Действительно, носители синдрома А на ранней стадии развития близки к психическим больным. Расширение или сокращение "эго". Разногласия с окружающими, приверженность к индивидуализму. Слетевшая с катушек мозговая активность, которую в одиночку под контроль не взять.
Загнанная в угол химия эмоций вызывает аномальную секрецию нейротрансмиттера, который является токсичным агонистом и подвергает рецепторы мозга крупному стрессу.
Рецепторы — формант нервной ткани, задающий направление жизненной, телесной активности. От притока токсина, постоянно передающего на них напряженность, рецепторы с целью разрешения ее причины запускают новые телесные контроллеры.
Если больно — к телу без боли.
Если хочешь вернуться к животности — к животному потенциалу.
Эти изменения строго индивидуальны, но в основном в человеческие рамки они не вписываются.
Изменение в результате действий физического тела, останавливающего психический распад. Эту метаморфозу иначе как "одержимый чем-то дурным" и не опишешь. Отсюда кличка — "одержимые".
Ее, причину аномальной секреции материала для возбуждения рецепторов, называют пораженным органом.
А порожденную возбужденными рецепторами "способность для решения проблемы" — новообразованием.
Клиника имени Ольги — спецдиспансер, созданный для этих носителей синдрома A. Пациенты под присмотром заботливых надзирателей наподобие Мато-сан отправляются в Ольгу и до излечения не соприкасаются с обществом.
Клиника подобна лимбу, но с этого года — видимо, после драки с правозащитниками, — была вынуждена для проформы раскрыть двери для нескольких пациентов.
Вынеся допущение, что можно попробовать вернуть вот этих в общество, выйти позволили двоим — мне, Исидзуэ Арике, и Хисаори Макине. Хотя я-то и не был синдроматиком, просто попался под руку. Одержимая родственница в корпусе D, вот эта сестренка меня и приметила.
— Ну, про это отложим. Так что, Мато-сан, вы про протезы не в курсе?
— Не в курсе. Не хочу возиться с чем-то неочевидным. И тот ребенок, и твоя сестра в ту же кучу. Эти — не носители синдрома A, но, как бы сказать...
То есть — не одержимые.
"То есть сами демоны", — чуть не сказала Мато-сан то, что говорить не в ее стиле. В этом смысле я тоже не хочу задумываться, потому уточнять не стал.
— Но Кайэ все-таки не любит одержимых. В блокнотике написано, что он сказал не говорить при нем об одержимых.
— Ага... Он подделки терпеть не может. Зато и пораженные органы, и новообразования служат ему ценным источником пищи. Сёдзай. Ты заметил, что тот ребенок постоянно голоден?
Гм... Кстати, да, у Кайэ даже после ужина, кажется, урчало в животе?..
— Вон оно что. Ну да, вечером, перед уходом, я слышу звуки его желудка. И спрашиваю, не проголодался ли, а он смущается и говорит не обращать внимания... Понял, он у нас вечно голодный персонаж...
Ошибочка вышла. Я думал, раз он маленький, ему и еды надо мало. С сегодня надо увеличить порции.
Я поднимаю глаза и вижу непроницаемый вид и сосиску на косточке в руке Мато-сан, одна штука.
— Вообще-то я сейчас серьезную вещь сказала. Что, тебе так нравится Карё Кайэ?
— Э-э... Не знаю даже. Сам Кайэ — не проблемный, приличный... А, стоп, на самом деле характер у него гнилой. Я в его душе чувствую то же, что и в тебе, Мато-сан. Без денег и хитрого протеза я бы к нему и не заглянул. Но сидеть с ним не напряжно. Как бы, ну, когда слова кончаются, мы просто сидим расслабляемся... если привыкнуть, не так уж напрягает...
— Кстати, ты странно его называешь. В предыдущем звонке ты говорил "Кайэ-сан".
— А? Ну, Кайэ сам так просил.
"Объясни, как к этому пришли", — приказывает Мато-сан, глядя ледяными глазами. После полуторагодичного натаскивания мой спинной мозг реагирует помимо воли. В конечном счете, человеком правит не разум, но тело.
— Угу... Ну, все началось с вчерашнего вечера.
?
"Кстати, Исидзуэ-сан. "Кайэ-сан" неприятно звучит, можешь говорить просто имя без церемоний".
Лежа на боку на кровати, работодатель ангельски улыбнулся. Я не помню, но вчера днем, наверное, я хорошо сделал работу.
"Так и удобней. Ладно, тогда с завтра так и буду".
Признаться, добавлять "сан" мне самому казалось неправильным во многих смыслах — он и моложе меня опять-таки, — так что это самое то. И если я буду просто говорить "Кайэ", меня должны перестать каждый раз терзать сомнения, уж не девчонка ли он на самом деле. До заданного момента, семи вечера, оставалось еще чуть-чуть времени, поэтому я ложусь на софу и ничего не делаю.
Подземная комната была окутана какой-то смутно неловкой тишиной, но она перед этой уютнейшей софой бледнела.
" Слушай. В таких случаях не говорят что-то вроде: "Тогда ты меня тоже просто по имени зови"?"
Голос озадачивающе пришибленный.
"Да?"
"Ну да".
"Хм-м", — разговор прервался.
Потом неуютная тишина закончилась.
Слегка высунувшись из-под тени балдахина, черноволосый наниматель промямлил, что было редкостью:
"Арика... ты мне этого не скажешь?.."
?
— Вот, так и было.
Взгляд Мато-сан причиняет боль. Это по какому, интересно, физическому закону вспоминаемая неуютная тишина так наглядно переехала к этому столику?
— Ну? И ты сказал?
— Не, он меня уже и так стал звать без церемоний, какой смысл говорить?
После этого я стал звать Кайэ "Кайэ", а Кайэ сменил "Исидзуэ-сан" на "Арика".
— Эк вы поладили.
"Ам!" — Мато-сан отъела сразу половину сосиски.
— Ну, лично я думаю, все обычно.
— Эк вы поладили.
Ам. За второй заход сосиска на косточке пропала из этого бренного мира.
Мато-сан взяла вторую и недовольно заставила пропасть и ее. Это уже не какая-то неуютная тишина. Это — зона ужаса.
— Ч-что-то не так?
— Да нет. Просто поняла, что ты уже ничего не можешь. Если даже в его подземелье не чувствуешь опасности, недолго тебе осталось. Ладно, так хоть одним подопечным станет меньше, уже хорошо.
— Вот не надо говорить такое! Я и сам понимаю, что та подземная комната опасна и Кайэ — просто тот, кто платит. А если станет жарко, я готов, сразу побегу к тебе за помощью.
— Ко мне-то почему?
— А кто мне представил Кайэ? Хоть отвечать за свои идеи можно?
— Не, ты сам полез в пасть тигру, Сёдзай, ты и отвечай. Мне нечего встревать. А если и есть, то это чувство долга, потому что представила ведь.
Похоже, болтовня подняла ей настроение — выражение лица Мато-сан чуточку развеялось. Однако не думал, что у нее есть это самое чувство долга.
— Э-э, это как?
— Ну, мы с тобой ели один завтрак. Как минимум я лично сделаю аутопсию.
Долг оказался с презумпцией кончины.
— Ясно... Я буду работать, твердо держа себя в руках. Этого достаточно?
— Ага. Тебе вообще-то жить опасно. Это главное, не забудь.
Подчистив последнюю сосиску, она поднялась.
Деловитая Мато-сан — на работу, а вот у меня сегодня выходной.
— Кстати. Мато-сан, у вас живот не болит?
Будь хоть трижды Злым Томатом, а столько косточек так легко не аннигилируются.
— Гм? Не, это немного еще. Эта всего-навсего восьмая. Чтоб я от переедания не могла работать — не бывать этому.
"Ну все, пока", — и Тома Мато уходит, педантично заплатив за себя.
Если в традиции семьи Тома подъедать все, что приготовлено, она даже для них будет исключением.
"
Только выйдя из "Мариона", я пал жертвой жестокого головокружения.
После полудня того понедельника, когда я освободился от ухода за Карё Кайэ. Вторую неделю, даже в августе, без жалости жарящее минимум на тридцать семь градусов солнце быстро выплавляло желание проявлять активность.
Жар такой, что даже дышишь с опаской.
Блага цивилизации так жестоки, что как только лишаешься кондиционера, переживаешь опыт отчаяния, подобного падению с утеса.
Однако в этом тоже прелесть лета. С пагубным ультрафиолетом, массированно палящим сверху, стыдно и пикнуть про какую-то там жару, так что если так думать, то и эта топка вполне романтична. Роскошь без стеснения купаться в свете настолько сильном, что глаз не открыть. Хитрость, чтобы пережить психические боли и трудности, в том, чтобы узнать им цену. Утешение из тех, что мог бы сказать один доктор-с-мечтой в клинике имени Ольги.
Поэтому я поплелся в Ясакадай, что за две станции отсюда.
Полдень рабочего дня, пустые вагоны электрички.
Никто не косился на беловолосого однорукого парня, проплывавший за окном город все тот же, что и полтора года назад, и я, сам себе удивляясь, успокоился.
— Однако тут правда ни фига не изменилось...
Полтора года назад я каждый день этим путем ездил до школы и обратно. У станции Ясакадай было все так же людно и не очень чисто, совсем неэлегантный ученический район.
Матроны с магазинными сумками, молодежь с массой лишнего времени. На кольце ожидают таксисты. Сонные раздатчицы бесплатных салфеток, поле раскиданных на дороге флаеров.
Обычная жизнь, можно было бы предаться тихой ностальгии, но, увы, не изменился только сам район, а вот ситуация была совсем другой.
Не так привольно, как в вагоне. Я просто двигался в сторону офисных кварталов и уже успел ощутить разницу температур между мной и остальными.
В общем...
— Пожалуйста, пожалуйста! Пож... а, вы — студент? Пожалуйста!
...и становиться для всех прозрачным — неприятно...
— Позвольте помолиться за ваше сча... Ой.
...и отворачиваться, как только заметила, тоже, знаете ли...
— Говорю же, рассвет в следующую пятницу! Не спать? Не, не спать плохо, хоть отправление...
...и неловко, когда умолкают только что нормально болтавшие люди...
— Слышь, тебе не тяжело?..
...и вот до такого доходить тоже не надо, спасибо большое.
?
— Тебе не тяжело?
Шепот, я останавливаюсь.
Бесцеремонный голос. Оборачиваюсь — кто это еще? — а там... то ли знакомый, то ли нет, а то ли просто не хочется вспоминать, опасный на вид малый.
— Ну? Не тяжело тебе? Чушь собачья. Как ты можешь так идти себе и в ус не дуть?
Он говорил еще более бесцеремонно, но его одежда выглядела настолько бредово, что я даже не нашелся что ответить.
Парень был одет в парку, в такую-то жару натянул капюшон на голову. Левая рука голая, правая завернута в жаркий длинный рукав. Он был ниже уровня моих глаз, но вызывающий голос и взгляд были направлены из-под капюшона на меня.
— Я что, знаю тебя?
Исидзуэ Арика теряет память о световом дне, и эта фраза для него стала дежурной.
— А-а... Так, напрямую, мы встретились впервые, но я тебя хорошо знаю. Ты меня не помнишь, что ли?
Голос, кажется, приуныл. Впрочем, похоже, он простужен — хрипит и плохо слышно.
— Извини, у меня с памятью проблемы. Но мы все равно встретились впервые, так?
Его капюшон кивает.
"Я тебя хорошо знаю". Он, словно на морозе, обнимает левой рукой правую.
— Странные дела... Не то чтобы я тебя обвиняю, но... с чего все подряд тыкают мне с первой встречи?
— Дык, ты знаменитость. Тебя знают все с нашего поколения, наверное.
Парень под капюшоном не желал зла. Я даже не догадывался, о чем он, но, похоже, так и есть.
— Ну, неважно. Так что, парень, тебе от меня надо?
— Сразись со мной. Рука-то у тебя не заржавела.
Взгляд как стрела. На миг я забыл о летнем солнце.
В его голосе из-под капюшона звучала жажда убийства. Настоящая, я такое сколько-то раз видел в Ольге, трагическая мольба — "мне больше ничего не нужно, только дайте его убить".
— Не. Прости, но, гм...
Как я остался спокоен после этого — ответит моя утерянная способность чувствовать опасность.
— Ну пожалуйста. Сразись. Нужен хотя бы ты, а то мне вообще...
Смертоносная аура человека в капюшоне была искренней, хваталась за соломинку.
Жаль разочаровывать, но я не могу оправдать твоих надежд.
— Ну. Видишь же, проблема даже не в том, что заржавела.
Показываю левую руку. Из-за капюшона ему плохо видно, что ли, или видел, но не задумывался — в общем, взглянув на безрукого Исидзуэ Арику, он пораженно застыл.
— Э, что?..
Нет, минутку. Тогда его первый вопрос был...
— Ничего себе... Это же предательство. Ты разве не такой же? Не может быть. Мы, по идее, одинаковые — и по статусу и по мыслям.
Скрежещет зубами.
Человек в капюшоне смотрел на меня с совсем уж неприглядно-безобразной жаждой убийства.
— Черт... я в печали, семпай. Я думал, смогу хотя бы с тобой быть в команде, — разочарованно выплюнул он и просто отвернулся от меня.
Неуверенная походка.
Человека в куртке-парке затмил летний зной. Он как наркоман.
Думая записать про исчезающую в закоулке фигуру, я потянулся к блокноту, но бросил; фиг с ним. Я все равно не смог оправдать его ожиданий. Без невероятного совпадения и невероятного невезения мы больше не пересечемся.
?
Переводя на другие рельсы, меня атакует странное впечатление от университета.
По сравнению с городом отчуждение слабее, но меня заполняет атмосфера "на первый взгляд здесь все устроено нормально". Термин "кампусная жизнь" у нынешнего меня чуть застревает в горле, давая ощутить чистое, безупречное будущее.
Вообще, считается, что я на академическом отпуске, так что в моем текущем физическом состоянии дневные лекции жалки, как если бы я пытался нарисовать картину на песке в полосе прибоя. Если мне всерьез захочется отучиться, придется ходить на вечерние курсы.
— Впрочем, какова вероятность?..
Пока что решение — не посещать. Насмотревшись, я пересекаю его широченную территорию.
Зелень со свежим видом принимает удар летнего солнца. Иногда мимо проходят студенты, среди которых полтора года назад был и я. Я топаю по дорожкам из красного кирпича, чуть ускорив шаг. И вдруг.
— У-о-о-о-о-о-о!!!
Издалека доносится крайне неуместный вопль.
Я узнаю этот голос и оборачиваюсь. Поблизости никого нет, но за сто метров от меня — кооперативная столовка, где я ел, когда еще учился. Так вот студенты у ее окна, кушавшие давно не виденный мной рис с рыбой, внезапно повскакивали и закричали.
Я ничего не видел, ничего; я спешу к главному входу.
А сзади — топ-топ-топ-топ-топ! — разметывая растительность, набегает девушка.
— Стойте-е! Человек, похожий на Арику-семпая, срочно остановите-есь!
Сейчас где-то три часа дня. Я смогу вернуться в дом Исидзуэ до заката, если выдвинусь через минуту. Нахлебников больше нет, отныне я могу жить в новых апартаментах, как приличный человек. Да, звучит неплохо.
— И не игнорируйте меня-а! Это же ты, семпай! Этот на первый взгляд травоядный, а на самом деле холодная рептилия — точно Арика-семпай!
Ж-жух! — она уходит в динамичный дрифт по траве и встает на пути. Благовоспитанная девушка в шортиках и с короткой стрижкой.
— Не понимаю... Почему ты в моем универе, а? Рядом с промзоной есть женский колледж, ты же туда собиралась. Провалилась, что ли, балбеска?
