Миреле хотел было возразить, но понял, что у него нет на это сил.
Да и нужно ли это было хоть кому-нибудь?
Он опустился на подушки в дальней части зала и принялся бездумно наблюдать за приготовлениями к спектаклю. Актёры сновали мимо него с улыбками на лицах, полные воодушевления перед предстоящей встречей; потом пришёл черёд зрителей — они рассаживались по местам, расправляя полы пышных одеяний, раскрывая веера.
Многочисленные фонари, развешанные под потолком, светили ослепительно.
Хаалиа появился под руку с дамой. Миреле наблюдал за всем происходящим рассеянно, и только лишь по тому, что все придворные бросились на колени, понял, что это была сама Светлейшая Госпожа.
Весь первый акт он, сидя в отдалении, вглядывался в лицо человека, которого десять лет тому назад встретил в беседке господина Маньюсарьи.
На этом лице, и в самом деле, не было заметно даже тени печали — Хаалиа улыбался, увлечённо следил за происходящим на сцене, хлопал в ладоши.
После перерыва Миреле вышел в сад.
И, видимо, вскоре после этого у него снова начался жар, потому что дальнейшее потонуло для него в тумане полузабытья. Почувствовав себя хуже, он добрался до первой попавшейся беседки и, рухнув на скамью, прислонился пылающим лбом к опорному столбу.
Провалившись в полусон, он слышал звуки чьих-то шагов, шелест одеяний, негромкие голоса — мужской и женский.
— Ты же понимаешь, мой милый, что я и так щадила твоего брата на протяжении стольких лет — исключительно ради тебя, — мягко вразумляла своего спутника женщина. — Но теперь это зашло слишком далеко, и другого выхода нет.
— Да, другого выхода нет, — спокойно согласился мужчина.
Миреле с трудом открыл глаза.
Лунный свет серебристо лился на листья дерева, похожего на абагаман — хотя тот должен был быть далеко отсюда; яркие отблески фонарей ложились на золотое одеяние и казались тенями каких-то нездешних цветов.
Хаалиа стоял, устремившись взглядом куда-то вдаль, и лицо его было безмятежным, как вода в лагуне.
* * *
То, чему суждено было случиться, не могло миновать.
Помнивший слова Энсаро о принесении жизни в жертву, видевший, к чему привели проповеди о милосердии на площади Нижнего Города, Миреле не ждал чуда и, что гораздо хуже, не желал его.
Поднимаясь спозаранку, он бродил по кварталу, украшенному снежным убранством, встречал улыбавшихся актёров, с радостью предававшихся зимним забавам, и знал, что не позволил бы растоптать всё это, даже если бы такой ценой могла быть выкуплена жизнь Энсаро.
И всё же однажды он отправился к Хаалиа, чтобы просить его о волшебстве.
Тот в последнее время появлялся в квартале часто, как будто хотел своим примером доказать правдивость слов Алайи о том, что любые горести нужно заглушать весельем. Зимний мороз оставлял на его бледных щеках яркий румянец, который превращал его почти в мальчишку: Миреле помнил, что Хаалиа больше лет, чем ему самому, однако глядя, как тот резвится, подобрав полы своих роскошных одеяний, и играет в снежки с самыми младшими из актёров, поверить в это было трудно.
Он собственноручно варил на свежем воздухе какой-то напиток по одному ему известному рецепту, и пряный аромат корицы, апельсина и ванили распространялся в морозном воздухе на весь квартал. Потом Хаалиа наливал свежеприготовленное зелье в чашки и раздавал всем желающим, которых набиралось немало. Миреле тоже однажды подошёл к нему, устроившемуся в тени засыпанного снегом дерева абагаман, и получил в руки фарфоровую пиалу, наполненную дымившимся напитком, похожим на чай, вино и травяной лекарственный отвар одновременно.
Содержимое слегка обжигало внутренности — как, как обжигает глоток разреженного воздуха на вершине высокой горы.
Дни стояли удивительно ясные, снег искрился на солнце и звонко хрустел под ногами.
Хаалиа днями напролёт предавался ребяческим забавам с актёрами, а по ночам смотрел представления в отреставрированном павильоне, радовавшем глаз свежими и яркими красками.
Энсаро, брошенный в крепость, дожидался своего приговора, который, впрочем, и так был ясен каждому — сжечь живьём на площади Нижнего Города, той самой, где лжепророк, а на деле обманщик и шарлатан, собирал толпы своих приверженцев.
Миреле никак не мог выздороветь после часов, проведённых в тонкой одежде под снегопадом. Жара у него больше не было, однако то, что пришло ему на смену, было хуже — вялотекущая болезнь, то отпускавшая его, то возвращавшаяся снова приступами слабости, сонливости и тошнотворной тоски. Каждое утро он выходил за ворота квартала, чтобы узнать новости об Энсаро, и каждый раз возвращался с головной болью, звоном в ушах и глухим кашлем, терзавшим грудь.
"Всё ещё жив..."
Миреле старался не отдавать себе отчёта в том, что ждёт, чтобы всё это поскорее закончилось.
Однажды утром он проснулся с чётким ощущением, что не может больше так жить, и именно тогда и отправился к Хаалиа.
Тот обычно был окружён толпой актёров, но на этот раз почему-то оказался один — сидел в беседке, положив скрещённые руки на перила, и задумчиво улыбался, разглядывая квартал. Сложно было не списать это неожиданное одиночество на знак судьбы — или же на умение Хаалиа читать чужие мысли, так что Миреле даже не стал утруждать себя церемонным вступлением к беседе.
— Спасите его! — взмолился он. — Ведь вы же можете.
— Его смерть необходима, — пожал плечами Хаалиа. Он говорил таким же тоном, каким бы мог обсуждать погоду.
— Я могу это понять... к сожалению, — Миреле горько усмехнулся. — И всё-таки. Существует сотня способов создать видимость, в которую поверят другие, в то время как... Впрочем, кому я это рассказываю? Ведь вы же...
— Да, вы совершенно правы, я мастер иллюзий, — согласился Хаалиа, перебив его. — И я мог бы заставить других поверить в то, что они видят Энсаро, корчащегося в языках пламени, в то время как сам Энсаро был бы переправлен в безопасное место, в котором он мог бы в тишине и спокойствии продолжать свои труды.
— Но вы этого не сделаете, — устало заметил Миреле, сразу же догадавшийся о таком исходе разговора. — Почему? Ответьте мне. Вы считаете, что именно продолжать свои труды он и не должен? Что то, что он делает, принесёт в мир лишь смятение и злобу? Что же это значит? Что все лучшие начинания всегда приводят к худшему? Что единственный выход — погрузиться в хоровод развлечений, как предлагают в квартале манрёсю? Выпить вина забвения и отдаться развесёлому танцу?
— Вероятно, Энсаро сейчас задаётся теми же самыми вопросами. Оставленный всеми своими сторонниками, брошенный в грязную темницу, искалеченный пытками... Один только Милосердный может его утешить, но кто знает, чувствует ли Энсаро его присутствие сейчас? Быть может, и эта единственная опора рухнула под ним в самый тяжёлый час, — заметил Хаалиа, приподняв бровь. — И, возможно, он тоже начал сомневаться и думать, что всё, что он видел и слышал прежде — ложь. Легко взойти на костёр, когда тебя наполняет чужая сила...
Миреле не мог допустить мысли, что он настолько безжалостен, чтобы издеваться намеренно, получая от этого некое удовольствие, однако всё-таки не удержался от бессильного выкрика.
— Ну так сделайте же что-нибудь!..
— ...и гораздо сложнее, когда ты остаёшься один на один со своей бренной оболочкой, тем, что предоставляет этот мир при вхождении в него, и больше не слышишь голоса собственной души, — продолжил Хаалиа, не обратив ни малейшего внимания на то, что его перебили. — Ах, Миреле, Миреле. Разве мой брат не говорил вам, что сам желает для себя того, что происходит? Это его испытание, и я не имею права вмешиваться.
— Да, и я поверил в это. Не важно, что я пока что не могу этого принять — пусть так, пусть его смерть нужна, пусть он сам хочет этого. То, с чем я на самом деле не могу смириться... — Миреле осёкся, внезапно почувствовав, что теряет свою мысль. И тут же продолжил её, охваченный страстным порывом: — Вам не приходило в голову, что это не только его испытание, но и ваше тоже?
— М-м-м? — Хаалиа как-то медленно повернулся к нему и поднял брови. В его взгляде мелькнули одновременно удивление и насмешка, а уголки губ чуть шевельнулись в странной полуулыбке. — Моё?
"Что я пытаюсь ему доказать? — мелькнуло в голове Миреле. — Он же читает все мои мысли. Он знает меня лучше, чем я сам, но это я сейчас пытаюсь открыть ему глаза на то, что якобы скрыто внутри него. Как самонадеянно и глупо".
И, тем не менее, он продолжил.
— Ваше испытание в том, сможете ли вы отказаться от всего, во что верите и считаете правильным, просто... из любви к своему брату. Быть может, подобная ошибка будет стоить вам обоим бессмертия души, но мне почему-то кажется, что лучше совершить её, чем стоять в стороне и смотреть, как мучается человек, которого ты любишь. — Миреле закрыл глаза и почувствовал, как по щекам заструились слёзы.
Но Хаалиа не позволил ему задуматься над собственными словами.
— Что я слышу, Миреле! — воскликнул он насмешливо. — Да вы, кажется, больше беспокоитесь о моей душе, чем о душе моего брата! Разве вы уже не совершили свой выбор? Тогда, когда отказались остаться со мной в моём павильоне? Так прекратите уже метаться и следуйте тому пути, который посчитали верным!
Он решительно поднялся на ноги, явно собираясь уходить, однако в последний момент вдруг подошёл к Миреле и, положив руки ему на плечи, наклонился над ним.
— Вы разрываетесь между двумя половинами собственной души, — проникновенно заметил он, глядя ему в глаза. — Это не доводит до добра. Что же касается вашего пожелания, чтобы я сотворил спасительную иллюзию, то на это я могу сказать одно: спасения для всех не бывает. Всегда кто-то должен принести жертву, чтобы другой воспел ему хвалу.
Он развернулся, однако Миреле, наплевав на все приличия, схватил его за край рукава, удерживая.
— Ну так хотя бы убейте его сами, собственными руками! — закричал он в отчаянии. — Пошлите ему напиток жриц! Не позволяйте ему претерпевать мучительную смерть!
Гладкий шёлк выскользнул у него из рук, как выскользнула бы вода, несмотря на то, что Миреле вцепился в ткань с такой силой, что костяшки его пальцев побелели.
— Нет, Энсаро умрёт, и умрёт в муках, — твёрдо сказал Хаалиа, отойдя на несколько шагов. — Я так решил.
Слова эти привели Миреле в откровенную ярость.
— Вы так решили?! — закричал он, ослеплённый гневом. — Да кто вы такой, чтобы решать судьбу другого человека, пусть даже вашего родного брата?! Воплощение Богини?!
— Вполне возможно, что и так, — пожал плечами Хаалиа и усмехнулся. — Вы что, не слышали всех слухов, которые ходят обо мне? Божественное происхождение мне также приписывают. И я не вижу причин, почему бы мне не согласиться с таким лестным для меня мнением.
Он откинул назад волосы подчёркнуто красивым жестом, как будто любуясь со стороны собственными изящными движениями, расправил одеяние и ушёл — на этот раз окончательно.
Миреле смотрел ему вслед. Полы золотой накидки взлетали при каждом его шаге — а Хаалиа шёл стремительно, легко, красиво — и сияли на солнце так же, как сиял под его ногами снег. Длинные волосы развевались за его спиной и, опадая, окутывали его фигуру ещё одной накидкой — тёмной, переливающейся от вставок золотом и драгоценными камнями.
"Блистательный" — другого слова на ум и не приходило.
Миреле упал навзничь лицом в снег, чтобы охладить свой неуместный пыл. Безудержный гнев его прошёл, но вместе с ним исчезло и ещё что-то — Миреле не знал, что именно, но отчётливо ощущал пустоту внутри.
Не желая поддаваться этому чувству, он поднялся на ноги и пошёл к воротам.
Покинув квартал, он хотел было отправиться к Нижнему Городу, чтобы попытаться увидеться с Энсаро — по слухам, его то ли выставляли у позорного столба, то ли провозили по улицам в повозке, чтобы каждый желающий мог швырнуть в него что попадётся под руку, но уже на полдороге остановился, как будто наткнувшись на невидимую преграду, и осознал, что не в силах сделать это.
"Я не могу, — обречённо подумал Миреле. — Не могу сделать дальше и шага".
Всё, на что его хватило — это развернуться и побрести обратно.
"Но кое-что я всё же обязан совершить, — мелькнула в его голове мучительная мысль. — Я должен присутствовать при его казни. Должен видеть всё собственными глазами, так чтобы он тоже мог видеть меня. Милосердный... или Великая Богиня, дайте мне для этого сил".
Однако сил не было, и они не возвращались.
В последующую неделю ничего не изменилось — Миреле болел, сотрясаясь от приступов глухого кашля, Юке приносил ему новости о процессе над Энсаро. Разве что Хаалиа прекратил появляться в квартале — однако это было облегчением.
В один из дней Миреле, наконец, получил давно ожидаемое известие.
— Послезавтра его казнят, — сообщил ему Юке, который не знал о приверженности Миреле учению Милосердного, однако, судя по всему, начинал догадываться. — Сожгут на площади.
Миреле поднялся на ноги, выронив из рук чашку с лекарственным отваром, и уставился куда-то в окно невидящим взглядом.
Юке помолчал и ушёл в другую комнату. Судя по всему, он считал, что друг хочет побыть один, однако это было ошибкой: чувство беспросветного одиночества, охватившее Миреле в этот момент, было таким тяжёлым и давящим, что он готов был ухватиться за любую руку, протянутую ему.
Преодолев первые несколько мгновений — самых мучительных, когда к горлу почти физически подступало удушье, Миреле заставил себя выйти в сад и пройтись по аллеям, чтобы ощущение собственного движения избавило его от чувства, что он попал в какое-то иное измерение, в котором нет ни воздуха, ни пространства, ни времени, ни возможности пошевелиться — одна лишь пустота.
День был, как и прежде, солнечный, однако тёплый. Снег искрился и таял, превращаясь в лужицы хрустальной воды, колокольчики, привязанные к стропилам павильонов, мелодично звенели, раскачиваясь на ветру. Квартал был украшен к предстоящим празднованиям начала зимы: крыши были устланы сосновыми ветками, перед входом в свои дома актёры развесили фигурки божественных покровителей — тех, которые, по их представлениям, помогали лично им. Единодушия в этом вопросе не было: кто-то из манрёсю выбирал в качестве своего символа духа или демона, кто-то — животное или птицу.
В одной из беседок Миреле увидел собравшихся актёров. Разложив на полу подушки, они устроились между ними — так, чтобы наиболее выигрышно подчеркнуть рисунок на своих красивых зимних одеяниях, подбитых ватой или мехом. Баночки с сухими духами были расставлены на полу, и они, передавая их друг другу и по очереди наклоняясь над ними, знакомились с новыми ароматами.
Миреле остановился поодаль, глядя, как изящно порхают руки, волосы и шёлковые рукава, слыша, как неторопливо течёт приятная беседа и изредка раздаётся звонкий смех.
В этот момент он вдруг понял, какое чувство покинуло его вместе с последними словами Хаалиа — когда он отчётливо ощутил пустоту в груди.
