Йар закинул мешок подальше за спину и, не оглядываясь, решительно зашуршал вверх. Я мешкал в нерешительности. Тут Кошка достала из поясной сумки свой гадальный камень, подбросила-поймала раз, другой, третий. Изрекла:
— Кошка здесь ждать будет, так. Отец-Духов идет с Человеком-Неба, — посмотрела на меня выразительно. — Так надо. Иди к шаману. А Кошке надо ждать, так.
Толково придумала... Я вздохнул и полез вслед за Йаром.
Тот момент, когда скучная осыпь с пещерками наверху закончились, и началась чертовщина, я упустил. Просто началось — и всё.
Неприятно узкий проход в скале, так что боком еле протиснуться, а сразу за ним — высокая каменная галерея. Вверх взмывают каменные колонны, выщербленные, древние. Громадные соляные наросты на полу и такие же сосульки, точно зубья — под сводами. И хочется ступать тихо-тихо. Жутковато лишний раз тревожить это навеки застывшее великолепие. Но эхо разносится как в огромной трубе. И своды дрожат, и меркнет дневной свет. Но вот уж и пещера, просторная, округлая. Стены сочатся влагой. Под потолок уходит множество причудливых сооружений: тут полки с пропыленными фолиантами, и алхимические сосуды, странные переплетения палочек и трубок утягиваются невесть куда, в темноту; жуткие безглазые маски, и фигурки языческих идолов, и ряды банок со снадобьями. В центре горит огонь, над ним, на треножнике в виде литых великаньих ступней высится огромный чан, где поваривается мутно-пунцовое зелье, источая удушающе-сладкий смрад. И жижа эта кажется липкой и вязкой, как патока, а пузырьки на поверхности подолгу дуются и лопаются с сочным чавком. А мне и гадко, и словно что-то тянет подойти, заглянуть в котел. Но нет — отворачиваюсь. Я смотрю, как в хрустальном сосуде вьются синие нитки молний. Неожиданно накатывает лень, и каждое движение — словно сквозь сон, и вязнет, и тянется время... Вдруг мысль: а куда же девается дым от огня, что под чаном, ведь потолок — сплошной...
И тут же все становится плоским, как картинка. Дрогнуло, смазалось, пропало.
Мы с Йаром стоим в убогой пещерке, не больше монашеской кельи. Здесь — простенький самодельный стол, две лавки и маленькая полка с книгами, и воняет какой-то лекарской травой. На столе — исчирканные мелом писчие дощечки, медная кружка, трубка, огниво и кисет. За столом сидит сухонький старичок-соттрианин, с таким же иссохшим, словно прогоревшая головешка, лицом, большую часть которого составляют круглые желтые глазищи. Рядом стоит второй соттрианин, помоложе, в длинном сером балахоне.
— Добро пожаловали, — старикашка скрипуче усмехается. — Быстро догадали, что все — неправда. Хорошо.
— Джатак арта, — здороваюсь я по-соттриански, но на этом мой словарный запас иссякает.
Йар, опомнившись, кланяется и принимается излагать свою просьбу. Сушеный дедок приглашающе кивает на лавку, а сам принимается неспешно раскуривать трубку. Пальцы его — черные, тонкие — похожи на цепкие паучьи лапки. Тянет сладковатым дымком... Йар плюхается за стол, прижимая к груди мешок, и все продолжает что-то с жаром объяснять... А мне вдруг становится резко не по себе и хочется бежать отсюда сломя голову...
Я еще слышу, как Йар сдержанно покашливает, как скрипучий голос старика тянет:
— Отец зовет тебя, верно. Помочь можно...
Я еще успеваю понять, что дурею, еще хочу крикнуть: "Это ловушка! Бежим!"
Но я уже уплываю. Улетаю. Я сажусь с ними рядом. Мне так хорошо, так хочется дружеского участия. Я встречаюсь взглядом с Йаром. В его глазах пустота, и я с радостью ныряю в нее...
Наэро Имм-Ас-Ар
Вы только не подумайте, что я такой уж тщеславный. Вовсе нет. Просто обидно, когда стараешься тут, блин, из Формы вон лезешь, а тобой потом детей пугают... Да я и божество-то свойское. Не надо мне чтоб челом, там, били, жертвы чтоб всякие. Прогрессор я.
Чего такое? Ща объясню.
Вообще богов — куча. И вам до нас, понятно, дела нет. Думаете, муравьям в муравейнике есть дело до грибников, которые шляются по лесу? Не-а. Более того, им равно не будет дела и до... ну, не знаю, генного инженера, который их вывел или... На каком у вас, кстати, этапе научно-технисский прогресс? А, ну тогда: клонировал. У муравьев свои заботы. А вот для генного инженера его творения как раз — суперважная вещь, он с ними цацкается, переживает. Ну так вот, с богами примерно та же фигня.
Лично я свято уверен, что ген-инженеру, то есть богу, смысла нет ждать, что муравьи будут к нему как-то по-особому относиться. Он их создал, чтобы они просто были, жили своей жизнью — а не офигевали от благоговения перед творцом. Ну, верования какие-то в мире должны быть, на Вере мироздание держится. Если совсем все напрочь про создателя забудут — хрень получится. Но эт' редко бывает.
А вот некоторым особо самовлюбленным богам подавай рабское служение сотворенных существ. Зацените цитату: "Между богом и смертным априори существует гигантская пропасть. И ни та, ни другая сторона не должны про эту пропасть забывать". Улавливаете? Вот. Это — Абсолютисты, от "абсолютного" превосходства творца над творениями. Мы их зовем "Консервами". Во-первых, потому, что они консервативны во взглядах, а во-вторых, потому, что они консервируют развитие мира, жестко его контролируя и не давая людям выходить за грань убогого подчиненного существования.
А мы, значит, Прогрессоры. Мы считаем, что не фиг постоянно пенять своим креатурам, что они, дескать, должны нас чтить и знать свое место. При небольшой помощи свыше люди, по идее, и сами могут доразвиться до почти божественного уровня. Ну, или полубожественного. Мы стараемся быть поближе к народу. Частенько спускаемся в свои миры, а то и вовсе воплощаемся и проживаем человеческую жизнь, чтобы прочувствовать, каково живется нашим креатурам. (Абсолютист-то в жизни на свою планету чистой ножкой не ступит.) В общем, Консервы называют нас Развивальщиками, Популистами и Панибратиками — впрочем, последнее еще ничего, поскольку хотя бы уржачно.
И еще: Консервы уверены, что боги вечны по определению. Мы же честно говорим: а никто этого, иззните, доподлинно не знает. Мы вот, например, Второе Поколение, типа дети Старых Богов. (А может, и не второе, а третье или миллион двадцать пятое — хрен знает.) Известно, что Старые Боги в какой-то момент просто взяли и канули невесть куда. И появились мы. То есть, стали появляться, я вот, например, младше некоторых из наших. У Консервов, понятно, есть куча умных объяснений. Вроде того, что мы и есть те же Боги-Родители, только обновившиеся, отбросившие прежнюю память. Или — как-то хитро переструктурировавшиеся, перемешавшиеся друг с другом. По мне, так это притягивание за уши. Не знаешь, так и скажи: не знаю. Тайна покрытая мраком. И нечего мудрить.
Но есть среди богов еще и некие неопределенные личности. Называют себя Центристами, читай: Нашим-вашим. Это наблюдатели, невмешатели, радетели за чистоту эксперимента. Если они и сляпают какой-нибудь мирок, то будут сидеть и любоваться на него. Фиксировать всякие данные, тенденции развития. Если в мире война идет или еще какая дрянь — они пальцем не шевельнут. Но и порядки свои (всякую, там, кару господню) тоже не станут устанавливать.
Да, есть еще Совет. Несколько Старых Богов, которые сидят в сторонке и при необходимости выступают в качестве арбитров в склоках между молодежью. На экзистенциальные вопросы Абсолютистов Совет не отвечает, кстати. Мы их вообще, так сказать, не видим, не слышим, только призываем нас рассудить, и получаем в ответ никие символические "постановления".
Теперь собственно наша драматическая история.
Вообразите себе: некий слюнтяистый Центрист обожает лидершу движения Прогрессоров. Обожает тихо и вяло. Лидерша бьется с Абсолютистами, те поливают ее... критикой. Идет драка за старые миры, созданные Старыми Богами и оставшиеся без надзора. Идут споры по поводу миров, дошедших до кризиса. Обычные божественные тёрки.
Доспориваются до того, что надо бы заключить некий договор об избегании каждой стороной крайностей. Если наши ловят Консерва на слишком крутом геноциде в его мире, то могут прищучить его через Совет. Если Консервы ловят Прогрессора на разгильдяйстве в его мире — то же. Консервов больше, они нахрапистые. Наших давят. Центристы молчат.
Но договор есть договор. На каких условиях примут, на таких и будет действовать. Пока не возникнет такой прецедент, что договор придется пересматривать. Как не смешно, но боги тоже любят решать все большинством голосов. Нас меньше, поэтому дорог каждый лишний голос. Наша лидерша (сестра моя, кстати), приходит к Центристам, просит их немножко сдвинуться с нейтралитета. Просит того господина, который к ней неровно дышит. Но не потому, что он дышит, конечно, а потому что он и сам малость ближе к прогрессорству. И еще потому что он тоже наш с нею брат. (И не надо мне, блин, ржать тут про инцест и все такое! Мы не биологические существа.) Так вот. Сестренка просит, и брат-Центрист говорит: мда-мда.
Последний тур обсуждения. Спрашивают всех поименно. Консервы стоят стеной. Я, ясно, распинаюсь так, что меня грозятся удалить с обсуждения. Потом встает наш влюбленный господин и... начинает жевать сопли. Ну, и единомышленники его — туда же. В результате договор принимается на очень невыгодных для нас условиях. Абсолютисты протаскивают обязательное существование в мире хотя бы одной традиционной религии (ну, где есть бог-создатель, рай/ад, а человек — суть жалкий червь). Протаскивают лимит на количество разумных рас, живущих в одном мире (в зависимости от размера планеты). И так далее.
Что делает наша лидерша? Она не ругается. (Ругаюсь я и еще несколько наших, кто позадиристей.) А она говорит: ну и ладно, боги-над-богами с вами. Творите, контролируйте, а мне все это надоело и... Пшик! Ну, в общем, нет ее здесь больше. Исчезла.
А что же наш славный Центрист? Но плачет и угрызается и снова плачет. Пока не приходит его младший брат и не говорит: чего толку сидеть и страдать? Вот вернется она — а ты такой же слизняк, как и был. Переходи в наш лагерь, доказывай нашу правоту. Создай, наконец, тот самый ПРЕЦЕДЕНТ, чтобы Договор можно было пересмотреть уже на наших условиях. Она вернется — а всё зашибись, и ты уж молоток. Ну, а че? Ну, а вдруг? Вдруг она... ну, зависает где-нибудь, а тут вот и решит обратно в богини податься? Мы ж ничего не знаем: где она, что. А?
Тогда наш Центрист, утерев божественный лик, тащится за братом на планетку, ни хрена, правда, брату не помогает, но зато создает офигительную расу существ, сходу метящих в полубоги. (Если дело выгорит — может получиться такой ПРЕЦЕДЕНТИЩЕ, что уй-уй!)
Узнаете господина? Вот.
А суть-то в чем?
Всех тварей на этой планетке создал ваш покорный слуга. Он же, извините, создал людей, заложил основы всех культур и религий, дал базовые научные знания, чтоб развивались порезвей. И он же себе на горе написал исходный вариант Книги Книг. Ежу было понятно, что люди в ней ни строчки целой не оставят и будут переиначивать сообразно политической необходимости. Да и ладно бы. Он, бог тот, никакой благодарности от своих креатур и не ждал. Но, согласитесь, он таки имеет право несколько обижаться, когда читает в сем сакральном тексте следующее:
"Но не видел Рао в благости своей, что хитер и подл Наэ, что имеет он вид Птицы Черной. И позавидовал Наэ величию брата своего и научил он людей пороку и всяческой скверне, так что стали люди с тех пор грешны. И за то повержен был Наэ со Свода небесного наземь, а оттуда в Долину Хаоса. И заточен там навеки.
Но осталось в мире тень крыла Птицы Черной. И зовем мы ту тень злом. И все зло то — от Наэ. Все болезни, и войны, и беды — от Наэ. Вся греховность людская — от Наэ. Поелику есть он противник законов божеских и всякого порядка. Оттого зовем мы его Нечистый, и Сокрушитель, и Разрушитель замысла Божия.
Подточенный злом, пошатнулся Господень мир. И встал тогда Рао Белокрылый, и воздел руки, и принял свод небесный, и держать его будет так во веки веков. Потому зовем мы его Держителем..."
Ну и так далее. А братца Раомо даже очень позабавило, как это люди так здорово перекрутили всю мифологию. Дескать, зашибись, какой вышел коэффициент искажения! Блин! Да разрази меня я сам!
Но мы-то с вами знаем, как было дело. Так что не надо ля-ля про то, кто из нас Создатель. Так, если по-честному.
Йар Проклятый
Так вместе и тащимся. Тау-бедолагу никак не отвадить. Говорит: любопытно, забавно. Вона оно, Проклятье Араухи-то! Несет его бес невесть куда, а все хаханьки... А Кошку и подавно дымным ведром не выкуришь. И чего, она ко мне прицепилася? Чего себе навыдумала? Знай, выспрашивает да в лицо засматривает, кабыть Знак какой во мне ищет. А во мне один Знак: беда.
Давеча сидел, ковырялся палкой по песку и мимодумно рисунок тот начертил, что на груди у... отца. Кошка как его увидала — ажно с лица помертвела.
— Чего, — говорю, — он значит-то?
Она башкой мотает:
— Кошка не знает. Ничего не значит! — А сама ну его скорей затирать. — Фу! Кхадас! Человек-Неба пусть... не рисует больше. Это... на враге видел?
— Ну... да. На красном человеке.
Не стал уж ей говорить, кто он есть, красный человек. Сказки про колдуна сказывал, да — особняком, навроде, о разных людях речь. Сам не знаю, почему. Не могу пока об том ни с кем. Сам должен... разобраться.
Идем. Неприютно тут. Скалы, деревья крученные-порченые, лист серый. Ущельем идем узким. Неба, почитай, и не видать. Сумрачно. И воздух, ровно мука слежалая, аж першит... Недоброе место.
Хоть узнаю, наконец, за что меня прокляли, за что таким вот уродился. Каков был он, грех мой с прошлой жизни. В чем с Путя своротил, кого жизни решил безвинно, кого предал... Предал. Это верней всего. Такое — не прощается. Кого ж? Друга? Брата? Отца аль мать? Любимую? Аль вовсе стороннего, мне доверившегося?..
Да уж, оно самое. Ишь-ка, Проклятье крутит: и в новой жизни все то ж повторяю... Деда вот бросил... Всего ничего успел пожить, а уж в душу наплевал самому дорогому человеку...
А родители? Мать вона как в меня верила, сколь претерпела. А много она от меня добра видала? Сбежал, и поминай, как звали. А отец? Выходит, правильно он меня не любил-то. Корил, лупил, неродным считал. Как в воду глядел: не его я сын-то, бастрюк колдунский. И жизню ему, как есть, сломал. Не родись я — поди, и не пил бы, и в люди бы выбился. Он же с амбицией был, отец-то. И человек дельный, не свистун какой. На матери вон женился, не отказывался. Даже радовался: эка, старая уж баба, а понесла. За добрый знак почел. Ан все навыворот вышло: как мне святой отец во храм запретил входить, так всю семью и ославили, какое уж тут уваженье... И братьям та дурная слава тож много напортила: и в делах им от людей доверия нет, и не женятся никак — какая ж девка захочет в такую семью пойти. Да уж, за дело били-корили, что и говорить...
Ох, видно, тяжек груз вины моей. И в новой жизни глаза у меня — чернее ночи, как душа предателя... Метина это просто. Чтоб видать сразу. Потому и людям доверять боюсь, что сам — гнилой. Такую дрянную душу эдак легко не отмолишь, задешево не отделаешься...
