Медленно опустив глаза, Ас поднес к лицу левую руку. Поверх манжеты к ней синей изолентой крепилось какое-то миниатюрное устройство вроде пейджера. Зажав одну из его кнопок, Ас апатично спросил:
— Меня кто-нибудь слышит?
В ответ сквозь сильные помехи послышался задыхающийся голос:
— Кт... это?!
— Главнокомандующий альянсом Миротворцев, восточный фронт.
— Мирот...рцы?! ...то оплот номе... пять! Сроч...о ...жна пом...щь!
— Пятый оплот? — оживился Ас. — Где Экс? Он был с вами.
— Он ...ас бросил в р...гар боя!
— Куда он отправился?
— М... почем з...ть?! Он о...нчательно свих...
Затем голос стал совершенно неразборчивым, послышалось гудение и писк, после чего остался только шум помех.
Отпустив кнопку, Ас неподвижно сидел еще несколько секунд, а потом вдруг вскочил и, подняв голову, тревожно осмотрел небо. Не увидев ничего нового, однако, вдруг бросился бежать вверх по улице.
Из правой манжеты разложились лопасти пульсара.
Добежав до конца квартала, Ас заметил, что за следующим кварталом через сотню метров впереди улица упирается в обрыв, вдалеке за которым виднеется море. В этот момент что-то массивное пронеслось сверху, всколыхнув воздушную массу, а через секунду земля вздрогнула от сильного удара. Развернувшись, Ас попятился к обрыву, направляя пульсар в сторону огромного облака пыли поднявшегося на противоположном конце квартала. В нем что-то двигалось. На высоте девятиэтажного дома в облаке промелькнули части гигантского объекта.
Раскатываясь по городу гулкой волной, из облака донесся голос настолько мощный, что я чувствовал, как вибрирует мое, то есть Аса, тело:
— Чего ты добиваешься?
Пульсар выпустил в облако четыре больших заряда подряд, в ответ на что, там послышались звуки напоминающие жужжание промышленных конвейеров.
Недолго думая Ас развернулся и изо всех сил побежал к обрыву.
Сзади раздался пугающий своей тяжестью стук, захрустели стены домов.
Ас резко оттолкнулся и, перевернувшись в воздухе через голову, отлетел влево на несколько метров. В следующее мгновение по тому месту, где он бежал секунду назад, пронесся широкий яркий луч бледно-синего цвета, разметая в стороны брызги расплавленного асфальта.
— Я могу играть с тобой сколь угодно долго, — вновь прокатилось по окрестностям. — Планета полностью под нашим контролем.
— Тогда чего ты ждешь? — крикнул Ас, не оборачиваясь.
После короткой паузы голос ответил:
— Этими фокусами вы лишь оттягиваете неизбежное.
Когда Ас обернулся, то увидел только шлейф пыли, поднимающийся ввысь. Недоуменно чертыхнувшись, он прислушался. Наступила мертвая тишина, вспышки над облаками прекратились. В воздухе повисло физически ощутимое напряжение.
Затем со стороны моря подул влажный прохладный ветер. Очень странный ветер. Его сила невероятно быстро нарастала. Уже через несколько секунд облака и дым начало стремительно сдувать от моря. Пыль и мусор ураганом понесло в лицо Асу. Отвернувшись, он снова воспользовался устройством на левой руке.
— Что происходит? Говорит Ас! Ответьте кто-нибудь!
Но прибор предательски шипел в ответ.
Ветер усилился настолько, что Асу стало трудно стоять на ногах. Согнувшись, он начал медленно отходить назад, щурясь, глядя в сторону моря.
Земля загудела от тяжелой дрожи. Ревущий ветер проносил мимо камни, доски и куски металла. К этому моменту облака унесло, и взору открылся завораживающий вид ночного неба, занятого неподвижными темными силуэтами исполинских объектов, заслоняющих звезды.
— Невозможно... — ошарашено произнес Ас, всматриваясь в темную морскую даль.
С немыслимой скоростью оттуда надвигалась белая стена вздымающейся на километры воды.
Резко сменив направление, ветер повернул к морю, достигнув поистине невообразимой силы. Бурным потоком обратно хлынули облака, и огромной волной гудящей как хор тысяч голосов в воздух поднялось все, что только было на земле: от фонарных столбов и вырванных с корнем деревьев до целых стен зданий.
Аса словно листок оторвало от земли и понесло куда-то вверх. Извернувшись, он успел выстрелить в асфальт из правой манжеты чем-то вроде троса.
Погасли огни пожаров, померк свет звезд. В непроглядной тьме из-за сумасшедшего ветра, не дающего нормально дышать, жутко похолодало. Повиснув вверх ногами в потоке воздуха на натянутом до предела тросе, Ас наклонил голову посмотреть, куда его затягивает. Но в этот момент трос оборвался и видение прекратилось.
Глаза я открыл уже влачимый на плечах Аса и Дилма. Последний заметил, что я пришел в себя:
— О, очнулся.
Они остановились.
— Идти можешь? — спросил Ас.
Я нащупал под обмякшими ногами твердую поверхность.
— Вроде бы, — неуверенно ответил я. — Сколько я был без сознания?
— Около получаса.
Мы находились в незнакомом мне районе Москвы, на плохо освещенной улице густо поросшей невысокими раскидистыми деревьями, под одним из которых мы и стояли.
— Что-то долго... — покачал головой я. — Знаете, что я видел?!
— Сейчас это не важно, — отрезал Ас. — Экс, нам придется разделиться. Неман и Вал уже ушли.
— Зачем?
— ГУПИ может попытаться нас добить.
— Тогда наоборот нужно держаться вместе.
— Исключено. Они знают, что мы маскируемся, и будут искать компании людей. Разбившись по парам, мы будем иметь шансы скрыться от их глаз. Я пойду с Дилмом, ты — с Виктором.
— Он жив? — изумленно оглянулся я по сторонам.
Виктор шел позади, сунув руки в карманы.
— Но как?
— Сопряжение никого не обошло стороной, — ответил он, взмахом руки заставив крону дерева с треском нагнуться к нам, а затем отпустив ее. Дерево качнулось в темноту, рассекая воздух и встряхивая листья.
— Телекинез? — предположил я.
— Не только, — отвел глаза он.
— Виктора можно причислить к Авангарду, — сказал Ас.
— А я уже думал, что Авангард существует только в лице Альмода и его имбецилов, — обрадовался я.
— К счастью это не так. Вам с Виктором придется добраться до лаборатории Магеллана. Доспех подскажет маршрут.
— Но я не хочу идти с ним. Я его едва знаю.
— Что ты как ребенок? — раздраженно фыркнул Ас. — Привыкай, это для тебя ценный опыт.
Интересный способ вести мое обучение. До того момента я почему-то не думал, что работа Миротворцев может заключаться в дипломатии, хотя их название это само собой подразумевало.
— Подожди, — опомнился вдруг я. — А почему нам просто не переместиться туда?
— Как ты думаешь, почему мы не сделали этого прямо в офисе? Черви уничтожены, как и Моранд. Перехватчики использовали устройство, генерирующее спектральный импульс, разрушающий целостность невоплощенных основ.
Наш путь лежал в Ростов-на-Дону. Ехать предлагалось автобусами, да еще и окольными путями. Такой маршрут был выбран, видимо, потому что существовала угроза, что нас могут встретить по пути. В таком случае нас могли бы ждать у всех вокзалов, а заодно и у самой лаборатории, однако доспех не говорил об этом ни слова.
Когда же я по внутренней связи поделился своими мыслями с Асом, он успокоил меня тем, что местонахождение лаборатории не известно даже Эону, а ресурсов чтобы оставить на каждом вокзале патруль с приборами способными преодолевать нашу маскировку, врагу не хватит. Опасность существовала только для Виктора, который и без того находился в зоне особого внимания ГУПИ, а после того как он засветился вместе с нами, он вообще, скорее всего, попал в их расстрельный список.
Отсутствие у Виктора маскировки меня нервировало. Видевшие его по пути люди могли в первом же сне передать информацию о его местонахождении, да и сам Виктор нуждался во сне, а значит, мог невольно меня выдать. Из-за этого я находился в постоянном напряжении, ожидая нападения.
А вот Виктор был спокоен как лось. Всегда садился на место у окна и любил подбрасывать юбилейную десятирублевую монету. Уже тогда он начал меня раздражать. Было в его внешности и поведении что-то такое, из-за чего мне постоянно хотелось его избить. Смазливое подростковое личико, но невероятно высокомерный взгляд и брызжущая надменность в рассуждениях. Пусть и не открыто, но он всем своим видом показывал, что его дерьмо пахнет лучше, чем у других.
Когда я спросил его, нахрена он постоянно подбрасывает эту гребаную монету, он посмотрел на меня в своей высокомерной манере, как будто знал что-то очень важное, но говорить этого не собирался даже под страхом смерти, и спросил:
— Ты знаком с теорией вероятности?
— Не очень, — ответил я.
— Какова, по-твоему, вероятность выпадения одной из сторон монеты?
— Раз их две, значит, пятьдесят на пятьдесят.
— Равнозначная?
— Да.
— Равнозначная — значит случайная. Ты не можешь однозначно предсказать, какое событие наступит, и придумываешь вероятность того, что оно произойдет. Пятьдесят на пятьдесят, семьдесят на тридцать — не важно.
— К чему ты ведешь? — Я пытался скрывать раздражение.
— Подумай, если бы ты автоматически рассчитывал в уме все силы, воздействующие на монету, и заранее знал, какая сторона упадет, ты бы мог говорить о случайности?
— Нет, — демонстративно отвернувшись, ответил я.
— Тогда что такое случайность?
Ввязываться в его разглагольствования желания не было, а поскольку ход его мыслей и так был мне не ясен, я просто пожал плечами.
— Невежество наблюдателя, — удовлетворенно произнес он, и вернулся к подбрасыванию монеты. — Расчет вероятностей — это занятие невежд, потому что вычислять вероятность наступления события может только тот, кто в принципе не знает всех причин его наступления. Это то же самое, что размышления древних людей о том, сколько жертв нужно принести богу, чтобы он ниспослал дождь.
— Я слышал об алгоритмах управляющих миром, — зачем-то сказал я. — О том, что все события в жизни каждого человека заранее предопределены.
— Как думаешь, предопределено ли выпадение монеты на двухсотый бросок, который я совершу только завтра?
— Такие вопросы ставят меня в тупик, — устало потер я лоб. По-моему, у меня начиналась мигрень.
— Представь, что время — это река, а мы — бревна плывущие по ней. Предопределенность — это заграждения, установленные в разных местах реки. Большие и маленькие. Они корректируют наше движение, слегка или кардинально. Монета в этом потоке — крохотная песчинка. Заграждения на нее не действуют, она проскакивает сквозь них. Остановить ее может разве что капитальная стена. К счастью таких стен не ставят, иначе река выйдет из берегов. Понимаешь о чем я? — хитро посмотрел он на меня.
— Смутно. — Я уже массировал виски.
— Для монеты предопределены только законы, по которым она существует, как для песчинки определено русло реки, по которой она плывет. Предсказать, как монета упадет завтра, невозможно ни с какой вероятностью, потому, что ты не знаешь, что с ней станет и где она окажется. Она свободный радикал в потоке времени, слишком незначительный, чтобы история мира строилась с учетом его существования.
— Круто, — с деланным впечатлением кивнул я.
Он наклонился ко мне, словно собираясь шепнуть что-то на ухо, и мрачно улыбаясь, сказал:
— Чем уже твоя задница, тем легче тебе проскальзывать мимо заграждений. Будь песчинкой, и судьба не сможет схватить тебя за зад. Она тебя даже не увидит.
— И как же я ею стану, если ты сам сказал, что я — бревно?
— Твои габариты зависят от твоих действий, — отстранился он. — Чем больше ты на себя берешь, тем крупнее становишься.
— Ты поэтому так спокоен? — наконец повернулся я к нему. — Думаешь, ты слишком мелок для мира, чтобы он тебя заметил?
— Посмотри на меня. Кто я? Обычный пацан, без роду, без племени. Я не гонюсь за деньгами, властью или известностью. Мои амбиции ниже плинтуса. Я никто и звать меня никак. Крупные рыбы гордятся тем, что они имеют, пользуются своей властью, поедают мелкую рыбешку. Зато когда приходит трал, крупная рыба отправляется на стол трапезе судьбы, а вся мелочь ускользает.
— Похоже на сказку о мудром пескаре, — заметил я. — Только она плохо закончилась.
— Никто же не говорит, что нужно отсиживаться в укрытии. Нужно просто быть мелкой рыбой, а проблемы с крупной разрешатся сами по себе.
— Не хочу ломать твою теорию, но насколько я знаю, судьба человека определяется еще до его рождения. И даже если он будет тихим и кротким, ничто не спасет его от внезапной известности или власти, пользоваться которой, по твоему мнению, очень нехорошо.
— Так это все не есть константа. Это лишь свет прожектора на вышке часового. Он выхватывает тебя из темноты, делая мишенью. Что мешает спрятаться от него?
— Монарший титул, полученный при рождении, например.
— Нет ничего невозможного, — отмахнулся Виктор. — Любой человек может спрятаться от самого яркого света. Главное, чтобы он сам того захотел. Свет приятен. Нужно быть мужественным человеком, чтобы предпочесть ему холодную темноту.
— Можно подумать ты предпочел, — усмехнулся я. — Теоретик.
— Представь себе, — гордо ответил он. — Мне пришлось многое перенести, прежде чем я понял, что к чему. Моя старшая сестра как-то нашла себе неудачного хахаля — матерого зека. И я, и наши родители были против, но она никого не слушала, думала, что зек — это романтично. В итоге она стала алкоголичкой и воровкой, и еще долго терроризировала родителей бурными запоями. Вместе со своим недоноском она приходила к ним домой требовать денег. Продлилось это не долго. Родители умерли, и я остался один против сестрички и ее "бойфренда". Им ой как захотелось отобрать то, что по завещанию причиталось мне. И однажды этот зек подговорил собутыльников разобраться со мной. Слабоваты оказались пацанчики. Когда я убил их, предварительно узнав, кто их навел, я отправился прямиков на хату к сестричке и зарезал эту суку вместе с ее трахалем. Соседи, конечно, вызвали тогдашнюю милицию, но я не желал расставаться со свободой и перебил, и ментов, и соседей тоже. Потом меня все-таки скрутило подкрепление, так что я оказался за решеткой на пожизненном сроке. Там меня сразу невзлюбили, попытались опустить. Тогда я убил и сокамерников, а потом и надзирателей. И, чего уж кривить душой, всех кто содержался в тюрьме.
— Ага, — саркастично покивал я. — А я неделю назад перебил половину Эона.
— Зря сомневаешься, — сощурился он. — Это было уже после Сопряжения, когда я перестал быть всего лишь человечком.
— Ну и что дальше?
— Когда я бежал, меня нашли и чуть не убили ГУПИ. Тогда-то я все понял. Нельзя высовываться, нельзя показывать, на что ты способен. Нужно быть песчинкой.
— Странную ты вывел мораль... Очень странную.
После этого рассказа он стал раздражать меня еще больше. Несмотря на его разглагольствования про "песчинки", высокомерие из него так и перло. К тому же, если ему верить, он был еще и кровожадным убийцей, что отнюдь не настраивало на дружелюбие по отношению к нему. Никакой юношеский максимализм, свойственный его возрасту, не мог быть ему оправданием.
