Китами отвернулась от улицы, и ее зеленые глаза показались Канзаки необычайно глубокими. Ничто не выдавало возбуждения, охватившего девушку, не дрожал голос, движения оставались спокойны. Только откровенность, с которой она говорила, и взгляд, который не могли спрятать даже линзы.
— Зло, которое я причиняла другим, рождалось моей собственной болью, моим страхом и ненавистью. Такая вот подлая закономерность: тот, кто жесток к другим, больше всех и боится. Это я знала. Но потом... — Дзюнко прикрыла глаза, вспоминая. — Потом я посмотрела в душу монстра, который изувечил Отоко. Там была такая боль, такой страх, такое страдание, что я едва не умерла в ту же секунду. И зло. Чистое, незамутненное зло, как будто кто-то омыл ненависть, отделил от человека и оставил одно грубое чувство. Ненависть была не самого монстра. Я увидела, чья она, как и ужас.
Рука Канзаки скользнула по стеклу. Молодая женщина тихо произнесла:
— Октавиан Вендиго?
— Да, — кивнула Дзюнко, и ее губы сложились в тонкую напряженную линию. — Тот кошмар внутрь пустой оболочки поместил он, отделив часть себя. Я до сих пор не могу спокойно спать по ночам. Всему виной мой мутировавший мозг. Воспоминания отчетливые, как на записи. Только от идеальной копии таких воспоминаний ничего хорошего ждать не надо.
— Эта гадость тебя преследует?
— Не совсем, — девушка помотала головой. — Скорее, я преследую сама себя. Понимаете, Канзаки-сан, в ненависти и страхе я узнала свое отражение.
— Ну уж... — начала была Мегуми, но Дзюнко ее перебила.
— Меня ведь тогда, в Токио, поймали с ножом, занесенным над ни в чем не виноватым мальчиком. Мальчиком, который был в меня по-своему влюблен. Нет, я не строю иллюзий. Разница между мной тогда и теми, кому мы противостоим, лишь в масштабе наших злодейств. Ну, и еще в том, что меня нашел Ватанабэ.
— Сомневаешься в себе? — спросила Канзаки, стараясь не думать о Сэме. Сейчас ей хотелось отвлечься от их разговоров.
— Нет, — Китами покачала головой. — Мне просто страшно. Не так, как раньше. У этого ужаса нет имени.
— Так чего же ты хочешь?
— В том-то и дело... — Девушка посмотрела на спутницу, и волнение в ее глазах сменилось решимостью. — Канзаки-сан, что велел делать Сэм, когда Анна будет передана с рук на руки?
— Отправляться в точку встречи и ожидать, — ответила Мегуми, уже начавшая подозревать, к чему шел разговор.
— А что будет делать он?
— Проконтролирует работу Учики и Эрики.
— Вы так и не поняли? — брови юной японки саркастически изогнулись. — Он не будет наблюдать со стороны.
— Конечно, не будет. Он заберет их, когда станет ясно, где и как держат Наследников. Раз люди Вендиго ждали, значит, ловушка захлопнется. А мы обратим игру против них.
— Это он вам сказал? Что перехитрит Вендиго и просто спасет остальных?
— Да... — Канзаки запнулась. На душе заскреблись кошки. — Но я знаю, что он соврал. Он хочет снова схлестнуться с Октавианом.
— И вы будете просто так сидеть в сторонке?
— А что я могу сделать? — молодая женщина опустила взгляд.
— Не знаю, — честно ответила Китами. — Я даже не знаю, что сама могу сделать. Но оставаться в стороне не намереваюсь.
— О чем ты? — Мегуми подняла удивленные глаза на собеседницу, широко распахнувшую дверь машины со своей стороны.
— Сэма трудно прочесть, но я проникла в его мысли, — призналась Дзюнко. — Только ему не рассказывайте. Я знаю, каков весь план.
— И?.. — Канзаки помедлила.
— Он хочет попытаться убить Октавиана, — в голосе юной японки звучала сталь. — И я намереваюсь помочь.
— Китами, ты не видела Вендиго в деле, — поспешно заговорила Мегуми. — Если Сэм не хочет, чтобы мы пошли с ним, то я его понимаю. Он мог бы и честно сказать, что для нас подобное слишком опасно.
— Вы предпочитаете оставить его одного в бою с врагом? — теперь Дзюнко лукаво прищурилась
— Я... — молодая женщина не договорила.
Растревоженная, распахнутая и болящая душа вновь заговорила ее собственным голосом.
Что, успокоилась? Все еще стыдно?
Хватит жалеть себя, трусиха. Хуже не будет.
Он сказал, что ты прекрасна, дура.
— Нет, — тихо сказала Мегуми раньше, чем до конца поняла, что говорит правду. — Ни за что не хочу его бросать.
— Тогда идем со мной, — едва заметно улыбнулась Дзюнко, пытаясь понять, когда же эта идеально открытая для чтения мыслей женщина поймет, наконец, что влюблена как девчонка.
Ничего не получалось.
Как ни пытался Учики пробиться сквозь защиту Роджера, атаки неизменно останавливали блоки, уходы, захваты, контрудары. Европеец дрался как машина, компьютер, успевающий просчитать сотни и тысячи ходов противника до того, как тот начнет действовать. Всего пару раз удалось нанести удары, способные сокрушить самого опытного бойца, но на Роджере не появилось даже синяков.
Самому Отоко с каждой минутой становилось все тяжелее дышать. Стремительные выпады европейца почти всегда достигали цели, опережая даже сверхчеловеческую реакцию, и сказывались весьма болезненно. Юношу будто избивали арматурным прутом. Ныли задетые почки, тревожно пульсировала печень. Он подозревал, что не поддавшиеся кикбоксеру ребра дали слабину под ударами коленей Роджера, и сейчас одно из них могло в любой момент вонзиться в легкое. Вместо лица Учики ощущал застывшую свинцовую маску.
— Как видите, дамы и господа, наш лот номер один по-прежнему доминирует в этом маленьком танце самцов, — комментировал невидимый Вендиго. — Сломать его будет непросто, ибо кости и костный мозг были тщательно обработаны крепчайшими сплавами металлов из доступных для столь деликатных операций. Мышцы же нашего Роджера являются самым настоящим произведением искусства, комбинируя наноэлектронику и мутировавшие ткани, способные дать крепость и силу, недостижимую в природе. Оцените, насколько вожделенным становится подобный товар.
Учики подумал, что впечатление его не обмануло. Чудовищный Роджер и впрямь был машиной. Машиной, которую невозможно собрать из простого человеческого тела, отторгавшего инородные части и лишенного генерирующей силу энергии.
Остановившийся европеец замер. Отоко понял: сейчас последует очередная атака. Стремительно, как удар молнии, Роджер сократил дистанцию и махнул левой рукой как мечом. Шагнувший назад Учики почувствовал волну горячего воздуха, ошпарившую от пупка до шеи окровавленная пропитанная потом футболка вдруг распахнулась. Едва чиркнув, удар рассек ткань, словно лезвие.
Широко расставив руки, Роджер рубанул еще раз, на этот раз горизонтально, метя в поясницу. Не желая быть переломленным надвое, Учики нырнул прочь и отчаянно кувыркнулся. Испорченная футболка сползла с плеч, и юноша, стремительно вскакивая после кувырка, сбросил ненужную тряпицу. По коже ползли мурашки.
— Роджер, подбавь эффектов, — скомандовал Октавиан.
И Роджер послушался. В очередной раз бросаясь на противника, европеец подпрыгнул и распластался в тоби-гери. Учики едва успел уйти в сторону. Пятка противника скользнула по плечу, послышался противный треск, потекла кровь. Приземлившись, Роджер не обернулся и резко провел усиро-гери. Узнав удар, Отоко снова ушел в сторону от бьющей стопы. Контратаковать он уже просто не успевал. Стоя вполоборота, европеец отпугнул его йоко-гери.
Проклятый робот словно склеивал отдельные удары в одну серию, успевая делать невозможное. Воздух раскаленной магмой заливал легкие Учики. Теперь он боялся даже попытаться достать врага.
Ничего, ничего не получалось!
Унизительно. Унизительно и глупо. Так и будет он бегать по рингу, истекая кровью и медленно получая побои, пока не свалится.
Обозлившись на собственную трусость, молодой человек плюнул на опасность и бросился в бой.
Хотя бы разок достать. Достать всерьез, чтобы сплевывал зубы, кровь глотал!
Удар, промах. Удар, блок. Контратака, метит в ребра. Уйти, отразить. Предплечье как топором рубанули.
Плевать!
Маэ-гери ему! Ага, попался, дрогнул! Теперь руками, прощупать корпус боксерской серией. Бац-бац-бум! Только по плечам похлопал, не поддается.
Порыв Отоко давал результаты. Разъярившийся юноша впервые после неудачной попытки одержать победу в партере принялся теснить противника к краю ринга. Европеец по-прежнему безупречно оборонялся, но невольно принимал удары и отступал под натиском атак Учики.
Хук! Джеб-джеб-джеб! Враг явно не любил боксеров. Вкладывая весь свой вес и силу в удары, юный японец не замечал, как в груди загорается огонь истощения.
Снова ногами. Подкосить его, заставить споткнуться, потерять равновесие, замедлить! Нет, ни пинки, ни кикбоксерские приемы, ни даже родное карате не действует!
— Да ломайся же, скотина, — сипло прошептал сквозь зубы Отоко.
Роджер механически отразил очередной удар и подпрыгнул. Начавшая сдавать реакция подвела юношу, и мощный пинок едва не опрокинул японца на спину. Отшатнувшись, Учики невольно дал врагу пространство для маневра. Европеец наклонил голову и понесся вперед, подобный бешеному быку.
Первый удар — широкий боковой правой. Второй — ребром ладони по шее. Отоко, выплевывая горячий воздух, оборонялся. Подсечка, прямой удар ногой. Роджер старательно сокращал дистанцию, пытаясь навязать ближний бой. В нем проклятая машина способна была попросту раздавить противника.
Руки и ноги европейца мелькали так быстро, что даже Учики перестал четко различать их. Толпа, уставшая выть, кричать и свистеть, издавала лишь оглушительные всхлипы. Очередное касание пришлось по израненному плечу, выстрелив болью. Машинально дернувшийся Отоко пропустил следующую атаку. Отбив широким ударом руку противника, Роджер коротко ударил японца в грудь.
Остатки воздуха мгновенно оказались выхаркнуты на ринг вместе с кровью. Учики попытался сгруппироваться, защититься. Но Роджер уже ударил второй раз. Потом еще, еще и еще. Он колотил в корпус молодого человека со старательностью швейной машинки, мастерившей смерть. Ребра, жалобно надломившись, треснули одно за другим. В легкое ударило что-то острое. Ноги мгновенно утратили последние силы и стали похожи на два тюка ваты, раздавленные весом туловища.
Закончив превращать внутренности Отоко в фарш, Роджер широко размахнулся. Средние суставы указательного и среднего пальцев кулака были выдвинуты вперед. Учики успел это заметить перед тем, как атакующая конечность понеслась к его лицу. Он попытался поднять руки, но те не слушались, двигаясь медленно, словно боль заковала их в кандалы.
Удар смял левую скулу и скользнул выше, под бровь. Искусственное глазное яблоко болезненно загудело, каменные пальцы напряглись.
Мозг будто взорвался в черепе в ту секунду, когда искусственное соединение протеза с мозгом порвалось, и европеец вырвал из глазницы японца блеснувший синеватой искрой глаз.
Шок полностью парализовал юношу. Смертоносный и почти ленивый май-гери-кокато в печень он не смог бы отразить, даже заметив.
Окровавленный и изуродованный до неузнаваемости Учики упал и болезненно скорчился перед невозмутимо отбросившим искусственный глаз Роджером.
Далеко внизу Эрика не издала ни звука, когда кулак Соры в очередной раз врезался в живот, пробивая из последних сил напряженный пресс. Азиатка била не спеша, с оттяжкой. Она игралась с противницей, чьи руки были вздернуты и надежно зафиксированы хлыстом, который держала стоявшая за спиной Айрис. Лицо и видневшееся в прорехи уничтоженного платья тело Андерсен покрывали глубокие ссадины и темные синяки.
Она уже поняла, что эти две садистки не собираются калечить и убивать быстро. Они намеревались сохранить жертву в форме как можно дольше. Сильная боль отупляет, а Сора явно желала добиться остроты ощущений. Азиатка била пленницу по болевым точкам, наносила чувствительные проникающие удары по болевым точкам, сломала пару ребер, но дальше не заходила. Судя по залегшей меж бровей складке, причиной промедлений послужило не только растягивание удовольствия, но и упорное нежелание Эрики кричать от боли.
Когда несколько минут назад напарницы-трикстеры сломили сопротивление противницы, они надеялись на бессильную ярость и страх. Но Андерсен смолчала, стиснув зубы, пока ее окровавленную кисть с хрустом переламывали, вырывая хвост плетки. Не закричала она и ощутив разрывающие кожу ногти, пальцы, проникающие в нежную плоть на боку. Удары и тычки, от которых все внутри сворачивалось, и распятая девушка конвульсивно дергалась, не вырвали ни крика, ни стона, ни слезы.
Эрика скорее чувствовала, чем понимала: ее не станут рвать на части, пока не увидят слез, стона или хотя бы болезненной гримасы. Эти твари наслаждались не растерзанием, но зрелищем унижения, слабости, страха жертвы. Поэтому она не собиралась доставлять мерзавкам удовольствие. И получалось — начинало казаться, что удары Соры не так уж и сильны. Держаться было чудовищно тяжело, легкие болели при каждом вдохе, избитое лицо давно свело судорогой от попыток сдержать себя. Единственным, что Андерсен себе позволяла, оставались громкие тяжелые выдохи, вместе с которыми наружу выплескивалась боль, не доставшаяся в виде пищи больному разуму садисток.
— Упорная, — со зловещим уважением в голосе прошептала ей на ухо Айрис и подтянула хлыст, заставляя пленницу неестественно вывернуть плечи.
— Все они упорные, — злобно сплюнула Сора и размяла пальцы. — Но это я только начинаю.
Она готова была оставить прелюдии и начать медленно убивать ее. Эрика поняла это по взгляду исподлобья, взгляду обжоры, лишившегося пирожного и взявшегося за суп.
Вот теперь начнутся настоящие мучения. Но она все равно не закричит, до последнего.
Удивительно, но сейчас надругательство и мучения перестали пугать. Как сама Эрика и предсказывала — случившаяся беда и вполовину не так страшна, как та, которой боишься. А этих двух животных она не боялась. Совершенно.
"А ведь точно", — подумала вдруг девушка: "Я совсем не боюсь".
Выходило, что Канзаки была права, и безумная затея, в которую она вовлекла Учики, избавила Эрику от страха перед болью и пленом. Неужели и впрямь венцом всему служили гормоны, секс?
Нет. Дело было вовсе не в плоти. Просто прошлой ночью она почувствовала, что все-таки не одна. Они с Чики-куном стали частью чего-то большего, чего-то, что нельзя увидеть взглядом, обращенным в себя. И не только они вдвоем — Сэм и Мегуми-сан тоже являлись частью этого большого и непонятного. Не понимая, как так вышло, Эрика чувствовала единение, почти родство с теми, кто делил с ней последние дни перед смертью. Именно сейчас, на самом пороге гибели.
Умереть было не страшно, теперь уже нет. Она давно осознала, что не выживет без Марлона, и от такого осознания становилось тошно. Но в глубине души Андерсен знала, что погибнет в бою, и не волновалась о медленном истощении. Сейчас ей оставалось бы всего несколько дней, может, недель. Так в чем же разница между одной и другой смертью?
Когда Сора сжала кулак, Эрика поняла ответ на этот возникший в ее собственной голове вопрос. Одна, сама по себе, она могла померкнуть или быть потушенной, как наглый яростный огонек. Но сейчас выбор стоял иначе: потухнуть или сгореть ярким пламенем ради чего-то стоящего. Ради кого-то.
