Зря спящий проснулся

— Это не единственный выход, — сказал Андрей. — Ты плохо слушал на моих сеансах.

— Да? Может быть. — Спящий поморщился. Выглядел он совсем нездорово, потрескавшиеся губы были измазаны белым налетом, щеки, покрытые редкой черной щетиной, ввалились, под глазами залегли глубокие тени, а на виске пульсировала тонкая сизая кишка вены. — Но это единственный твой шанс сегодня выжить. Черт, голова ужасно болит, мешает думать.

— Я уже это понял, что нормально думать ты не в силах.

— Способность к размышлениям не меняет смысла решений, — через силу улыбнулся Максим. — Выход к душевному спокойствию для меня сейчас — это выход из игры. Как сказал тот старик, наш вчерашний бог, пришла пора складывать полномочия. Иногда, когда даже самый злейший враг повержен, мы пребываем в растерянности, потому что смысл жизни умирает вместе с этой ненавистной оболочкой. Я испытывал к ней весь спектр чувств, от нежности до бешенства. Но сейчас... этот дисбаланс, дисбаланс, сумасшедший дисбаланс.

Он затрясся и вдруг дернулся вперед и куда-то вбок, ударившись головой об иллюминатор. Андрей обеспокоено схватился за его плечо, ощутив под толстым свитером просто-таки раскаленную плоть, тело, горящее изнутри.

Схватился и замер.

Потому что увидел под самолетом ослепительный ковер, сотканный из тысячи молний. Он сверкнул всего лишь на секунду, но остался в глазах еще на долгие мгновения, как будто отпечатался в мозгу. Зрелище было очень красивым, похожим на морское побережье в разгар сезона, снятое с воздуха, ночью. Мириады тонких светящихся линий, соединенных пучками узловых утолщений.

Максима опять заколотило. Он вцепился в спинку впередистоящего кресла и начал хватать ртом воздух, затем попытался вырвать, но вышел лишь воздух и немного слюны с желчью. Он вытер их рукой, а руку об штанину, оставив желтый размазанный след на светлых синих джинсах.

— Я промахнулся, — пробормотал он. — Как и он. Я... кажется, я скоро потеряю сознание.

— Господи, что же ты с собой делаешь? — прошептал психолог. — Зачем? Скажи мне — зачем? Мы могли бы придумать что-то поумнее. Зачем?

— Чтобы взять один только шанс. Твой. Мой. Их. Ты будешь хорошим директором. Директором мясного заводика.

Он засмеялся. Лающим, хриплым, болезненным смехом. Под такую канонаду умирают гиены, до разрыва желудка обожравшись падали.

Еда и секс.

Секс и еда.

Представьте пирамиду, которую люди строят миллионы лет. Носят туда песчаные шершавые блоки, тащат их сначала на своих загорелых плечах, затем на колесах, потом на тракторах, машинах, в скором времени на реактивных ускорителях, а там и до подушки антигравитационной материи рукой подать. Века проходят, за ними тысячелетия. Умирают, рождаются, строят. Но пирамида остается такой же высоты, какой и была в начале. Все эти кусочки мертвой материи, что вкладывают в нее легионы людских толп, растворяются в основании под тяжестью верхов. Это деньги, власть, сила, красивые женщины, напористые мужчины, дорогие автомобили, шикарные дома и квартиры, здоровые дети, счастливая старость и прочее дерьмо, что так дорого человеческим сердцам.

Люди кормят пирамиду своих потребностей. Хотят выстроить Вавилонскую башню, забраться на самую ее вершину и узнать, что же находится там.

Но не нужно.

Это и так известно.

Там еда и секс.

Секс и еда.

Два понятия, к которым стремится любой. Два понятия, которые ярко-алыми точками светятся на горизонте и зовут, манят к себе. У абсолютного большинства еда и секс — наивысшие потребности. Край. За ними нет ничего. Это стена Кремля, к которой безропотно идут умирать миллиарды уникальных личностей, миллиарды не таких, как все, миллиарды бриллиантов тонкой огранки, неповторимых, как снежинки.

Если вложить эти мысли — еда и секс — в голову любому человеку, то он возмутится. Он, наверное, скажет, что его потребность заключается в зарабатывание как можно большего количества денег. Но на что пойдут эти бесполезные бумажки? На покупку еды.

"Нет", скажет другой неповторимый элемент человеческого общества, "моя цель — построение крепких, семейных отношений с любимой женщиной".

Да брось ты.

Для чего мужчине нужна женщина? Для секса, являющегося наивысшей точкой развития отношений. Нет секса — нет отношений. Есть секс — все прекрасно.

"А как же женитьба?".

А что женитьба? Мужчины женятся лишь затем, чтобы не потерять понравившийся им секс и вкусную еду. Женщины выходят замуж, манипулируя сексом и желая заполучить некий сферический объект с членом, дарующий им секс, но помимо всего прочего, еще и зарабатывающий деньги, которые можно было бы тратить на еду.

"Власть! Я пришел за властью!", кричит уверенный самец, лучший осеменитель в тупоголовом стаде.

Но к чему тебе власть? Чтобы никогда не нуждаться в еде и сексе. Чтобы люди зависели от тебя, и знали, что только ты можешь дать им еду. А можешь не дать. А можешь позволить добывать ее им самим. А можешь запретить. Это ведь так весело, манипулировать стадом при помощи одной лишь базовой потребности.

Еда.

А секс это для других. Для хитрых. Нельзя просто так заставить человека купить новые чипсы. Нельзя заставить его поменять машину. Нельзя переключить с одного провайдера интернета на другой. Это невозможно, пока на поле боя не выходит его величество секс. И тогда к вам с экрана обращается грудастая блондинка, которая проводит мокрым языком по своим пухлым губкам и медленно откусывает новые на продуктовом рынке чипсы со вкусом жженого пенопласта. И тогда на огромном рекламном щите, задом, максимально широко раздвинув ноги, стоит максимально сексуальная брюнетка в одних максимально тонких стрингах, она опирается на кузов максимально сверкающей новой машины и надпись гласит: "Максимальные скидки в этом декабре!". И тогда в вашей квартире раздается звонок, и женский грудной голос, от первых вибраций которого у вас встает член, проникновенно спрашивает: а не хотите ли вы увеличить скорость своего домашнего интернета без всяческих потерь?

Маленькая атомная бомба похоти с треском разрывается в мозгу. Ее ударная волна вышибает из тела рациональное сознание, и движется вниз, к яйцам, члену, включая их, переводя кожаный рычаг из положения ВЫКЛ в ВКЛ.

Это происходит так незаметно и приятно, что человек даже не догадывается, что его только что разорвало и убило. Это не голод, похоть не урчит в животе и не сосет под ложечкой. Она толкает вас на необдуманные поступки. И тогда вы жрете жирные холестериновые чипсы. И тогда вы меняете свою машину на автомобиль, который рассчитан прослужить всего три года. И тогда вы переходите на нового интернет-провайдера, быстрая скорость которого нужна вам так же, как коренным жителям Африки крем от веснушек.

Секс и еда.

Еда и секс.

Взаимосвязаны ли они между собой? Безусловно. Плотнее, чем воспалившийся узел злокачественной опухоли. Потому что секс — это еда, а еда — это секс. Не даром есть сексуальный голод, а есть обычный, пищевой. Но оба они физические. Других нет. Люди не голодают по деньгам, по власти, по красивой статусной жене, по швейцарским часам.

Все то, по чему вы не ощущаете голода, на самом деле не имеет в жизни никакого значения. Это как слова в предложении, которые можно опустить и смысл ни коим образом не пострадает.

Но люди всю жизнь только и занимаются тем, что загромождают свои изначально простые, гениальные предложения, лишними оборотами, запятыми, точками, местоимениями и прочим компостом.

Ты жрешь чипсы, ты трахаешь машину, ты жрешь пиво и дрочишь на порнуху через своего интернет-провайдера.

К чему же нужна эта пирамида, в кою вложили столько сил, труда и пота миллиарды людей? Зачем она нужна, если всем достаточно лишь двух кирпичей, что заложены на самой ее вершине?

На это нет никакого ответа.

Большинство не живет по принципу — зачем мне покупать корову, если я хочу попить молока. Большинство покупает корову. Большинство не думает по принципу — зачем мне покупать машину, если я хочу сходить за хлебом и в кино. Большинство покупает машину. Большинство не решается отдать себя целиком одной, самой важной идее. Большинство подчиняется мелким базовым принципам.

Люди сажают себя в клетки с горизонтальными прутьями "еда" и вертикальными — "секс". Сидят в них, радуются жизни, думая, что так и надо. Убираются каждую неделю. Моют полы каждые две недели. Меняют трусы каждый день. Чистят зубы два раза в день. Стригутся раз в два месяца. Платят страховку раз в год.

А затем они умирают. Раз в жизни.

Их кладут в гроб. Гроб кладут в пустую яму. В пустоту кладут сырую землю. В сырую землю ставят мраморные постаменты. В мраморные постаменты втыкают искусственные цветы. В искусственные цветы вплетают ленты с соболезнования. В соболезнования вкладывают пустоту.

Что происходит в самом основании этой маленькой мертвой пирамиды? Нечто простое и странное.

Вас пожирают черви. Прокладывают ходы, устраивают кишащие сизые склизкие тусовки в глазницах. Обсасывают корни зубов. Вырывают ослабшие волосы. Ломают размягчившиеся ушные хрящи. Купаются в вонючей жидкости.

Еда.

Черви трахаются в вашем зловонном животе. Среди гниющих кишок, желудка, печени. Черви трахаются под вашей небритой мошонкой. Режут лобок на части.

Секс.

Новые черви едят то, что не доели старые.

Еда.

Трахаются с такими же новыми, и рождают новое потомство.

Секс.

Для продолжения цепочки нужно всего-то два фактора. Два базовых принципа. И тогда двигатель будет крутиться вечно.

Еда и секс.

Секс и еда.

Но все меняется, когда в жизни человека появляется третий, настоящий принцип, по которому он испытывает голод. Таких людей на самом деле немного, и даже среди тех, кто уверен в существовании у себя третьего принципа, процентов девяносто — величайшие лжецы, занимающиеся самообманом.

Настоящих людей легко узнать. Они не святые. Они едят и занимаются сексом. Но в промежутке, между чипсами и задним сидением автомобиля, они делают еще кое-что. Строят дома. Рисуют картины. Пишут книги. Сочиняют стихи. Поют. Отсекают лишнее. Спасают жизни.

Спящий не знал, является ли он настоящим человеком. Он знал лишь, что может многое, может быть, даже больше современного бога. И он не догадывался, что своим поступком открывает третью, запечатанную ячейку в банковском хранилище собственных потребностей. Он не подразумевал своим выбором ни геройства, ни отчаяния, ни бешенства. Он просто делал то, что было нужно сделать.

Потому что делать нужные вещи — самое сложное и самое простое, что позволяет наполнить человека счастьем.

Пусть на короткое время. Пусть на минуты. Пусть на секунду.

Умудриться умереть в нужный момент — вот что стало его третьей потребностью в этот день. Когда за гудящей кормой самолета, на высоте многих километров, проносились все больше и больше сгущающиеся облака. Когда самолет внезапно оказался в центре гигантской грозовой тучи. Когда от статических помех пилоты в радиусе сотен километров потеряли связь с землей.

Когда жить ему оставалось какие-то мгновения. И черт его знает, что будет дальше.

Он крепко взял Андрея за руку. Того трясло.

— Не бойся, — тихо сказал Спящий.

— А ты? Ты боишься?

Максим немного подумал, глядя на синюю спинку кресла.

— Немного.

— Тогда почему ты делаешь это? Я не могу понять.

— Чтобы спасти минимум две жизни. Двух хороших людей.

— Но я предал тебя! Понимаешь?! Предал и пошел у них на поводу!

— Понимаю. — Он слегка пожал руку психолога. — Ты хороший человек. Просто попал в нехорошую ситуацию.

И тут психолога пробило. Он заорал:

— А может быть ТЫ ПРОСТО ОШИБКА?! МОЖЕТ БЫТЬ ВСЕ ЭТО НЕПРАВДА? ТЫ МАТЕМАТИЧЕСКАЯ НЕВЕРОЯТНОСТЬ, БОГ ГРЕБАНОГО ВЕТВЯЩЕГОСЯ ВЫБОРА, ВОПЛОЩЕНИЕ ИДЕАЛЬНОЙ СЛУЧАЙНОСТИ, ВСЕГДА ВОЗНИКАЮЩЕЙ В НУЖНОЕ ВРЕМЯ И В НУЖНОМ МЕСТЕ? И КОГДА МЫ УМРЕМ — МЫ СДОХНЕМ!?

— Если и так, то уже ничего не изменить.

— Мертвые не умеют ничего изменять, тут ты прав!

— Мы пока еще живы, но...

Максим с недюжинной силой ухватился за лицо психолога окровавленными, липкими руками. Притянул его к себе и прошептал:

— Но даже сейчас. Даже сейчас я вижу не тебя, а ее.

Андрей вдруг заплакал.

— Я не хочу умирать, — еле слышно протянул он. — Не хочу.

— Ты не умрешь.

— А ты?— спросил психолог. — А ты?!

— Я был короткой историей, которой нет нужды рассказывать на ночь.

Удар.

Взрыв.

Тишина.

* * *

Было холодно и ветрено. Лил дождь, чернильное небо выдавливало его из своих пор мощными струями. Мужчина лежал на обочине дороги, мимо проносились машины, но никто его не видел даже в скользящем свете фар. Он открыл глаза, щурясь от песка, попавшего под веки, отлепил саднящее лицо от липкой грязи и попытался встать. Боль обожгла руки.

Он уцепился за бетонный черно-белый столбик и наконец-то сел, опершись об него спиной. Прикоснулся к предплечью и вздрогнул. Сцепив зубы, превозмогая боль, закатал рукав и с ужасом уставился на цифры, вырезанные у него прямо на коже.

— Где я? — спросил он сам у себя, закатывая второй рукав. Голос звучал как-то глухо и слишком вдали, будто он в этот момент находился под водой.

— Кто я? — спросил он, глядя на неровные черные письмена на своей коже.

Но никто ему не ответил. Теперь он был один.

34