Но даже оттуда, из мрачного невского плёса, вплоть до третьего тысячелетия по Воплощению Христову камень продолжает измываться над людьми: то Литейный мост в ночи передвинет, то судно вышвырнет на монолит опоры, то припозднившимся водителям глаза застит, то пьяным ноги заплетёт... Скольких же самоубийц к себе привадил, и не счесть!
Река дохнула затхлой сыростью, и Никита засуетился.
— Так, всё, тронули!
Он подал знак Терпигорцу, сам вскарабкался на аргамака.
— Куда править, Кузьмич? — спросил тёзку.
Малец кивнул на близлежащий причал-дебаркадер с пришвартованным у него плашкоутом — баржей малой осадки с упрощёнными обводами, перевозящей грузы на палубе.
— Вон к тому корыту.
На борту весьма просторного "корыта" Буривой издали прочитал название: "Адмиралъ Роде". Хм, адмирал... Ну, что ж, пусть будет так, не жалко!
В связи с этим "адмиралом", датским капером (частным лицом, получившим от некоего государства "добро" вести морскую войну на своей стороне) по фамилии Роде, о котором Никита, к стыду своему, до недавнего времени слыхом не слыхивал, вспомнилась забавная ситуация. Точнее, забавным оказался демон-наставник, выступивший перед группой специального назначения с обзорной лекцией по морским, речным, озёрным и канальным делам в эпоху Екатерины "Великой" Алексеевны. Как-то раз, ближе к выпуску, главный распорядитель домовой объявил курсантам:
— После обеда с вами будет заниматься наставник Плотский.
Адам бестактно заржал, Гюльнара покраснела, как редиска, да и сам Никитушка, представив в лицах (и прочих частях тела) "плотские" занятия, не особо деликатно похихикал. Домовой же пояснил:
— Вообще-то он по жизни Флотский. Это писарь наш Невеждин в пачпорте описку допустил с похмелья. А Плотский, он ведь, морская душа, грамоте лишь на голландском языке сподоблен, как у них, морячков, искони водится. Потому ошибку заметили только через полстолетия, когда оформляли ему ипотечный кредит на новую усадьбу. Ну, и переправлять уж не стали, документ-то, считайте, исторический, проверенный временем. Рыло писарю набили, и всего делов...
Никита, помнится, тогда подумал: при том, сколь панибратски нечисть обращается со временем, запросто можно было исправить ни то что мелкую ошибочку в фамилии, но даже куда более серьёзный "косяк" — появление на свет означенного писаря Невеждина...
Между тем в демоне от флота Плотском всяческих ошибок и без "пачпорта" хватало с превеликим лишком. На околыше залихватской его бескозырки в сияющее золотом имя корвета "Бедовый" аккурат между первой и второй буквами кощунственно втиснулся оттиск литеры "р". Выколотый на правом кулачище якорь запросто мог послужить рекламой рыболовному крючку. На левом красовалась роза ветров с указанием сторон света от самого бредового из топографов: норд противопоставлен весту, зюйд, соответственно, — осту. Et cetera, et cetera, et cetera...
Сам же флотский демон Плотский оказался свойским в доску габаритным дядькой в брюках клёш и добела застиранной тельняшке — эдаким, знаете ли, списанным на берег боцманом, наконец-то оклемавшимся после многонедельного запоя, дружелюбным балагуром, знающим на этом свете всё и вся, особенно по части корабельного рангоута. Рангоута, который для Никиты со товарищи по степени практической значимости располагался где-то меж законом Бойля-Мариотта и учением Конфуция.
Буривому очень скоро надоело конспектировать, чем в парусные века так уж радикально отличалась фок-мачта от грот-мачты, а обе, в свой черёд, — от бизани с бушпритом, и он без особенных усилий раззадорил демона на диспут. Речь, помнится, зашла о том, какую из исторических личностей правомерно считать основательницей российского ВМФ, а значит, когда флот наш, собственно, возник перед лицом Истории как данность. Оба дружно проигнорировали времена первых князей дома Рюрика, регулярно хаживавших Чёрным морем на Царьград, ушкуйников Господина Великого Новгорода, даже воровских казаков с их челночными рейдами "по зипуны" и безобразиями на предмет персидских княжон. Никитушка по традиции отстаивал кандидатуру/эпоху Петра I Алексеевича Романова, но вскоре вынужден был согласиться с демоном-наставником: "родителем" флота по делу следует считать... Ивана IV Васильевича, более известного в простонародье под босяцкой кличкой "Грозный".
Дело в следующем: много больше чем за сотню лет до того, как Боярская дума по указу (разумеется, неоспоримому!) Петра Великого приговорила "морским судам быть!", в холодных водах Балтики вовсю орудовала каперская флотилия вышеизложенного царя Ивана. Шесть её боевых вымпелов под командой датского пирата Карстена Роде, пожалованного официальной русской службой, с июня по октябрь 1570-го года разделались с двадцатью двумя (!) шведскими и польскими судами. В каперском свидетельстве на имя лихого датчанина было прописано: "...силой врагов взять, а корабли их огнём и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты... А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его шкиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать". Роде звался "царским атаманом и военачальником", сам же представлялся "русским адмиралом".
Между прочим, самодержец Московии ни в малейшей степени не беспредельничал — морская кампания этой наёмной компании происходила вполне в рамках законов, понятий и обычаев своего времени. До Парижского международного конгресса, объявившего запрет на каперство, оставалось ровным счётом 286 лет. Может, и состояться бы тогда регулярному "грозному" флоту, да, жаль, Русь по итогам Ливонской войны так и не заполучила выхода к Балтике. Ну, а король нейтральной Дании тех лет Фридрих (Фредерик) II под давлением как всегда прогрессивной европейской общественности засадил товарища Карстена Роде в кутузку, корабли же — на русской, между прочим, службе! — нахально интернировал. Эти датчане, блин, вообще... Все, кроме товарища Карстена Роде, вечная память ему, наш респект и уважуха!
Кстати, весьма примечательный факт: раз его именем названо судно, значит, страна помнит своих героев. При том, что без малого два столетия прошло!
— Гляди, — провожатый дёрнул стремя Буривого, — сам хозяин встречает, дяденька Костян!
"Дяденька Костян" оказался весьма колоритной личностью. Высоченный исполин, из себя белая кость, омытая голубой кровью, с оттенком снобизма и неслабой гордыни на породистом лице, скорее походил на камергера высочайшего двора, нежели простого перевозчика, пусть даже владельца посудины. Водоплавающий люд во все времена отличался франтоватостью, но, миль пардон, не до такой же степени! Буривой на миг представил, как этот лощёный аристократ собирает плату с охтинских чухонок за провоз бидонов с парным молоком и рассовывает грязные полушки по карманам станового, в талию, кафтана из аксамита, тканые нити которого — чистое золото. Как изящной кружевной манжетой отирает со лба пот, предательски струящийся из-под напудренного парика. Как ступает щегольскими туфлями по дегтю и навозу. Как выражался сыщик Гоцман из телесериала "Ликвидация", картина маслом...
Между тем хозяин, встречая гостей перед аппарелями пристани, церемонно помахал у ног их шляпой с плюмажем из перьев какой-то диковинной птицы.
— Прошу на борт, милостивые государи! Весточка о вас получена, так что доставим в лучшем виде. Шкипер Родин — к вашим услугам!
В свою очередь представившись, Никита вспомнил "Костяна" и уточнил имя-отчество:
— Родин, я так полагаю, Константин...
— Карстен, — поправил перевозчик. — Хотя крещён, ваша правда, Константином. И по батюшке Константиныч.
— Вот как?! Карстен, значит... — Буривой кивнул на борт плашкоута. — Не родня ли адмиралу?
Спросил, по совести сказать, так, в шутку, для завязки разговора. Ответ же получил — как обухом по голове.
— Прямой потомок! — горделиво подбоченился "Костян". — Пращур, видите ли, в Датском королевстве отсидел в узилище три года, а как свободу получил, так на Русь и отъехал. Вспомнил его подвиги на море государь Иван Васильевич, приветил, обласкал, к делу пристроил — речные перевозы по Московии держать. Тем наш род с давних времён и занимается. Имени славному также не даём пропасть, храним в поколениях.
— Святое дело! Род-то ваш, надо полагать, на Руси знатный...
Родин/Роде заслонился ладонями — каждая с добрую сковороду.
— Господь хранил от знатности! Сам знаешь, казак, каково шляхтичам доставалось от прежних государей, особливо Петра Алексеевича. Тиранил их чище подлого люда! А мы — посадские, к купеческому сословию отнесены. Наше дело промышлять перевозом, и вся недолга... Куда вас, кстати говоря, доставить?
— Куда... — повторил за ним Никита. — Нам бы, Карстен свет Карстенович, до темноты на московский тракт выйти, так что сам решай, где сподручнее причалить. Мы-то не местные, стёжек-дорожек града Петрова не ведаем.
— Это уж точно, что не местные, — насмешливо проговорил разряженный в аристократа перевозчик.
И окинул Буривого с головы до ног столь пронзительным взглядом, что пришлец поневоле задался вопросом: кем гостей из третьего тысячелетия представил дух Смотрящий?
Конечным пунктом не столь уж отдалённого путешествия по Неве был избран Смоляной, он же Смольный, — двор, собор, монастырь, институт и прочая, прочая, прочая... Транспорт экспедиции завели на дебаркадер, с него — на баржу-плашкоут. Коней распрягли и привязали к поручням, колёса экипажа закрепили тормозными башмаками, а для пущей надёжности между спицами пустили цепь, протянутую с кнехтов от борта до борта. Рулевой втащил на палубу мостки-аппарели, отдал швартовые концы и встал за кормило. Над градом Петровым, к неудовольствию команды, повисло абсолютное безветрие, разворачивать парус не было практического смысла. Шестеро могучих гребцов буксирного вельбота, поминая штиль — и пассажиров заодно — беззлобным матерком, развернули вёсла. Фасонистый потомок первого из русских адмиралов размашисто перекрестился на готический шпиль храма Петропавловки, сторожко огляделся по сторонам и, прежде чем скомандовать отход, тайком плеснул из фляги в воду красного вина. Ублажил Атакан-камень, — понял Буривой. Не особенно по-христиански, ну, да ладно, что ж, ему виднее, как поступать, он из местных, хоть датчанин по происхождению...
Как бы то ни было, наконец отвалили. Идти водой предстояло не слишком далеко, но, увы, против течения Невы, потому переправочно-десантная операция группы Буривого вряд ли завершилась бы столь быстро, как сегодняшняя прогулка на речном трамвайчике — коктейль, перекур, фото-другое на память, и ты снова у пристани близ Медного Всадника, вознесённого на титанический Гром-камень гением Этьена Фальконе. Спецназовцы-временщики, оказавшиеся, как и следовало ожидать, эксклюзивными пассажирами "Адмирала Роде", разбрелись вдоль бортов и теперь с искренним интересом разглядывали эпохально чуждую действительность. Знатной экскурсантке Гюльнаре учтивый Карстен Родин предложил свою же, надо полагать, скамью — на кривых ножках, с мягкой подушечкой, крытой алым бархатом.
— Благодарю вас, милостивый государь, вы очень любезны! — поблагодарила та.
— Чертовски любезен, — насмешливо бросил вслед "адмиралу" Никита, навалившийся рядышком на верёвочный леер. — Собственной задницы не пожалел ради прекрасной дамы. Чувствуется адмиральская косточка! Вот интересно, какому языку мы обязаны словом "адмирал"? Голландскому? Английскому?
Гюльнара то ли пренебрежительно, то ли игриво ткнула Никиту сложенным веером в бок, точно матушка-государыня — очередного фаворита из лейб-гвардейцев, и пояснила:
— Если вправду интересно, то — арабскому.
— Да неужели?! — дурашливо воскликнул он.
— Да вот так вот, мон шер, именно так! Адмирал — по-арабски "амир аль-бахр", то есть владыка моря. Если опустить "бахр", оно и получается.
— Хм, убедительно. А Бахрейн — значит, что-то типа взморья... Откуда информация?
— От папы Рената. Он, если помнишь, срочную служил во флоте, старшиной второй статьи на крейсере...
— На флоте, — перебивая, поправил её Никита. — На крейсере "Бредовый", флагманском корабле ВМФ Татарстана. Вернее, Казанского ханства. А то, глядишь, и Золотой Орды.
Гюльнара от возмущения поморщилась.
— Только не надо смешивать казанских татар с ордынцами! Теми, кого с подачи неизвестного придурка стали звать монголо-татарами.
— А вы, значит, совсем другие? — сыронизировал Никита. — Белые, пушистые, никакого отношения к игу над Русью не имеющие.
— Да вот представь себе! Мы — прямые потомки волжских болгар. Ну, может с примесью генома тамошних аборигенов из финно-угорских народов... Между прочим, мы приняли ислам куда раньше, чем хазары стали иудеями, а вы расплевались с язычеством. И Орде сопротивлялись много дольше и успешнее. До самого её распада, в отличие от русских княжеств, сохраняли широкую автономию. Потому крови сородичей Чингисхана во мне не больше, чем, вон, в мсье де Рюбларе — французской.
Означенный мсье от скуки давно прислушивался к их высокоучёному диспуту и в ответ на эмоциональное сравнение Гюльнары утвердительно кивнул. При том, что среднестатистическому ведьмаку доподлинно известно всё на белом свете... Подруга скосила на него глаза и не без самодовольства упрекнула собеседника:
— Вот так-то, господин просвещённый есаул! Наш консультант подтверждает.
— Благодарствуем, не дали помереть во тьме невежества! — буркнул в усы Никита, по делу пристыженный знатоками исторических реалий. Но последнее слово всё-таки оставил за собой. — Понаехало сирот казанских на православную выю! И ладно, молчали бы в тряпочку, так нет, ещё и поносить берутся всячески. Кавардак в империи!
Однако же, увы ему, Гюльнара и тут не смолчала:
— Да будет известно кое-кому из православных христиан, слово "кавардак" тоже восточного происхождения, тюркское. Так называется блюдо из мелко нарубленной баранины, тушёной с овощами.
— Да уж кто бы сомневался?! Всё у нас с Востока: и гунны, и монголо-татары, и наркотики, и религиозный экстремизм... Даже солнце, мать его, встаёт именно там!
— Солнце чем тебе не угодило?! — удивлённо воскликнула подруга.
— Ага, угодит оно, держи карман! Живёшь смиренно и богобоязненно у нас, на Западе, никому особенно не докучаешь, твоя хата с краю, дело твоё — сторона. И только, казалось бы, разоспишься под утро всласть, а солнышко с восточной части окоёма тут как тут: подъём, лежебока! И отправляешься из мира сладострастных грёз в новый рабочий день. С присущим ему геморроем на всю голову... В общем, кавардак на Руси, в какую сторону её ни плюнь!
Словно подтверждая правоту Никиты насчёт всеохватности кавардака, царил он и в акватории Невы — неотъемлемой, как известно, составляющей российской географии. Создавалось впечатление, что всему "водоплавающему" сословию града Петрова вдруг приспичило выйти на реку. Каких только плавсредств здесь не колобродило: и буксируемые плоты, и баржи, и гребные судёнышки, и "скисшие" без ветра парусники малого тоннажа (многие из них скорее — литража). И это не считая тьмы рыбацких лодок, от которых в разгар лова корюшки над Невой распространялся свежий огуречный дух... Впрочем, оно и понятно: единственный до поры наплавной мост, Исаакиевский, что промеж Адмиралтейством и Васильевским островом, никак не справлялся с возрастающими год от года грузовыми перевозками и пассажиропотоком.
