В Медиане нет необходимости романтически сидеть на бревнышке у костра, скорчившись, беспокоясь о дровах, грызть подгоревший кусок Можно развалиться на мягких диванах, под балдахином и поглощать... правда, только яства, принесенные с Тверди — но зато хоть на золотых блюдах. Можно создать кафе с полосатыми тентами. Можно — уютную кухоньку. А можно оседлать прозрачные радужные силовые поля...

Только не хочется ничего создавать.

Ивик, правда, не сидела на бревнышке — она создала что-то бесформенное, бесцветное, но по крайней мере, на этом можно было лежать или сидеть. И она сидела, выковыривая наспех созданной вилкой свинину. Запивала водой. Посасывала дольку шоколада.

К ней подошел Керш иль Рой. Вынырнул из Медианного тумана. Он был не такой, как на похоронах — умер три года назад, уже совершенно седой, обрюзгший, куда старше своего возраста, у него было больное сердце. Сейчас Керш был такой, как раньше. Как в то время, когда Ивик училась в квенсене. Подошел. Молча стоял рядом. Ивик отправила в рот кусочек тушенки. Подмигнула.

— Нехорошо, да, хессин? Я не встаю при вашем появлении. Не отдаю честь. Я обнаглела, правда?

— Ничего, — сказал он, — я ведь мертвый.

— Не расстраивайтесь, — не удержалась Ивик, — большинство ваших учеников не доживут до ваших лет. Многие уже не дожили.

Она прикусила язык, видя сгорбившуюся спину директора.

— Извините. Я не хотела...

— Да что ж, это правда, Ивик. Я жил. Убивали вас. Я умер просто от инфаркта. Это ведь не так страшно.

Ивик соскочила с убогого седалища.

— Простите, Керш...

— Сердце, — сказал он спокойно, — это вас убивали... били... Жгли. Брали в плен и пытали, насиловали, мучили. Рвали на куски снарядами. Это действительно страшно. А со мной ничего такого не происходило. Вы были молоды, красивы, вы любили друг друга — и вас убивали. Вы были маленькими... Ивик, когда дети приходят в квенсен — они же очень маленькие. И когда начинают воевать — маленькие. Это вам доставалось, а мне — нет. Только сердце... ведь оно у меня есть, Ивик. Но я не могу жаловаться. Мне повезло. Ты бы хотела поменяться со мной? Ты бы хотела жить так, как я?

Ивик заплакала.

— Чтобы твои дети... Ивик, я ведь каждого помню, кто не дожил. Это ведь неправда, что сердце у человека становится каменным.

— Керш... Керш, это мало, конечно, но... я давно вам простила.

— Я знаю, девочка. Вы все прощаете. Смиряетесь. Считаете нормальным. Я помню, что сделал с тобой.

Ивик села.

— Керш, я все понимаю. Но вы не давите на жалость, ладно? Мне вас жалко. Но мне и себя ведь жалко. И Кельма. Мне всех жалко. Но это не то. Это все чувства. Объясните мне только одно — зачем? Какой в этом смысл? Зачем мучились вы, зачем посылали на смерть нас?

— Ты все еще думаешь, что Дейтрос был уничтожен ради сохранения пассионарности? — усмехнулся он.

— Да, эту идею некому из меня выбить уже, — не удержалась Ивик.

— Хорошо, а если это не так? А если Дейтрос все-таки действительно был уничтожен дарайцами? Это-то хоть ты допускаешь?

— Допускаю.

— И что — ложечки нашлись, а осадок остался?

— Зачем дарайцы преследуют нас? Почему мы не попытаемся просто жить с ними в мире? Я не верю, что только они виноваты в этой войне... В конфликте всегда виновны обе стороны.

— Это верно, — согласился Керш, — всегда можно не конфликтовать. Согласиться. Пойти на уступки. Вопрос в том, что ты готова отдать и с чем согласиться. А что — не готова... Ведь было много народов, которые отдали и согласились. И они сохранили жизнь, физическое существование. Лей-Вей, например — часть народа дарайцы, конечно, уничтожили, но ведь только часть. В истории Тримы тоже много примеров.

— Вы, как всегда, все говорите правильно и логично... но я уже не знаю, что мне защищать. Просто не знаю. Дейтрос — так ведь я уже давно не в патруле... На Триме я защищаю только идеи, которые держат и скрепляют Дейтрос таким, какой он есть. Но Керш... я много лет это делала. Посмотрите, во что превратилось мое тело. Моя душа. Посмотрите, что я оставила ради этого. А скажите — что я получаю взамен. Убогое материальное обеспечение моей жизни? И все? Я понимаю, это эгоизм, эгоцентризм, надо жить ради общества, надо чувствовать себя частью... но вы знаете, кажется, мне уже это надоело. То, что вы жили так — не оправдание. То, что многие вообще отдали жизнь, отдали больше, чем я — тоже не оправдание...

— Девочка, — беспомощно сказал Керш, — ты пойми...

— Что я должна понять? Впервые, первый раз в жизни я увидела что-то для себя... ведь этого не было, вы поймите, хесс! Никогда не было. Я вышла замуж, потому что так надо, стыдно не выйти. Я родила детей, потому что стыдно не рожать. Да, я любила и детей, и мужа, это нормальные человеческие инстинкты, но ведь я ж и там всегда больше отдавала, чем получала. И вот первый раз... понимаете — первый! Есть тот, кто любит меня. Именно меня, просто потому, что я есть, и я вот такая. Не потому, что я жена, и что положено иметь жену — а потому что я есть. У меня могло быть тепло. Счастье. Я же думала, что счастья вообще не бывает, а оно — есть. И сразу же — я вынуждена отказаться... иначе не может быть. Я не могу так! Хорошо, я бросила его... Но зачем жить дальше? Зачем все остальное?

— Ты ведь сама его бросила. Это было твое решение. Могла не бросать.

— Не могла, и вы это отлично понимаете.

— Почему? Даже твои трансляторы тебя бы не поняли. Мало ли что в жизни бывает... потихонечку, незаметненько любила бы... чтобы никто не узнал. Урывала бы свою дольку счастья.

— У меня не получится незаметненько. У нас не получится.

— Тогда бросила бы семью...

— Нет, потому что это бесчестно и подло, и я не могу после этого любить Кельма. Вы поймите же, Керш! Почему, если гэйна заставляют предать Дейтрос и работать на доршей — он теряет огонь? Ведь все теряют, бесповоротно. Да потому, что надо сломать что-то в душе, чтобы предать. Надо стать бесчестным и подлым. И не будет огня. Будет цинизм и равнодушие. И вот так же и любви к Кельму не будет больше. Вы что, не понимаете этого?

— Может быть, надо пересмотреть жизненные ценности? Ведь живут люди иначе — и даже творят при этом. На Триме...

— Можно и пересмотреть. Но вы же сами сказали — смотря с чем согласиться и что отдать... есть народы и есть люди, которые согласились и отдали... и они живут.

— А что? — спросил Керш, — что у тебя есть такого, что ты не готова отдать?

Ивик молчала.

— Не готова, даже если детей убьют на твоих глазах... и Кельма... Или нет такого? Тебе не за что больше умирать?

Ивик молчала.

— То, что я тебе тогда рассказывал — зачем мы защищаем Дейтрос так яростно — для тебя это уже перестало иметь значение. А я ведь тогда знал, что так будет. Ты, такая маленькая, тихая, измученная болью, сидела рядом со мной и соглашалась, и даже проникалась до глубины души тем, что я тебе говорил. А я знал, что рано или поздно ты придешь и начнешь спрашивать дальше. Предъявишь счет. Объяснений было достаточно для тринадцатилетней гэйны. Ты тогда ведь гордилась собой — ты защищаешь жизнь мирного населения, за спиной у квиссанов спит родная земля, в форме и с оружием пройтись по улице, свысока поглядывая на остальных... что, не так?

— Так. А теперь...

— А теперь ты постарше, все это тебе уже обрыдло, и ты спрашиваешь — а зачем это все было?

— Да. Спрашиваю.

— Вот потому и я тебя спрашиваю — есть то, что ты не готова предать? Ладно, на Дейтрос плевать. Ты осознала себя индивидуальностью. А есть то, что Дейтрос дает тебе, тебе лично? Как индивидуальности? Есть что-то, кроме любви к Кельму, что тебе дорого?

— Наверное, да, — растерянно сказала Ивик, — есть. Огонь.

Да, шендак! Она-то знает, что такое Огонь, как его поддерживать, раздувать, и как можно его уничтожить. Очень легко, между прочим.

Шендак...

Шен — это и есть огонь. Дак — суффикс, означающий "лишенный — собственной или чужой волей". Шендак. Лишенный огня. Когда мы говорим это — это значит "да чтоб мне навсегда огня лишиться"... Да будь я проклят...

так говорили еще в дохристианские времена. Очень давно. Огонь древнее, чем церковь. А в Дейтросе, благодаря близости Медианы, Огонь — не менее реальное понятие, чем хлеб и вода.

— Ну вот ты сама и ответила на вопрос.

— Но Керш! — вскрикнула Ивик, — я не хочу так! Вы хотите сказать — ну и живи дальше, ради огня... только огонь — слишком холодный, и он нереальный, он эфемерный. Я творю, я делаю — и в этот миг все хорошо, а дальше что? Керш, я хочу реальной жизни! Поймите! Я хочу жить так, как творю. Я не могу так больше!

Он уже уходил сквозь серую долину, с трудом, словно продавливая туман своим телом. Его фигура была уже плохо различима вдали.

— Я же не могу... тот, кто знает, как это, что это такое — когда творишь — не может смириться с тем, как оно все в жизни. Если не знать огня — можно и жизнью быть довольным. А если знать, что и другое возможно... Ну за что, за что мне все это?

Ивик плакала. И казалась себе избалованным донельзя ребенком. Может, она и правда требует луну с неба... Если вся разница между нею и теми, кто лишен огня — в том, что она эту луну видит.

Но ведь она ее, по меньшей мере, видит...

И все равно это дико, несправедливо, так не должно быть!

А кто сказал вообще, что огонь так уж обязательно связан с Дейтросом?

Опыт с пленными в Дарайе? Да. Но их же ломают. Психологически или просто пытками. Надлом в душе — и шендак, огонь постепенно гаснет. Кельма вот не сломали все-таки. А есть и те, кого сломали. И да, они теряют со временем способность производить виртуальное оружие. Год, максимум полтора — и теряют.

А если тебе душу никто не ломал, если ты самостоятельно приходишь к выводу, что можно жить иначе?

И опять же есть перебежчики, о которых доходила информация — и они больше в состоянии творить. Но ведь и это надлом в душе. Да, тоже психологический надлом. Пусть добровольный. Предательство. Продать Родину за бочку варенья и корзину печенья, автомобиль с прозрачной крышей.

Да, они уходили в Дарайю. Они предавали. И лишались Огня.

А если просто жить — жить для себя. И для своего Огня. Вот именно для него и жить! Тоже ведь вполне возможно. Если тебе так дорог Огонь — какого черта ты служишь в армии? Тратишь половину жизни на задачи, далекие от всякого творчества. Сколько творцов на Триме посвящали себя всецело и только искусству...

Правда, вот сейчас что-то сочинять и не хочется. А как бывало — и времени остается час-другой, не больше, и глаза слипаются, и болит что-нибудь, а сюжет так и лезет, и негнущимися пальцами набиваешь его на клаве, чтобы только не забыть...

И так ведь постоянно. А сейчас не хочется совсем. Но это пройдет. Конечно, пройдет. Надо просто отдохнуть. Расслабиться.

Небо в Руанаре очень яркое, почти белое. И солнце — голубой гигант, удаленный на огромное расстояние — почти растворяется в этом небе. Как в Медиане — не то, что солнце в небе, а просто сверкающий небесный свод. На это сияние больно смотреть. Но зато краски здесь, внизу — совсем другие, ярче чем в Триманских тропиках или в самом Дейтросе. Зелень травы и деревьев — сверкающие изумруды. Вода — неправдоподобно синяя, как индиго. Рассыпанные в траве алые ягоды — капли артериальной крови. Песок — беловато-желтый, как очищенное золото. И мягкий, мягчайший. Ласкает кожу. Капельки воды быстро высыхают на теле. Солнце прогревает до костей, нежит. Если станет жарко — можно снова окунуться, поплавать. Здесь нет опасных зверей и рыб. Есть водяные змейки, но если двигаться, они не приблизятся, они не плотоядны, разве что укусят от страха.

А если что-то случится — всегда легко уйти в Медиану...

Но никого нет. Плотность населения здесь небольшая. Из леса доносятся подозрительные взревы и рыки, но звери не приближаются к озеру.

... А ягоды очень вкусные. Хочется свеженького после консервов.

Надо будет их набрать с собой, когда снова начнешь бродить по Медиане. И кстати, вернуться в Триманскую зону — и натаскать себе хороших книжек. Книжек, может, какой-нибудь плейер с музыкой.Да и что там мелочиться, можно просто ноутбук. Воровать нехорошо, конечно, но денег нет, а что касается грехов — что уж терять-то? Семь бед — один ответ.

В мире столько прекрасного — взять одну только Триму! Ивик еще ни разу не побывала в Иерусалиме. Класть жизнь на то, чтобы спасти пресловутый Иерусалим с Гробом Господним — и ни разу его не увидеть. Не глупо ли? Да зачем ограничиваться христианскими святынями? Тадж-Махал. Сверкающие льды Антарктиды. Мачу-Пикчу и древние города инков. Голливуд. Японские храмы. Египетские пирамиды. Африканские саванны... и там — умирающие от голода дети... нет, об этом не надо. Это не изменить. Пусть мечтатели вроде Дэйма, думают, что изменить можно и нужно — но она это менять не собирается.

Она и в Париже, к примеру, была только проездом. А ведь в каждой стране есть что посмотреть.

Руанар — здесь нет культурных ценностей, население не продвинулось дальше палеолита, но зато какая природа! Триманская или дейтрийская и в подметки не годится здешней...

Килн — ну в Килне не очень интересно, а главное, двойная сила тяжести, туда мы не пойдем.

Дарайя. Если рисковать и пробираться иногда в Дарайю, можно и там найти немало интересного. Хочется же! Не все же только на экране видеть эти роскошные супермаркеты и дворцы ощущений, дремлющие в благополучии, вылизанные поселки, стеклянные поезда, гигантские аэропорты, фантастические курорты...

Лей-Вей...

Шагарон с его радугами и северными сияниями

Лайс с золотой листвой.

Да мало ли миров... Только обитаемых известных — двенадцать, а на самом деле их бесконечное множество. Мир огромен. Огромен и прекрасен. Мир весь открыт перед маленькой гэйной... Перед маленьким человеком, который хочет познать этот мир... Бродить. Странствовать. Просто быть собой... Оставаться собой. Никого не трогать, ни с кем не общаться. Вселенная — и человек, разве это мало?

А может быть, взять с собой Женю?

Она ведь тоже не знает ничего. Быть дейтрой — слишком тяжело. Но служить Дарайе? Они точно так же ее выжмут до предела и бросят. Хорошо, ей будут больше платить. Но зато у нее гарантированно исчезнет огонь.

Потому что... да, огонь — это такая штука. Взять Россию, страну, где Ивик работала так долго. Ведь какой огонь горел! Сколько было творчества, сколько счастья, подъема. Их пресловутый "совок", как они это называют — может и был не лучше Дейтроса, если не хуже. Но ведь какой огонь горел! Какая вера была... И даже те, кто вроде бы этот "совок" ненавидел — и те умудрялись гореть и творить, иногда даже вполне в русле: я все равно паду на той, на той единственной гражданской...

Разрушили они этот свой "совок" — и что получили? Да, сказал Керш, были народы, которые отдали, согласились... Огонь приходится выуживать по крохам, по капелькам, и почти все, что они творят сейчас, вот уже десятилетия — вторично, почти все — еще на советской волне. Никаких новых, совершенно своих образов — так и не родилось, а ведь уже треть века позади...