть накал, напряженность имеет место быть, но я бы не сказал уж, что обстановка взрывоопасна. Хотя по времени, если вспомнить хронологию событий по моим воспоминаниям, уже должно тут все кипеть. По мне так не зачем ждать, когда котел станет взрывоопасен, остудить горячие головы и предотвратить бойню — вот цель моего посещения лагеря. А для этого нужна поддержка влиятельного человека, и Волков вполне подходил. Размышляя, таким образом, продолжал вслушиваться в его речь:
— Да, ты прав. Кому бы пришло в голову из командиров наших спрашивать мнение солдата? Это я так, навскидку спросил, может, в лазарете тебе предлагали другое, я же не знаю. Так что давай, не тяни время, говори.
Товарищ явно спешит, а на скорую руку не получится его убедить в моей правоте. Разве только про службу у Игнатьева выложить. Рассказал. Уложился в десять минут.
— Постой, мне не понятно, он-то, почему у себя не оставил? Видел же, что ты совсем не подготовлен как солдат? Или и ему не нужен убогий? Избавиться от обузы решил?
— Да нет, тут несколько другое. Я сам захотел сюда вернуться. Пичугину уже говорил — после контузии на меня снизошло некое просветление, или вернее что-то типа сновидений о нашей будущей жизни стал видеть. Причем сны я вижу настолько отчетливо и подробно что, просыпаясь, не забываю их, как обычно бывает. И мне будто кто-то там, в голове, приказывает рассказать об увиденном всем людям. Голос слышу, он мне подсказывает и картинки показывает. Ты не поверишь, жутко по первости было, а потом привык. Мало кто верит, но когда подтверждаются события, то начинают задумываться, просят еще рассказывать.
