Томми откинулся на сидение у руля, чувствуя, что не может двинуть ногами. Кроме того, у него резало под мышками. Но неповторимый и едва уловимый аромат щекотал ему ноздри. Именно так пахло от некоторых его пассажиров, именно этот запах оставлял в машине после себя ветреный Дональд. Стоило поднести к лицу его желтые перчатки, и можно было томно прикрыть глаза и погрузиться в грезы. Сейчас, когда в его экипаже не было седока, Томми чувствовал, что подвозит самого себя. "Такси к вашим услугам, сэр!", — мог бы он сказать самому себе в зеркало. Ощущение было странным, душа словно раздваивалась. Еще за полтора часа до посещения лавки, облаченный в свою старую кожанку с прогалинами мездры, он был готов, как собака ринуться по следу на запах желтых перчаток. А теперь ему оставалось только зарычать, залаять, заюлить на месте, и, в конце концов, уцепиться мертвой хваткой за собственную ногу.
— Поезжай, дружище!
— Куда изволите, сэр?
— Не задавай лишних вопросов, езжай!
— Слушаюсь, сэр!
Так куда же нам ехать? Что-то не слышно стало седока, заснул он что ли?
— Сэр, осмелюсь заметить, мы уже в Сити!
— А? Что? Езжай налево...
— А теперь, сэр?
— А? Что? И теперь налево...
— Но теперь-то куда, сэр?
— А? Что? Не зови меня сэр, детка. Зови меня просто...
— Проснитесь, сэр! Мы уже четвертый раз заезжаем на Пэлл-Мэлл! Куда же вас доставить?
— А? Что? Где мы? Ты что, спятил, мы уже проехали. Подай назад, там должен быть подъезд с бронзовой урной. Останови. Дай-ка мне прикурить. Возьми, сдачи не надо.
Дверца с силой захлопывалась, так что запах не успевал улетучиться. Томми любовно разглаживал на колене немного помятый портрет Чарльза Диккенса. Хотя счетчик тогда показывал одиннадцать сорок, водитель был не в претензии на легкомысленного седока. Он был даже в восторге от такой восхитительной небрежности — недоплатить и сказать: "Сдачи не надо!". Только так мог поступить истинный джентльмен, только такой запах он мог после себя оставить! На таких господ можно было положиться, они не смотрят по сторонам. Для них шофер — только придаток к рулю, пустое место. Тот же самый водитель? Та же машина с продавленной крышей? Подозрительно? Ах, оставьте ваши глупости, джентльмены, всюду вам мерещится жульничество! Опускаться до таких мелочей истинный джентльмен не станет. Все эти водители на одно лицо, да и есть ли у них лицо? В этой тьме ни черта не разберешь, да и сигара что-то не раскуривается. Сейчас он, позевывая и посасывая дорогую сигару, обойдет бронзовую урну, поднимется нетвердой походкой к подъезду, небрежно бросит пальто в чьи-то руки. Желтые перчатки, где мои желтые перчатки? Бог с ними! А через пару минут он войдет во врата чистилища и, бултых, — нырнет в огромную ванну из каррарского мрамора. Его полуночный райский чертог осветится хрустальными светильниками, тускло заблестят старинные бронза и фарфор...
Черт возьми, но где же эта бронза? Где же эта дурацкая урна у подъезда? Теперь при свете дня Томми уже второй раз въезжал на Пэлл-Мэлл, ему показалось, что и в тот раз была именно Пэлл-Мэлл. А может быть ему взять повыше, поискать на Стренде или у Мартина? Нет, именно здесь они тогда свернули, он точно помнил. В разгар дня было совсем не просто заниматься такими поисками, оживленное движение мешало глядеть по сторонам и подгоняло сзади. Вечно эти чертовы двухэтажные автобусы загораживают тротуар! Эти неповоротливые фургоны, кто вообще разрешает им въезжать в центр города, давно пора ограничить их допуск! Нет, каково, вы только поглядите на него! Пристроился и занял двадцать ярдов тротуара! Что они там затеяли? Ага, вывозят мебель, нашли время! Стоп! Секундочку!
Когда Томми странной походкой в тисках черного костюма приблизился к месту, грузчики уже выносили картину в золоченой раме. Он сразу узнал эту картину, он не раз любовался ею в холле гостиницы "Роза ветров", "Успение графа Пембрука", вот как она называется. Но умирал какой-то римский патриций, а не граф, хотя сходство было потрясающим. Томми проводил восхищенным взглядом проплывающее перед ним творение искусства. Декорацию вынесли, теперь его взору предстала бронзовая урна и массивный подъезд. Он был у цели. Машина терпеливо подождет его на стоянке, из черного ящика уже извлечены желтые перчатки и связка фотографий. Теперь все это покоилось в боковом внутреннем кармане тесного длиннополого пиджака. Прохожие оборачивались на него, принимая его, вероятно, за методистского священника или скромного сельского учителя богословия. Многие даже делали попытку поздороваться с ним. Томми немного оробел, ощущение раздвоения вернулось к нему... Он еще немного потоптался у самой бронзовой урны, посторонился, когда перед ним поплыло в такой же золоченой раме "Обращение Савла" или что-то в этом роде. По крайней мере, для скорбной фигуры Спасителя позировал тот же натурщик, что и на картине в холле. Верно сказано — бог у нас один! Томми осенил себя крестным знамением. Двое грузчиков почтительно ему кивнули на ходу. Он растерянно обернулся по сторонам, бросил взгляд через улицу на витрину магазина. Он ли это стоит у кабины грузовика? Судя по росту, он самый. Покойный фотограф не преминул бы запечатлеть через стекло его нелепую позу. Шофер глядел на себя, словно на фотографию. Признавал ли кто-нибудь себя на фотографии? Как разительно она отличается от зеркального отражения. А главное — она такой и останется, пусть пройдут годы.
Шофер глянул себе под ноги, господи, до чего коротки эти черные брюки! Так же, как в детстве, беззащитны его худые щиколотки перед туфлями непропорционального размера. Неужели он так вымахал за это время? Как страдала его бедная матушка, глядя на него, вырастающего каждый год из самых лучших и дорогих штанин. Та же история случалась и с его бедным братцем Стивом. А он, Томми, уже в четырнадцать лет достиг шести футов росту и был под стать тому прыщавому юнцу. Он над ним пару дней назад так жестоко подшутил, как в ту давнюю пору шутили над ним самим. Еще бы, нелегко быть верзилой. Сколько огорчений своей нелепой природой он причинял бедной матушке. С самого начала Томми рос гигантом, опережая время и своих сверстников. Братец ни в чем ему не уступал. Оба из-за этого рано лишились своей доли материнской ласки, обоим было природой недодано по счету. Матушка, напуганная их ростом, решила, что с них достаточно. Обоих их такими принял мир, отказавшись дальше пестовать. Братец так и остался в своем развитии младенцем. А он Томми так и поплыл по волнам, шлепая по воде своими непомерно длинными конечностями. Он тонул и снова выплывал каким-то чудом. Теперь у него была машина, и он сидел у руля в позе эмбриона. И поэтому, всякий раз, покидая кабину своей машины, он чувствовал себя беззащитным, как утенок, впервые оставивший скорлупу. И поэтому, всякий раз, возвращаясь в свою одинокую конуру, он выключал свет и устраивался на кровати в скрюченной позе, сохраняя в лежачем положении посадку у руля. А во сне ему хотелось еще туже свернуться калачиком, вернуться в первозданное лоно природы. Лишь бы ему не быть одному, только бы рядом находился братец, пусть хоть в той же скрюченной позе.
Вынесли "Казнь Томаса Мора".
Томми вздрогнул, похлопал себя по карманам. Сколько еще он тут намерен стоять, как фонарный столб? Пора было приниматься за дело. Он решительно поднялся по ступенькам. Ни надписи, ни фамилии владельца у двери не значилось, только над дверным фронтоном красовался лепной фамильный герб. Он солидно постучал четыре раза. Вместо представительного швейцара путь ему преградила невзрачная экономка, заслонившая спиной просторный и пустой вестибюль.
— Я к сэру Рональду, если позволите.
— Не имею чести такого знать.
— Простите, я оговорился. Мне сэра Дональда.
— Вы, вероятно, ошиблись адресом, сэр.
— Не может быть... Скажите, а сэра Реджинальда случайно у вас нет?
— Это особняк Вилкокс-Клайвов. Поищите в другом месте.
— Нет-нет, мне как раз сюда. Скажите, а сам сэр... то есть, лорд...
— Если вам хозяина, то его нет дома.
— А где же он?
— А где же ему еще быть, как не на кладбище!
— То есть как? Не может быть... Он умер?
— С какой стати? Он жив и здоров, померла его матушка.
— Не может быть! Какой ужас! Я и не знал... Так он на похоронах?
— Нет, видимо он сначала поехал к нотариусу улаживать всякие дела. Вы ведь понимаете, святой отец?
— Ну, еще бы! (Ничего он не понял — на кладбище или к нотариусу? Святой отец? Это она ему? О боже!) А когда он намерен вернуться?
— Понятия не имею. И ждать его не советую, он дома редко ночует. Похороны у нас завтра, вынос тела в десять.
— А где, на каком кладбище?
— Не помню. Где-то за городом. Там еще церковь и их фамильная усыпальница.
— Но какая церковь?
— Какой-то святой... То ли Розалии, то ли Эмилии. Там еще часы с боем и водяная мельница под полом.
— Святой Сессилии?
— Точно! Сессилии.
Томми бросился в обратный путь, даже не поблагодарив суровую привратницу. Он несказанно подивился странному стечению обстоятельств. Церковь Святой Сессилии находилась в Ноттсбери, недалеко от богадельни, где нес службу его братец Стив. Еще бы не знать ему эту церковь! Там же в приюте должна была обрести свою тихую пристань в этом бушующем мире и старая миссис Молл. Очаровательный уголок, тишина, звон церковных часов... Старушке поначалу там не будет так одиноко, ведь ее дочь будет рядом на первых порах. А потом старушка перезнакомится с другими старичками, ей-то уж будет о чем им порассказать. Только бы ей нашлось там место, кто-то должен ей уступить и отправиться... Да простит меня Бог!
Ну, что ж, по крайней мере, теперь известно, что Реджинальд никакой не Реджинальд, и что в его привычки входит водить людей за нос. Перед лицом всевышнего, перед ликом усопшей ему будет неудобно лукавить. Нет, в самом деле, забавно посмотреть, как он отреагирует при виде чека. А каково ему будет признать забытые перчатки! Если уж он настолько хладнокровен, что и бровью не поведет, то на помощь придет серия занятных снимков. Показать их сразу или по одному? Господа, перед вами лот номер один. Начальная цена — двести фунтов! Кто больше? Триста фунтов в первом ряду... Триста пятьдесят... Четыреста...
14
ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСЛЕДНИК
Стеклянная дверь кондитерской отворилась, вошла юная парочка и заняла столик в темном уголке. Веснущатый юноша, почти мальчик, в огромных круглых очках, трепеща от избытка чувств, держал в руке и не в силах был выпустить тонкой руки своей подруги. Она, такая же юная, в таких же очках и с такими же веснушками в смущении потупила взор. Ее свободная рука поправила юбку на коленях. В это время подскочил толстый официант и подал даме меню. Девушка совсем растерялась, пожала плечами.
— Осмелюсь предложить наше фирменное изделие, торт "Радость жизни"!
— О, — засмущалась девушка, — это мне может повредить, я боюсь испортить фигуру.
Но ее юный визави выдохнул из груди воздух и решительно кивнул официанту.
На подносе тут же приплыли две колоссальные порции фирменного торта. А когда две тарелки были опустошены дочиста, официант спрятал в карман двадцатифунтовую бумажку. На блюдечке перед посетителями засверкали несколько монет сдачи и подарок — упаковка с лекарством. На этикетке явственно прочитывались две греческие буквы.
— Принесите нам еще! — попросила девушка, вошедшая во вкус.
Официант с лукавой улыбкой обратился к остальной публике, держа в руке лекарство.
— "Ипсилон-Дельта", последнее достижение науки, поможет вам познать радость жизни и не даст... кхе-кхе... испортить фигуру. Только в аптечной сети Корнхайта!
А тем временем девушка с жадным стоном доедала вторую порцию торта.
Джонни Хопкинс отлип от стекла кондитерской, где вещал на полную громкость подвешенный к потолку телевизор. В кармане его широких штанин позвякивала мелочь. Пожалуй, пригласить вот так просто девушку, да еще и угостить ее таким здоровенным шматом торта ему будет не по карману. Даже если заказать одну порцию, а он просто так посидит рядышком, глядя с любовью на нее, поглощающую со стоном торт. Вот так бы он сидел и глядел на нее и думал про себя: "Бедняжка никогда еще не пробовала таких вкусностей, пусть наслаждается, пусть не боится за свою фигуру. Она ведь такая худенькая, не мешало бы ей набрать пару фунтов весу". Но, увы, даже на одну такую порцию ему было нынче не наскрести. Единственное, что он еще мог бы себе позволить ей предложить, это порцию ананасового мороженого, от которого даже прожорливый голубь на мостовой не сильно потолстеет.
В последнее время финансовые дела Джонни шли не блестяще. Львиную долю его бюджета поглотили транспортные расходы. Если раньше ему с лихвой хватало на сэндвич, то теперь он мог себе позволить такую роскошь только по четным дням. А причина была в том, что Джонни повадился до и после работы совершать значительный крюк по городу. На полдороги он покидал метро и отправлялся пешком через три квартала, чтобы достичь тихой площади со сквериком. Здесь, неподалеку от Каллистонского католического колледжа он надеялся встретить свою девушку. Чаще всего это удавалось ему после работы часа в четыре, она сидела на приступочке клумбы и всегда о чем-то грустила. Он проходил мимо, ловя спиной ее взгляд. Надежды встретить ее ранним утром почти не было, но это не мешало ему и утром пересекать пустой тенистый скверик. Если бы она не сидела рядом с клумбой, а хотя бы на скамейке за десять ярдов, то он нарвал бы ей ромашек. А так она сама могла протянуть руку и сорвать. Вот уже целых два месяца он кружил по окрестным улицам. Из этих двух месяцев — один был посвящен вынашиванию плана с мороженым. Он рассчитал, что купит мороженое в лавке рядом с кондитерской. Оттуда до скверика рукой подать, мороженое не успеет даже подтаять.
Труднее всего было предугадать первую реакцию юной девушки. Первое, что приходило ему в голову, это ее недоуменный взгляд и неизбежные слова: "Отлипни, черномазый!". И тогда он понуро удалится и больше не придет. И в дальнейшем не станет покидать на полдороги метро, а станет выходить, как и прежде, на станции "Комден-таун". И всю дорогу будет исступленно шевелить губами. "Да, черен я!?" — шептал бы он свой монолог, если бы до этого под руководством профессора Уилкинса или миссис Молл основательно проштудировал Шекспира. Но Джонни в душе надеялся на иной исход, он своим скромным видом и достойными манерами мог рассчитывать на ее благосклонность. А чем плохо, в самом деле, апельсиновое мороженое? Лишь бы только хватило ему денег на метро.
Джонни никогда не загадывал на будущее. Но сейчас он уже все для себя решил. Он знал, что эта девушка — знамение Божие, и с ней он никогда не расстанется даже в мыслях, а свой смертный час встретит с ее именем на устах. Он должен стать достойным ее. А в ближайшие месяцы стоит всерьез подумать о дополнительном заработке. Место работы и сферу своей будущей деятельности он уже примерно знал. Он явится в церковь Троицы и предложит свои услуги. Единственным препятствием могло быть его протестантское вероисповедание, Но могли бы его пустить хотя бы с половой тряпкой в католический храм? Но хотя бы метлу, чтобы подмести двор ему могли бы доверить?
