Московский физико-технический

Один раз он меня так достал, что я сорвала с его головы шапку, я совершенно не терпела демонстративного хамства, именно поэтому, Бернштейн, который был старательно воспитан в интеллигентной семье, не снимал шапки в комнате в присутствии женщин, чтобы позлить меня, которую это шокировало, в общем, я схватила его шапку, выкинула в окошко и, рассерженная, вышла из комнаты. Наташка и Толька плохо меня знали и думали, что я побежала поднимать шапку. Прождав минут 15, Толик бросился к окну и увидел, что его новенькая кроличья шапка, дефицит по тем временам, огромные очереди за такими шапками в ГУМе, лежит, полеживает на снегу, и никто, слава богу, ее еще не поднял. Тогда он спохватился, оказалось, жалко шапку, и побежал за ней. Когда я, расписав тридцатку на четверых и успокоившись, вернулась в комнату поздно вечером, над моей постелью висела моя шуба, сверху шапка и шарф.

-Он тебя повесил, — смеялась Зуйкова, которая всегда старалась уйти от прямых конфликтов, с одной стороны, и найти оправдание своему Толику, с другой, но это внешне, а в глубине души она, во всяком случае, мне так казалось, иногда стеснялась его выходок. Толик же был парень непредсказуемый и, хотя переходный возраст у него был давно позади, вел себя очень неровно — то хороший товарищ, и всё нормально, то вдруг такое говно лезет, что просто диву даешься, откуда что взялось.

Мои разлады с Толиком не укрепляли наших с Натальей отношений, и мы иногда всё же цапались. Наташка к тому времени, сознательно или, не замечая сама, уже устала от незавершенности их отношений, то есть и замуж бы надо выходить, и, вроде как, Бернштейн еще такое дитя в подростковом возрасте, что надо подождать, когда повзрослеет. Кругом шли свадьбы, того же ждали и от них, и, в общем, очевидно, было, что тянул Толька, а не Наталья, хотя Наташка была такой девушкой, на которую очень даже заглядывались ребята.

Мы с Милкой тоже, случалось, препирались, в основном, на бытовой почве, у нас был один шкаф на двоих, и мы в нем слабо помещались, у нее было много шмоток, и я сердилась и всё говорила, давай выбрасывай часть барахла. Но хозяйственная Хачатурова не поддавалась. Когда мы обсуждали этот вопрос, Ленка сидела, втянув голову в плечи, и застыжено молчала — у нее шмотья было в два раза больше, чем у Милки, но, не склонная открыто защищать свои права по мелочевке, Наталья только однажды, слушая нашу перебранку, сказала мне:

-Тебе бы с Ленкой в один шкаф.

Лена, вообще-то, сохраняла нейтралитет и, когда начинались такие мелкие бытовые перебранки, кричала с высоты своего возраста и общественного положения дипломницы:

-Девочки, не будем опускаться до уровня коммунальной квартиры.

И мы старались не опускаться, но с годами жить в общаге, не имея своего угла для тишины и возможности побыть в одиночестве, становилось всё труднее и труднее.

В обеденный перерыв Алешка сидел у меня, когда к нам завалился Сашка бородатый — искал Инну, хотел перекинуться в картишки.

Мы сели втроем — Алешка, Сашка и я. Карта совсем не шла, мне не шла, и я проиграла два рубля.

-Ладно, в стипендию отдам, заходи послезавтра, — со смехом сказала я Сашке, в нашей команде мы на деньги не играли, только иногда много и часто проигрывавший покупал пиво на всех.

И вдруг, услышав мои слова, сказанные вовсе и не всерьез, Алексей достал два рубля из кармана и бросил их на стол:

-На!

И всё. Больше ни звука.

Сашка в первый момент слегка растерялся, но деньги взял, добавив:

— Как выгодно, однако, с вами дело иметь, -и ушел. Но он прекрасно понял подоплеку Алешкиного жеста — тот явно не хотел, чтобы Сашка имел повод ко мне зайти.

Еще до ухода Сашки неожиданно рано вернулась с базы Елена, не могла переодеться и ждала, когда мы доиграем, и парни уйдут, а потом сказала мне, имея в виду театральную внешность Сашки:

-С тобой не соскучишься, кого только не встретишь, так и родимчик может хватить с перепугу.

-Борода не понравилась? Алешка даже два рубля отдал, лишь бы больше не видеть его, — похихикала я, и настроение у меня после проигрыша поднялось.

На четвертом курсе мне всё чаще становилось нехорошо после выкуренной сигареты, кроме того, Алешка не курил, и я стала курить значительно меньше, когда ездила к маме, совсем не курила, в Пущино тоже совсем мало, и только в общаге, где все партнеры по префу, кроме Светозаровой, курили, я прикладывалась к сигаретам, если не было встречи с Алексеем вечером.

В начале марта, на выходные, мы с Криминским махнули в Ленинград, я решилась познакомить его с Зойкой.

Не могу сказать, чтобы Зойка пришла в восторг от Алешки. Ей хотелось видеть рядом со мной что-то более возвышенное.

-Простоват он, — нерешительно, боясь меня обидеть, сказала Зоя.

-Тебя слушать, так нет на свете мужчин, достойных меня. Он способный парень, кончил физтех, я ему нравлюсь, ну, чем мы не пара?

-Не знаю, но чувствую, и, вообще, легкости ему не хватает.

-Но мы не на Кавказе, где требуется умение расковано себя держать и всякий там лоск, жить будем, если будем, а в России.

Зоя вздохнула:

-Может, ты и права, но не торопись. Не выходи замуж только потому, что Ефим тебя не взял, а этот берет.

-Исключено, Ефима я забыла. А Алешка мне очень нравится, просто я уже боюсь влюбиться очертя голову, как в первый раз. Да мне ведь уже не 19 лет, а скоро 22 будет.

-Старая дева, надо спешить, — на этой иронической ноте и закончила Зоя наш разговор.

Алешка чувствовал, что не очень нравится, и вел себя агрессивнее, чем обычно, упирался по пустякам и рассчитался с нами тем, что обыграл обеих в таблицу, при этом так злорадно смеялся над нашими неудачами, что мы чуть его не побили. А на обратном пути, в вагоне, он ласково держал меня за руку и устало молчал, по приезде в Москву помчался на свою работу, на свой почтовый ящик в Подлипках, а я — в Пущино на свои лекции по биофизике.

Как-то вечером, еще в декабре у нас с Алешкой состоялся такой разговор:

-Когда у тебя день рождения? — спросила я.

-26 марта.

-Надо же, и у меня 26 марта.

-Врешь! — Воскликнул Алексей.

-Я не вру, я могу только обманывать, — поправила я его, имея в виду, что он выражается грубо, а в результате он не понял, что и я родилась 26 марта.

В начале марта, встретившись с Алешкой, я вскользь спросила его:

-Ну, а как мы день рождения наш будем праздновать?

-Какой наш день рождения?

-Да 26-ого числа у тебя и у меня день рождения.

-Что, и у тебя тоже? — вдруг изумился Алешка.

-Ну, да, ты что, не понял?

Криминский так огорчился, как будто я отобрала у него день рождения, и всё не мог в это поверить, и я чувствовала себя захватчицей — взяла и родилась в тот же день, в который он уже родился на целых три года раньше, и вот, пожалуйста, был у человека свой, личный день рождения, а теперь он его лишился.

Март в 1969 году был холодный, во всяком случае, в конце марта всё еще лежал снег. Двадцать шестого я иду в своей новой синтетической серой шубке к себе в общежитие, и только заворачиваю за угол, как встречаю Криминского, который нежно обнимает три гвоздики, стараясь закрыть их спиной от ветра и спасти от начавшейся метели.

-Ой, это мне, — восклицаю я и останавливаюсь в радостной надежде, что Алексей сейчас подарит мне цветы, такие нежные, красные посреди суровой зимней природы. Цветами я совершенно не была избалована. Один раз, правда, когда мы всем кагалом мчались по Москве на какое-то мероприятие в солнечный весенний день, на Лебедева вдруг напало лирическое настроение, и он купил мне букет цветов возле метро, когда я, пробегая мимо, залюбовалась на них и даже сказала:

-Какие красивые...

Купить купил, но потом уверял окружающих, что я рыдала и кидалась ему на шею с просьбой:

-Павлик, купи цветочек.

И теперь я хочу ухватить букет. Но Алешка отдает их мне как-то неохотно, видимо, он представлял, как принесет их в тепло, и передать их сейчас, на ветру, на углу общежития, не торжественно, не входило в его планы, а перестраивался он очень медленно, и поэтому дал мне полную возможность заподозрить, что эти цветы в мой день рождения вовсе и не для меня. Но в конце концов всё же расстался с букетом, вручил его мне, а я позднее, уже в общаге тоже поздравила его и подарила заранее припасенный подарок.

Отмечали день рождения в субботу, в выходной, опять гуляли у нас в комнате, и опять Алексей был хорош, пьян, но тих, и всё слушал Милку, которая трещала с ним безумолку, а Криминский зачаровано глядел ей в рот, потом сказал мне:

-Мне кажется, у нее во рту особое приспособление есть, которое помогает ей так быстро говорить, просто какая-то неимоверная скорость.

-Ну, да я ведь тоже болтушка, — смутилась я.

-Да что ты, у тебя бывают паузы в разговоре, а у нее нет, — засмеялся Алешка.

В 12 часов дежурная пыталась призвать нас к порядку и выгоняла гостей, и с третьего захода выдворила-таки. Я пошла провожать Алешку, и он снова позвал замуж, и я снова промолчала.

Интересное кино, думала я, лежа в постели после гулянки, пьяный он меня замуж зовет, а трезвый — только приехать к нему в Подлипки.

Алексей поселился в Подпипках вдвоем с парнем, неким Пономаревым, который, по крайней мере, раз в неделю приводил девиц, и Алешка уходил ночевать к соседям. Алешке было обидно — он уходит, и Пономарев ему как бы должен, и он мечтал воспользоваться этим, и всё уговаривал меня ехать к нему, а я упиралась. И каждый раз, как мы виделись, не менее двух раз в неделю, Лешка при расставании говорил одну и ту же фразу:

-Поедем ко мне в Подлипки.

Я ощеривалась на эти слова, и уже после свадьбы, как-то, когда он сказал "Поедем ко мне в Подлипки", и я вся напряглась, — Да всё уже, всё, теперь-то чего? — засмеялся муж.

Девчонки, Ирка, Динка, Ленка Жулина подарили мне на день рождения красивый крепдешин на платье — зеленый с огурчиками — я долго не шила из него платье — в то лето не удалось, потом беременность, и только после института сшила. Зато носила несчетное количество лет в виде платья, а потом еще в виде блузки и дочка донашивала.

А девчонки в комнате подарили мне хороший альбом для акварели и ленинградские краски, я неожиданно много стала рисовать, и подарок был мне как нельзя кстати.

Весной шел чемпионат мира по хоккею. Я смотрела не все игры, но телевизионная была напротив 121 комнаты, и на финальные игры я, привлеченная воплями болельщиков, заглядывала, а финал — чехи и наши — просто отсидела весь. Чехи напирали не на шутку, и кто-то в темноте зала сказал довольно громко:

-Чехи оккупантов бьют.

И аудитория тихонько хихикнула. Конечно, все болели за наших, за нашу хоккейную команду, но только в игре, в чемпионате. А во время событий 1968 года симпатии физтехов были на стороне чехов. Чехи и стали чемпионами мира весной 1969 года, восстановили частично справедливость.

Еще полный зал был, когда показывали КВН. Тогдашний КВН не был таким красочным и музыкальным, как сейчас, шло состязание только в остротах, причем не на политические темы. Физтеховская команда была довольно сильной, и у меня был там знакомый, всё тот же Пашка Корчагин, с которым я была в одной группе в Пущино, так что смотреть выступления мне было вдвойне интересно.

Наталья увлеклась Цветаевой. Когда Зуйкова что-то прочитывала или познавала, а читала она много, запоем, она не кидала, как Ленка Левчук на кровать книгу или журнал с рекомендацией прочесть, нет, Наталья сперва потопчет тебя, за твою темноту и отсталость, обязательно скажет уничижающую фразу, что, мол, всё культурное человечество уже это знает и читает, а ты тут погрязла в невежестве, и только потом предоставит возможность тебе исправиться, при этом еще намекнет, что мало надежды, что я способна понять и оценить то, что уже ценит всё культурное человечество.

И с Цветаевой всё было, как обычно. Наталью всегда прямо-таки оскорбляло обилие стихов Пушкина, которые я знала наизусть, вот она мне и говорит:

— Ну что Пушкин, уже никто не читает Пушкина, кроме тебя, теперь все преклоняются перед новым гениальным поэтом, Цветаевой. Ты читала Цветаеву?

-Нет, — я, конечно же, не читала Цветаеву и не слышала тогда о ней, но сильно засомневалась в том, что неприлично любить Пушкина, если существует Цветаева, но я готова и ее полюбить, возможно, даже наравне с Пушкиным, но, но...

-Надо сказать честно, Цветаеву я не поняла и не приняла, ни ее чувств, ни напева стихов, только отдельные строчки мне нравились, но такого потрясения, какое я испытала, читая стихи Пастернака про любовь — нет, такого со мной не было, не созвучны были мои теперешние чувства и настроения Цветаевским, совсем не созвучны, так я и сказала Наталье:

-Может быть, Пушкин и устарел, но когда мне грустно или просто скучно, я читаю Пушкина, и мне становится хорошо, а Цветаева на меня не действует, или действует, но скорее наоборот, мне от ее стихов еще хуже становится.

Этим своим заявлением я так оскорбила Наташку, что она забрала у меня недочитанной сборничек Цветаевой.

Еще мы читаем пьесы Ануя, Сартра, я на самом деле читаю с увлечением, читаю после 3-летнего перерыва что-то новое, в эти три года я только перечитывала и то очень мало, во время сессии на втором курсе читала Гашека, Чехова, а после третьего — у мамы Вересаева и Цвейга. Перечитывая "Нетерпение сердца", я уже не надеялась, как прежде, в детстве, что вдруг будет счастливый конец, и он успеет вернуться, нет теперь я точно знала, что не успеет, погубит ее нетерпение сердца, и бросала роман, и плакала тихонько о своем нетерпении сердца, глядя в голубое небо сквозь кривые ветви яблонь.

Теперь я читаю не сердцем, а умом, мне занятны эти пьесы, но они не про меня, я понимаю слишком буквально заложенные в них проблемы и не проецирую на свою жизнь, в моей свои сложности, мелкие, житейские, но это у меня, но не у всех.

Где-то далеко, далеко, в необозримых просторах России, так далеко, что кажется нереальным само существование этих краев, на границе заварушка с китайцами — настоящая стрельба, смерть, кровь, я слушаю краем уха — газет я не читаю, только случайно услышанное радио служит мне источником информации и разговоры окружающих, мне немного страшно, жалко погибших, но и только. Но вот в коридоре Пущинского общежития я встречаю милую девушку Риту, дипломницу из Ростовского университета, кажется, биолога. Я давно ее не видела и радостно здороваюсь с ней, ожидаю привычного ответного оживления на ее лице, но встречаю только отсутствующий кивок головой. Рита проходит мимо меня, и глаза у нее расширены и смотрят в одну точку, она отделена от меня невидимой, но непробиваемой завесой страха, она распространяет вокруг себя волны напряжения, и я недоуменно и растеряно смотрю ей вслед, одновременно склеивая и перебирая все возможные варианты несчастья, которое могло произойти с ней.

Да, она замужем, сынок у мамы, там всё было в порядке, муж военный, ей надо после окончания ехать к нему в военный городок, работы там для нее нет никакой, она талантливая девочка, и мне жалко ее, уедет в тмутаракань, на границу, хоть и к любимому, но...