Блатные из тридевятого царства

— А скажи-ка дядя, чья это лодка на реке болтается?

— А тебе зачем?

Везет же нам. Первый Михей и сразу сволочной. Терпеть не могу, когда вопросом на вопрос отвечают. На помощь пришел Кондрат Силыч:

— На дрова купить хотим.

Мужик и бровью не повел, в глазах хитринка мелькнула.

— На дрова дороже будет.

— Это с чего?

— На всякий случай.

— Ты зубы не скаль, а то случай разный бывает. — Вылез вперед Евсей.

Пришлось цыкнуть на Фраера, для полного счастья нам еще в Мишуках скандала не хватало. Я обуздал эмоции и очень даже миролюбиво предложил:

— Нам бы на другой берег. Организуй переправу, по рублю с человека заплатим. Что скажешь?

— Да что тут говорить, — кивнул мужик, — дело прибыльное. По рублю с рыла даже много, совесть опосля замучает, пятьдесят копеек — в самую печень будет.

— Договорились!

— Нет.

Я сжал кулаки и мысленно сосчитал до десяти. Ну что за сволочной абориген попался. Если уж цену назвал, так садись за весла, чего из себя девицу строить на девятом месяце беременности. На моем лице видать все-таки что-то отразилось. Мужик просек по какой проторенной дорожке я мысленно собрался его послать и сразу сменил гнев на милость:

— Не серчайте на меня. Желающих через реку переправиться много, а лодок мало, да и не с руки мне вас по реке катать. Вы лодку в собственность приобретите и плывите себе — хоть на рыбалку, хоть на тот берег.

— Хорошо. — Сдался я. — Сколько стоит твое корыто?

Мужик потеребил лысину, в глазах снова полыхнула лукавая искорка. С усмешкой сказал:

— Ежели в деньгах — то не сколько. Не нужны мне деньги. Я гляжу у вас сапог новых в избытке, коли размер мой сыщется, можно и потолковать об деле.

Антоха, увешанный сапогами, как новогодняя елка игрушками, уставился на мужика, как рак на ведро с кипятком.

— Пусть примерит, — приказал я.

Мужичок оказался не столько сволочным, сколько паскудным. Каждый сапог обнюхал со всех сторон, просмотрел все швы, мял подошву, как жену после длительной командировки, голенище на зуб пробовал. Наконец выбрал два сапога, причем из разных пар, левый на два размера больше правого.

— Але! — Заволновался Антоха. — Ты чего творишь! Зачем пары разбиваешь! Бери одного размера.

— А на кой мне одного, ежели я с разными ногами уродился. — Улыбнулся мужик. — Одинаковые я и на базаре куплю, а вот на каждую лапу разный — попробуй достань. От того и связался с вами, что сапог у вас куча, выбирай — не хочу.

— Лады, — согласился я. — Забирай сапоги и тащи весла.

— Я бы с радостью, да откуда им взяться, если лодки нет.

От такой наглости у братьев Лабудько даже кулаки разжались, а грудь Евсея на выдохе с хребтом соединилась. Всегда спокойный Кондрат Силыч и тот не сдержался:

— Изжога тебя замучай! Ты чего мозги пудрил, если у тебя лодки нет? Зачем сапоги лапал!

— Так я за них тулупчик в обмен готов дать.

— Да на кой нам тулупчик! — взорвался я.

— Не скажи, — обиделся мужик. — Тулуп вещь хорошая, в хозяйстве завсегда сгодиться. Берите, не пожалеете.

— Да пошел ты, со своим тулупом! — Вспомнив как дышать, рявкнул Евсей.

— Куда? — встрепенулся мужик, сжимая кулаки.

За время нашего путешествия Евсей неплохо изучил географию родных земель, да боюсь, то место, куда он собрался послать Михея ни на одной карте не сыщется. А характер у мужика имелся, пришлось вмешаться:

— К хозяину лодки, — ответил я. — Заодно и нам дорогу укажешь.

— К хозяину можно, — расслабился мужик. — Только я так понимаю — сапог у меня теперь нет, а босиком я не пойду, так что без провожатых ступайте. Дойдете до церкви, там направо и шлепайте в самый конец, пока не приспичит.

— Чего приспичит?

— Откуда ж я знаю, кому из вас чего приспичит?

Мне стало грустно. С такой наводкой будем до ночи нужного Михея искать. Ориентироваться в населенном пункте все-таки лучше по номеру дома, а не по потребностям организма, но, увы, до этого здесь еще не додумались, поэтому мужик, услышав о номерах, лишь покрутил пальцем у виска:

— Изба это ж не бабья титька, зачем ей номер? Там у калитки березка растет.

Я огляделся, почитай у каждого дома по два-три дерева стоит. Где ту заветную березку искать — сам черт не разберет. Мужик будто прочитал мои мысли, отмахнувшись от назойливого комара, продолжил:

— У той березы ближе к макушке ствол исцарапан.

Я не поленился и задрал голову. Сквозь густое переплетение веток и листьев у ближайшей березы не-то что макушку, небо не разглядишь.

— Может особые приметы есть не только у березы, но и у хозяина лодки? — С надеждой спросил я.

— Это чего такое? — не понял мужик.

Пришлось пояснить:

— Шрам на лице или прыщик какой на носу.

— Не. Михей, как Михей. Нету ни шрамов, ни прыщей, не других особых примет, косоглазый только, как и этот, — кивнул мужик на Азама, — лет пять назад со степи пришел. Прижился, женился. Не гнать же назад.

Ну что за мерзопакостный дядька попался. Даже у Шестерок после общения с ним появился ярко выраженный комплекс полноценности. Степняка от славянской рожи любая лошадь отличит. На прощание я даже не кивнул мужику, а он, скривив губы в хитроватой ухмылке, крикнул в спину:

— А насчет тулупчика подумайте. Хороший тулуп, на меху заячьем...

До церкви добрались в пол часа. Божий храм особыми архитектурными изысками не блистал, квадратный сруб венчает одинокая башенка с большим деревянным крестом на макушке. Кореша привычно перекрестили лбы и мы повернули вправо.

Улица вытянулась в струнку, как солдат новобранец при виде сержанта. От церкви до околицы не меньше километра, а народу — раз-два и обчелся. На скамейке у ближнего дома сидят две бабки, от старости поросшие мхом, беззубые рты еле шевелятся, толи молятся, толи кости кому-то перемывают. На нас даже не глянули. В отдаление прогромыхала телега, лошаденка перла воз свежескошенного сена. Несколько раз в глубине дворов мелькнули чьи-то спины, склонившись в низком поклоне над огородными грядками. Деревенский рабочий полдень в самом разгаре. Кто в поле, кто на покосе, летний денек зимнюю неделю кормит.

В гордом одиночестве мы и пёрли вдоль по улице. Справа дом, слева дом, кругом березы, в палисадниках розы цвет набирают, где кого искать — один Господь ведает. Еще немного и поля начнутся. У предпоследнего дома за крепким сплошным забором послышался чей-то невнятный голос, не раздумывая, я шагнул к воротам...

Эх, ну ладно кореша, они ни в школу, ни в детский сад не ходили, а меня ж дурака с первого класса хорошим манерам учили. Заходишь в чужой дом — стучись. И ведь была такая мысль, честно, да рука не поднялась, звонка нет, а кулак сшибать не охота. Вошел во двор, шажок сделал и замер. Я не трус, просто сразу понял — дело кончиться жопой, причем не абстрактной, а моей личной.

На траве, в пяти метрах от крыльца, лежит огромный пес. Он не суетился, как обычные дворовые шавки, он даже поднялся с ленцой, прекрасно понимая — я весь его, от кончиков волос, до последнего хрящика. Выпуклые глаза на крокодильей морде налились кровью. Пасть кривится в плотоядной улыбке, меж клыков в палец толщиной вывалился коричневый язык, мутная слюна обильным дождем оросила землю. Псина, еще не кусив, уже начала меня переваривать. Я постарался потерять сознание, без чувств оно как-то легче в закуску превращаться. Эх, если б окаменеть, пусть эта тварь зубы ломает.

— Пахан, ты чего? — заглянул в ограду Евсей.

Пес и Фраер увидели друг друга одновременно и так же вместе подали голос, в страшном рыке я различил только одну фразу: "...твою мать...", но так и не понял из чьей глотки она вырвался. Евсей понял сразу — философские дискуссии с псом-людоедом ни его конек. Фраер рванул назад, пес бросился следом, я, охваченный ужасом, прикинулся столбиком. Прошла целая вечность, а может и больше, прежде, чем раздался чей-то веселый голос:

— Да вы не бойтесь, он щенок еще, играется просто.

Я скосил глаза — на крыльце молодая женщина. На симпатичном личике веснушки подгорают от смеха. Она сложила ладошки рупором и крикнула:

— Тузик! Ко мне! Ко мне!

Тотчас в ограду ворвался пес. Ураганом пронесся мимо и домашним ковриком распластался у ног хозяйки, куцый хвост мельтешит вентилятором.

— Какой же это Тузик, — выдохнул я, — это целый Туз, причем козырный, корову загрызет и не подавится.

— Ну что вы, — закокетничала женщина, — по собачим меркам он ребенок, вот его мама — та может. Хотите познакомлю, она за домом на цепи сидит...

Я деликатно уклонился от такой чести. Тело только начало отходить от паралича и то частями, а не все. На цыпочках, дабы не потревожить Тузика, я добрался до ворот и выглянул на улицу. Пусто. Корешей ветром сдуло, не видать ни целых, ни обглоданных.

— Паханчик! — Донеслось из поднебесья.

Я задрал башку. Над деревней, высоко-высоко, плывет облако белое и пушистое. Я схватился за голову в надежде удержать рассудок силой. Столбняк сегодня уже прошибал, собака чуть не сожрала, осталось сойти с ума. Как они могли живыми вознестись на небо? Да еще без меня!

Чем сильнее сжимал я голову, тем громче орали ангелы — звали к себе. Через минуту я усомнился в их божественной сущности, уж больно интонации знакомые, да и лексика далеко не ангельская, очень даже далеко...

— Эй, вы где? — крикнул я.

— Туточки, Пахан, на березке, — отозвался Евсей.

И правда, совсем рядом, повернись и лбом упрешься, растет береза. Верхние ветви облеплены корешами, как пальма бананами.

— Спускайтесь, — приказал я.

— А может лучше ты к нам? А то не ровен час, бобик вернется...

— Он блатными брезгует, ему господ с принцами подавай.

— Эх, жалко Лёньки с нами нет...

Ступив на грешную землю кореша потупили глазки. Неловкую тишину нарушил Кондрат Силыч:

— Пахан, ты уж прости, не по-людски вышло. Когда эта зверюга выскочила, мы грешным делом подумали, что тебя, как самого вкусного, он на десерт оставил, а для разогрева нас сожрать хочет. Как на березе оказались — до сих пор понять не можем.

Я усмехнулся и без всяких обид искренне ответил:

— Если б пес на вас не отвлекся, я бы помер от разрыва сердца, меня и кусать бы не пришлось.

— Ну, слава Богу, коли так, — сказал Кондрат Силыч и трижды перекрестил лоб. Отшептав нехитрую молитву, он с ухмылкой добавил:

— Сдается мне, Пахан, мы до места добрались. На той березоньки, что нас приютила, весь ствол на вершине покарябан.

— Да то после вас.

— После нас на ней коры не осталось, глянь — одни борозды от ногтей. Ванька с Васькой так буксовали, что у новых сапог подошва протерлась. Кто-то на березе раньше побывал и неоднократно, точно говорю.

Я не успел ничего ответить, рядом ойкнул Антоха.

— Я сейчас, — выдохнул пастух, держась за живот. — До кустиков сбегаю, приспичило чевой-то...

— Мы с тобой! — Гаркнули братья Лабудько.

— И я, пожалуй, с ними прогуляюсь, мне быстро, по-маленькому, — доложил Федор.

Кондрат Силыч потер подбородок и задумчиво произнес:

— Приспичило, приспичило... А ведь тот хрыч, что наши сапоги мерил, предупреждал, как приспичит — значит пришли. Я тоже до ветру сбегаю, душу облегчу и будем хозяина лодки искать.

У березы остались Азам и я, остальных деревья уже не устраивали, всем резко понадобились кустики. А у нас с ханом — толи организмы крепче, толи биохимические процессы медленней протекают. Одним словом — не приспичило. На улицу выглянула наша спасительница, на веснушчатом лице лукавая улыбка.

— Хозяюшка, — обратился я к ней, — а не здесь ли обитает владелец пароходов, газет и заводов?

— Чего? — опешила женщина.

— Лодка, говорю, не ваша на реке болтается?

— Мужнина. — Кивнула она.

— И где сыскать вашего благоверного?

— А чего его искать, в сарае он, новую лодку смолить заканчивает.

— Вы б позвали, разговор есть.

— Так проходите.

— Нет уж! — Твердо ответил я. — Лучше он пусть выйдет.

Хозяйка пожала плечами и молча удалилась, а я насел на Азама:

— Хан, дружище, сейчас твой единорожец придет, ты уж покалякай с ним на родном языке, глядишь, сговорчивее будет. Как никак земляк, хоть и обрусевший, услышит речь родных степей — вмиг растает. Точно тебе говорю.

Азам понял с полуслова. Ханская грудь вздыбилась, тонкие губы на плоском лице сжались в суровую улыбку. Чингисхан на пике славы скромней выглядел.

Заскрипели ворота, на улицу вывалился тощий тип с раскосыми глазами и носом-кнопкой на широком скуластом лице. Азам важно шагнул вперед, стукнул ободранным кулаком себя в грудь и заговорил. Корявая степная речь лилась из ханской глотки как ржавая вода из лопнувшего водопровода. Сплошное бульканье, мычанье и стоны. Владелец лодок ошарашено заморгал, затем собрался с силами и ответил замысловатой фразой из сплошных согласных. От резких гортанных криков у меня заломило в ушах. Короткие, топором рубленые слова с непривычки раздражали слух. И так продолжалось почти пол часа. Уже собрались все кореша, а земляки все еще сотрясали воздух и никак не могли наговориться. Первым не выдержал обрусевший Михей. Пожал плечами и на чистом русском спросил:

— Мужики, чего эта морда степная говорит? Ни хрена понять не могу.

— Ага, Хан Па, — развел руками Азам. — Я тоже понимать плохо, даже совсем не понимать, чего эта чурка бормочет.

— Так, — подвел я неутешительный итог, — высокие договаривающиеся стороны к консенсусу не пришли. Вы что же братцы, кумыса в детстве перепили? В одной степи же росли.

— Степь она большая, — заметил Михей. — Я с предгорий, а он степняк, у них такой говор, что язык сломаешь, пока вспомнишь, как маму звали.

Здесь бы я поспорил, по мне, что так, что эдак, слово скажешь — губы в узел завяжутся. Но я благоразумно промолчал. Михей чисто по-русски взлохматил пятерней копну жестких черных волос и поинтересовался:

— Чего хотели-то?

— У тебя лодка, говорят, есть, а нам бы на тот берег переправиться, за ценой не постоим. — Взял я инициативу в свои руки.

— Не вопрос, — кивнул Михей. — Только у нас не принято извозом заниматься. Лодок сколь угодно, покупайте и катайтесь на здоровье.

— И сколько?

— Да бесплатно. На кой мне деньги, чего с ними тут делать? У меня вон телега без колес стоит, несете колеса и забирайте лодку.

— Да где ж мы их возьмем?! — Возмутился Евсей.

— А я скажу, — ответил Михей. — Вертайтесь назад, как церкву пройдете — направо, третий дом с конца по левой стороне. Спросите плотника. Он еще в прошлом годе телегу пропил, а колеса остались.

Делать нечего, понурив головы, поперлись назад. Когда добрели до церкви, солнце перевалило за полдень. Давешних старушек уже не было, зато из придорожных кустов высунулись две наглые рожи, а следом, ломая ветки, вылез молодой парнище, косая сажень в плечах, в голубах глазах бултыхается по литру браги. Растопырив руки, он бесцеремонно загородил дорогу, плюнул сквозь выбитый зуб и поинтересовался: