Лоханщик опомнился. На его лице отразилось беспокойство.
— Отнесут? Он что, сам не сможет дойти?
— Он будет спать. Долго и крепко.
— А-а... А кто мне за это заплатит? Да и ущерб вон какой, кровищи-то сколько...
Лекс шустро нагнулся, пошарил в карманах бесчувственного мечника и бросил лоханщику тяжелый кошель со словами:
— Этого тебе хватит и на рейс, и на то, чтобы расплатиться с трактирщиком за нового постояльца.
Квин заметил взгляд, которым Стилен неодобрительно одарил подсотника, но вслух маг возражать против таких действий не стал.
— А как я все это объясню страже в Кордосе? — резонно поинтересовался лоханщик, деловито прикидывая на ладони тяжесть полученного кошеля.
— Скажешь, что следовал приказу.
— Чьему, светочтимый?
— Приказу человека, предъявившего тебе вот это.
И маг сунул под нос корда руку с варшей.
Золотой глаз на печатке вдруг распахнулся и в упор глянул на лоханщика. Тот обомлел, выкатив глаза. Квин тоже. Такого он еще не видел. Он все еще дрожал после происшествия, но, чувствуя, как сильные руки Онни Бельт ласково обнимают его за плечи и понимая, что Гронт ему больше ничего плохого сделать не сможет, понемногу успокаивался.
— Понятно, светочтимый. — Лоханщику явно захотелось сейчас исчезнуть, судя по его испуганному виду. — Я могу идти?
— Ступай, выполняй свои обязанности.
Двое дюжих палубников из команды плоскодона по его сигналу подхватили непрошеного гостя под руки и поволокли прочь, лоханщик торопливо утопал следом.
А Квин, порывисто вздохнув и теснее прижавшись к тетке, подумал, что путешествие становится не только все интереснее, но и куда опаснее, чем представлялось сперва. Даже несмотря на то, что компания, в которую его угораздило затесаться, состояла из двух эрсеркеров и целого мага. Кстати, запоздало пришло ему в голову, а какого Цвета этот Мастер Стилен?
19. День сюрпризов
Пришел я в себя уже в полдень следующего дня, посреди так называемого Великого озера — на корабле-плоскодоне, носившем странное название "Висельник". Дно у него и вправду было плоское, напоминал он больше баржу, чем корабль, и мы тащились с черепашьей скоростью, несмотря на два широких паруса, на носу и корме, наполненных свежим ветром. По свинцово-серой воде, распростершейся вокруг насколько хватало глаз, стелились тяжелые и неторопливые волны. Их медлительность была обманчивой, ударяясь в крутой бок нашего кораблика, волны неожиданно взрывались каскадом мелких густых брызг. Высокий, выше пояса фальшборт, как и весь корабль сколоченный из толстых досок плавуна, пропитанных собственной, уже застывшей до стеклянной твердости смолой, частично защищал и от брызг, и от ветра. Но у меня не было желания прятаться. Почему-то приятно стоять вот так, положив руки на твердые коричневатые края досок, ловить лицом холодные брызги и резкие порывы насыщенного влагой ветра. А также вдыхать душистый и, похоже, неистребимый запах древесной смолы, какой исходил от всего этого неуклюжего плавсредства.
Последнее мое воспоминание — вечерний разговор с хозяйкой "Наяды", а потом я оказался здесь. Как выяснилось теперь, я пропустил самое интересное. И кстати, приятно ощущать себя живым. И знать, что есть люди, которым твоя судьба не безразлична. Тай все еще отсыпалась в каюте (по-местному — спальнике), переутомившись после утреннего приключения со мной. А может, спала просто потому, что все равно на плоскодоне делать было нечего.
После того как я очнулся, обнаружив себя буквально в объятиях Тай, мы о многом поговорили. Она объяснила, что со мной произошло, а я, осознав, что именно она для меня сделала, в ответ разоткровенничался сверх меры. Рассказал про все — про Драхуба, про Гилсвери, про Онни, которая, как тут же выяснилось, приходилась Тай родной сестрой (интересное совпадение, не правда ли?), про смерть трактирщика Бочонка. Про то, какая нелегкая меня занесла в их мир. Даже про то, что когда-то прошел обучение особому искусству всеобъемлющей самозащиты, искусству, являвшемуся собственностью загадочной древней расы, и которое теперь коварно пожирало меня изнутри. И про свою семейную жизнь, разрушенную по этой причине. А также, набрав обороты, немного обрисовал реалии мира, в котором живу. Я видел, что сумел ее изумить своим рассказом, но здесь-то как раз ничего удивительного — для человека, не имевшего представления о технической цивилизации, мой рассказ звучал просто сказкой — возможно, интересной и захватывающей, но большей частью непонятной. А вот Закон Равновесия, властвовавший в землях Внутреннего Круга, к сожалению, сказкой не был. Именно это явление чуть было меня не угробило. Трактирщик оказался лишь первой "ласточкой", предупреждением, которого я не понял. Каким-то образом я как бы превратился в конденсатор — вместо того, чтобы отдавать свою энергию, как другие чужаки, я стал накапливать в себе негатив этого мира. Той ночью я разрядился на бедолагу, уберег себя от саморазрушения, уберег за чужой счет... Так, по крайней мере, выходило по объяснениям Тай, а собственных предположений у меня на сей момент не оказалось. Но затем "дух" взялся за меня всерьез и наслал "окочун". Термин звучит несколько забавно, но в самом явлении ничего забавного нет. Вот, кстати, на чем меня поймала Тай вчера вечером, когда я заявил, что, возможно, намереваюсь осесть в Неурейе или Абесине. Такое наивное заявление мог сделать только чужак. Потому что это невозможно. Быстро или медленно, но Дух макора убьет чужака с неотвратимой беспощадностью, ничуть не интересуясь его личными пожеланиями, что едва и не произошло. Меня спасла вода. Как объяснила Тай, над водой действие Закона Равновесия многократно слабеет. Он как бы "спит". Почему — никто не знает, но так было всегда.
Спасла...
Я не собирался избавлять ее от этого заблуждения. Потому что сам не уверен в том, как моя предполагаемая смерть будет выглядеть на самом деле, пока существует мой страховой полис — Вечный Клинок, какого нет ни у кого в этом мире, и сохраняется моя связь с ним, с его внутренней Реальностью... Возможно, я и не погибну полностью. По крайней мере, ментальная матрица сохранится точно. Проблема лишь в физическом воплощении, его я потерять мог... Сложный вопрос. И хорошо бы не пришлось разрешать его реальным жизненным опытом. Умирать всегда скверно, как бы это ни выглядело со стороны.
Без последствий этот "сбой", к сожалению, не обошелся. Последствия оказались очень неприятные. В первые же минуты общения с Тай я заметил, что воспринимаю все как-то странно — на глазах словно невидимые шоры, ограничивающие зрение, в ушах пробки, приглушающие звуки, в голове странная пустота. Затем до меня дошло, что я просто ничего не ощущаю, как эмпат. Что почувствует, например, профессиональный пловец, внезапно обнаружив, что разучился плавать? Не просто лишился рук, а разучился делать то, что делал почти всю сознательную жизнь? То-то и оно. Я ощущал себя инвалидом, парализованным, слепым и глухим. Мир, прежде раскрывавшийся каждую минуту невероятно богатой гаммой красок, звуков и ощущений, исходящих как от живой, так и неживой природы, непрестанно находящийся в движении смерти и возрождения, внезапно превратился в черно-белую застывшую декорацию. Это жутко. До ледяного озноба. И я заставил себя думать о чем-нибудь другом, лишь не сходить с ума...
Хотя бы о том, что ни маг, ни его спутники так и не появились в трактире Тай. Мне незачем было спрашивать об этом хозяйку — тогда я еще был более-менее в норме и не ощутил их присутствия ни в трактире, ни в городе. То ли в сообщение аванатского сотника вкралась ошибка (а намеренно он его не исказил, я бы это понял), то ли сам маг почему-то не смог выполнить обещания. И ничего мне, кстати, не сказал об этом Законе. Вероятно, он рассчитывал на личное сопровождение и в случае чего позаботился бы обо мне. Вероятно так же, что я столкнулся с обычной безалаберностью, и он забыл меня предупредить о том, что для него столь естественно и очевидно, как дыхание.
Магия... Достала уже эта магия. Еще несколько лет назад я ощутил ее на своей шкуре во всей полноте, чудом оставшись в живых после битвы с неким суперсуществом на планетке под названием Шелта. Нас, горстку обычных людей, тогда вели в бой за будущее своей цивилизации удивительные существа — олдж по имени Нкот и транс, называвший себя Целителем. Оба являлись последними представителями ныне полностью вымершей расы, сгоревшей в междуусобной войне, длившейся несколько тысячелетий. Магия Нкота была особой — он виртуозно умел обращаться с многочисленными межпространственными энергиями, умел останавливать время, двигаясь быстрее молнии, умел... Умел. Я в который раз загрустил. Пять лет — не такой уж большой срок для тех, кто всегда рядом. И огромная временная пропасть для того, кого с тобой больше нет. Я откровенно скучал по этому огромному зубастому парню, своим видом напоминавшему гигантскую летучую мышь, научившуюся расхаживать на задних лапах. Скучал даже по его вечно шокирующей улыбке, полной оранжевых пиловидных клыков, способной испугать и мертвеца, по его мелодичному голосу, поразительно богатому теплыми обертонами и частенько выдававшему совсем немузыкальные выражения... Сила его была невероятна даже для такого полубессмертного существа, каковым он являлся. Именно поэтому только он и смог, связав в одно целое способности всей команды, остановить ту Тварь, которую породила его собственная цивилизация, остановить ценой собственной жизни... Собственно, тогда в живых только я и остался.
Да, я по нему скучай... И в то же время я его ненавидел. Так сильно, что иной раз от ненависти у меня темнело в глазах. То, что он из меня сотворил, не поддается никакому описанию. И может быть, моя ненависть была бы слабее, не согласись на это изменение я сам...
Кажется, я чересчур погрузился в воспоминания.
Я шевельнулся, выпрямляя спину. Над водой плыл какой-то прозрачный звон, похожий на удар далекого колокола, который решил длиться бесконечно. Я никак не мог понять, то ли слышу его на самом деле, то ли этот звон возникает лишь в моей голове. Режим сиглайзера я заблокировал — бывает у меня временами такое настроение, когда любая музыка не в тему и хочется обыкновенной тишины, — поэтому с ним этот звон никак не связан. Может быть, таким образом мозг реагирует на непривычную для него пустоту? На внезапную изоляцию от потоков разнообразной информации, ранее поступавшей непрерывно? Или? Или что? Да ничего. Непонятно...
Нет, этот парень меня утомил — сзади ко мне неуклюже крался матрос с кривым ножом в руке. Крался уже минут пять, осторожно переставляя ноги и стараясь ступать бесшумно. Привычное к совершенно иной работе тело не обладало необходимыми для убийцы навыками и создавало слишком много шума даже для человека, потерявшего острый слух... Хм... похоже, кое-что все-таки осталось или потихоньку возвращается, раз я так хорошо ощущаю этого засранца спиной, не глядя. Засранца с сознанием пустым, как свежевырытая могила.
"Еще один марн", — подумал я почти спокойно.
Я резко повернулся и четкой подсечкой сбил его с ног. Матрос упал в одну сторону, нож отлетел в другую, забренькав по темной, зашарканной грязными подошвами палубе. Я стремительно наклонился, собираясь пальцами вырвать ему горло.
Занесенная рука внезапно остановилась. Замерев над матросом, ошеломленный собственным намерением, таким внезапным и острым, что оно едва не осуществилось, я пытался понять, откуда во мне снова взялась эта убийственная агрессивность... Тоже "забота" Закона?
— Но он же не виноват, — пробормотал я вслух. И вместо того чтобы убить, я просто коснулся пальцами его лба. Смотревшие на меня без всякого смысла глаза тут же закатились.
— Что тут происходит, Зверь тебя заворожи?
Лоханщик — так здесь называли капитана и хозяина судна, — появился из-за угла жилых отсеков, больше смахивающих на большие деревянные ящики, наспех поставленные на палубу, чем на каюты, и сердито уставился на меня круглыми немигающими глазами. От широкоплечего, крепко сбитого тела корда исходила ощутимая физическая сила, а изрезанное ветром и временем лицо принадлежало человеку, привыкшему командовать — хотя бы и на своей лоханке.
Нокаутированный матрос, по-местному — палубник (я предпочитал пользоваться более привычными для себя понятиям), валявшийся возле моих ног, не подавал признаков жизни. Я все еще стоял, склонившись над ним. Картинка на взгляд со стороны что надо. Без объяснений не обойтись. Я выпрямился и вздохнул:
— Свяжи своего палубника и запри где-нибудь до конца рейса, пока я не покину корабль. У тебя ведь есть свободные комнаты?
— Я спросил, что тут происходит?! — еще более грозно спросил лоханщик. И не поворачивая головы, повысил голос: — Петил, Бурсбар! Сюда!
За его спиной почти тут же возникли две такие же крепкие фигуры, но с более молодыми лицами. Увидев своего напарника на палубе, они одинаково нахмурились и смерили меня взглядом, не предвещающим ничего доброго. Но остались стоять, ожидая распоряжений хозяина, хотя броситься на меня им ох как хотелось. Хотя бы ради развлечения в этом скучном монотонном плавании, во время которого даже паруса не приходилось поправлять — таким ровным и устойчивым был ветер, гнавший судно в нужном направлении.
— Он пытался убить меня, — как можно спокойней пояснил я.
Кажется, эта фраза становится привычной. Матросы изумленно переглянулись и уставились на меня еще более неприязненно.
— Чушь! — рявкнул лоханщик, сдвинув два лохматых куста бровей к переносице, — Мовадин и ребенка не обидит! Кроме того, правила запрещают трогать клиентов, и все мои ребята всегда выполняют их неукоснительно! Но если ты, хальд, сейчас же не объяснишь, что тут происходит на самом деле, я эти правила нарушу!
Угрозы, угрозы... и ведь он вправе их расточать, если быть справедливым.
— Старик, ты когда-нибудь слышал о марнах?
— Что? Да кто ты такой, чтобы ради тебя...
— Умерь свое возмущение. Разве тебе заплачено недостаточно за этот рейс?
На это он не нашелся что ответить сразу. Тай уже успела меня проинформировать, что заплатила вчетверо против обычного, только так она смогла заставить капитана этого плоскодона пуститься в рейс вопреки планам.
— У меня нет желания спорить, поэтому просто выслушай. Я мог бы убить твоего Мовадина сотню раз, еще до того, как он замахнулся ножом. Именно поэтому я его пощадил. Как здоровый человек жалеет убогого, не повинного в своей убогости... Я вижу, ты все еще сомневаешься. Скажи, насколько борт твоего плоскодона крепок? Можно ли его сломать голыми руками?
— Голыми руками? — машинально переспросил лоханщик, мрачно глядя на нож, валявшийся в трех шагах от его поверженного матроса, который он заметил только сейчас, после моих слов. Когда он поднял взгляд на меня, я уже ломал борт. Отламывал без всякого видимого со стороны усилия кусок за куском и крошил в пальцах прочное, почти каменной твердости дерево, словно гнилую труху, усыпая мелким крошевом палубу.
Демонстрация силы иногда действует лучше всяких объяснений. Глаза всех троих делались все шире. Когда дыра в борту стала размером с голову, капитан сипло выдохнул:
