— Нет, я не гонец. Я и есть глава тумбесской купеческой гильдии. Впрочем, я должен заметить, что название моей должности переведено на испанский язык несколько неточно. Жаль, что в европейских языках нет подходящих слов, и потому много приходится объяснять приблизительно.

— И ты... то есть Вы... Вы пришли пешком, а не приехали в экипаже в такую погоду? — изумлённо пробормотал Дэниэл.

— Я живу не так далеко отсюда, да и к тому же привык ходить по городу без экипажа. Лекаря говорят, что пешие прогулки мне полезны. Хотя, конечно, в дождь и ветер можно было и на экипаже приехать. Но я старый моряк и привык не бояться дождя и ветра. Если я сейчас обсохну и выпью горячего, то ко мне точно не пристанет никакая хворь.

Дэниэл предложил гостю вина, но тот предпочёл чай, сказав, что спиртное употребляет только по праздникам.

— Да и будет неловко, если узнают, что я у Вас пил, — добавил он. — Прошу прощения, что так задержался, мне необходимо было уладить некоторые формальности. Дело в том, что пойти простому человеку к вам разговаривать было бы можно без особых проблем. А ко мне могут возникнуть вопросы, пробудиться подозрения на пустом месте... В общем, мне поставили условие, что я напишу об этом разговоре краткий отчёт. А это будет затруднительно сделать, если я напьюсь и половину забуду.

— Однако суровые у вас нравы, — сказал Дэниэл, — за каждым шагом следят. Контролируют без конца. Неужели вам это нравится?

— Не то чтобы нравилось, но мы понимаем необходимость этого, — теперь гость уже сидел со стаканом горячего чая в руке возле огня. — Конечно, контроль порой раздражает, но его отмена вскоре привела бы к катастрофе. Так сторож порохового склада может и хотел бы закурить, но понимает, что этого делать нельзя. Кстати, а где Ваши сотоварищи?

— Ушли смотреть Великое Жертвоприношение.

— А Вы не пошли с ними, потому что ждали меня?

— Я вообще не любитель подобных зрелищ. А вы тоже его не стали из-за меня смотреть?

— Я уже смотрел его несколько дней назад, мы ходили всем семейством. Особенно моей внучке понравилось. Хотя её мать сомневалась, не рановато ли девочке смотреть такие вещи.

— У вас что, каждые несколько дней такие зрелища? — спросил Дэниэл, которому стало несколько не по себе. — Скажите, а это под крышей происходит? Мои компаньоны не схватят воспаление лёгких?

— Нет, недавно у нас отстроили великолепный театр. Раньше все театральные преставления происходили в главном зале Университета. Когда там идёт пьеса, то ещё туда-сюда, но для пения там всё слабо приспособлено. Зато теперь, по случаю открытия театра, к нам приехала труппа из Куско. Так что "Великое Жертвоприношение" идёт у нас через день, но вскоре певцы уедут обратно. Пусть опера и посвящена событиям, имевшим место на нашей земле, но не только нам слушать чудеса певческого искусства, надо и другим уступать.

— То есть это что? Просто театр? А никого в жертву не приносят? — ошалело спросил Дэниэл.

— Разумеется. Благодаря инкам мы изжили подобное варварство. Опера как раз и повествует об этом событии. Но боюсь, что для Вас наша история доиспанских времён просто скрыта в сплошном тумане.

— Да. Мой племянник Бертран объяснял мне что-то, но я даже неудобопроизносимые имена инкских императоров выучить не способен. Хорошо хоть, что у нынешнего Сапа Инки простое имя.

— Понятно. Вкратце, сюжет таков. Чимор присоединён к Тавантисуйю, и чтобы задобрить и богов, и инков, один из родичей казнённого правителя, поставленный на место предыдущего, принимает решение сделать такой подарок: выбрать самую прекрасную девушку и послать её в Куско для жертвоприношения. Выбор падает на его собственную дочь, однако отец смиряется с судьбой. И не желает верить тем, кто ему говорит о запрете на человеческие жертвоприношения. "От самого лучшего никто не отказывается", — говорит он — "ни люди, ни боги". Ну, девушка с церемониями доставляется в столицу правителю. Тот, выслушав посланцев, гневается, произносит речь, в которой грозит жесточайшими карами отцу, говорит, что заменит его на другого наместника, который любит детей и не убивает их. Но потом, смягчившись, всё-таки отсылает девушку с богатыми дарами обратно. К тому же в столице в неё влюбляется сын Первого Инки. И решает втайне от отца последовать за своей страстью. Ну а после того, как девушка вернулась домой, отец всё-таки осуществляет задуманное, хотя послы ему говорят, что за жертвоприношение могут уничтожить весь народ и заменить его другим, который любит детей. Девушку замуровывают заживо в стене, однако её возлюбленный просовывает в крошечную оставленную маленькую щель трубочку и кормит свою возлюбленную, тем самым спасая ей жизнь. Ну, потом является сам Сапа Инка, гневно отчитывает отца-убийцу, грозит ему казнью, потом стену вскрывают, но девушка выходит оттуда хоть и бледная, но живая. Она просить пощадить её преступного отца, и Сапа Инка смягчается, удовлетворяет её просьбу, после чего соединяет руки влюблённых. Ну, в конце все, даже преступный отец, счастливы, все поют и танцуют.

Отхлебнув чай, Долгий Путь продолжил:

— Я всё-таки советую сходить при случае, очень красивая опера. Пусть даже я, взрослый человек, знаю, что в жизни всё не могло быть в точности так, как на сцене. Случай с посылкой жертвы в столицу действительно имел место, однако сам Сапа Инка был тогда слишком стар, чтобы путешествовать так быстро. Ну, пусть в жизни дело уладили его посланцы... Велика ли разница! Да и то, что правитель-отец и сын по жизни не сильно ладили. Сына потом избрали на престол вопреки воле отца, случай был весьма спорный.

— А отчего они не ладили? — спросил Дэниэл, поневоле заинтересовавшись.

— Отец больше опирался на людей физического труда, считая, что именно они опора государства. Нет, конечно, и при нём амаута были, и кормили их сытно. Но вот не доверяли им, контролировали их сильно, как казалось, излишне. Сын же предпочитал работников труда умственного. Пусть, мол, чем больше благоприятствуешь разным учёным и изобретателям, тем больше они полезных вещей наделают, и от этого всем будет хорошо. А контролировать людей излишне не надо, мало кто из них действительно вынашивает дурные замыслы... Ну и жизнь показала, что он неправ был. До отцовых лет он не дожил, отравили его. Думал один из братьев на престол пролезть, да не получилось, дело вскрылось, и правителем стал его ещё не оперившийся сын.

Дэниэл не знал, что сказать на это. Если правитель, покровительствующий учёным и изобретателям, ещё как-то укладывался у него в голове, то правитель, ставивший во главу угла интересы простых работников, казался таким же абсурдом, как жареный лёд. Впрочем, это же деспотия, а в деспотии бессмысленно искать логику. В конце концов, Дэниэл сказал:

— Всё это довольно интересно, однако это дела давно минувших дней, лучше поговорим о современности. Итак, какие товары внутри Тавантисуйю можно продать с наибольшей прибылью?

— Боюсь, что вы меня не вполне поймёте, но слово "прибыль" внутри нашей страны лишено смысла. Правильнее будет спросить, какие товары нам наиболее нужны.

— Разве это не одно и то же?

— Для нас — нет. Думаю, во избежание дальнейших недоразумений я должен рассказать кое-что о нашей философии. Ведя торговлю, мы обязаны ею руководствоваться. Белому человеку очень трудно всё это понять, но я постараюсь изложить всё наиболее доступным языком. Вот представь себе, человек делает некую вещь, допустим, мебель, столы и стулья. За столами можно есть, можно писать. На стульях можно сидеть. То есть предметы обладают некоей полезностью, или, по-нашему, потребительской ценностью. Если человек сам сделал себе стол и стул, и сам ими пользуется, пока они не сломаются, то, собственно, никакой другой полезностью они не обладают. Или человек может вырастить на себя урожай кукурузы и сам его съесть. Ну, или вырастить с семьёй, и с семьёй же съесть. Однако человеку трудно даже с семьёй произвести самому для себя всё необходимое. Да и удобнее сосредоточиться на производстве чего-то одного, того что лучше получается. Ведь тогда можно произвести больше.

— Разумеется. Оттого и нужны мы, торговцы. Без нас никак.

— Да, в ваших землях не знают другого способа приобретать друг у друга необходимое, кроме как через обмен. Там, где есть обмен, вещи оцениваются не столько по их потребительской ценности, сколько по меновой. Серебро и золото, с точки зрения потребления, вещи весьма второстепенные, без украшений и серебряных блюд в принципе легко обойтись, однако вы цените их необычайно высоко, так как много чего можете на них выменять. Там, где развивается обмен, рано или поздно появляются и деньги. Рано или поздно богатства скапливаются в руках у немногих, а многим не хватает и необходимого. Бедным приходится работать на богатых, и при этом всё равно недополучать необходимое. А если слишком многие бедны, то они не могут вырастить детей, и в результате многие области обезлюживаются. Или если дети вырастают в нищете, то они редко бывают сильными и здоровыми. Значит, нет воинов, чтобы защитить страну от врага. Иными словами, обмен, хоть и кажется таким безобидным, но влечёт за собой множество бед.

Отхлебнув вина, Дэниэл ответил:

— Пусть даже и так, но если нельзя устроить жизнь по-другому, то что сожалеть об этом? Бедность неистребима как смерть. Приходится жить в мире, где она есть, и только заботиться о том, чтобы к тебе самому она не наведывалась как можно дольше.

— В некоторых частях гор у нас развивались торговля и обмен примерно как у вас. Даже появлялись деньги. Однако в некоторых частях гор дело пошло по-другому. Были общины, в которых часть членов жила внизу, а часть наверху. Соответственно, те, кто жили наверху, разводили скот, а те, кто жил в долинах, занимался земледелием. А потом продукты труда распределяли среди всех. Безо всякого рынка и торговли в вашем понимании. Потом инки распространили такие порядки на всё государство. С гор везут шерсть альпак, в горы мы посылаем морскую рыбу. Всё очень разумно. При распределении нет риска, что кто-то останется без необходимого, и в результате умрёт с голоду или пойдёт на преступление. И поэтому у нас нет и не может быть свободы торговли в вашем понимании. Даже я, главный среди наших людей, всё равно должен отчитываться перед Золотым Слитком, нашим Главным Казначеем. Так что имеет смысл лишь говорить, что нам нужно и что не нужно. А нужна нам, в первую очередь, техника, которой у нас ещё нет. Говорят, ваш народ славится изобретениями.

— Чтобы понять, чего у вас нет, я должен посмотреть то, что у вас есть. Однако пустят ли меня в ваши мастерские?

— С этим сложно, — согласился индеец, — ну а вот так, без осмотра, ты сам предложить ничего не можешь?

— Я посредник, — сказал Дэниэл, — я могу наиболее точно описать то, что вам надо, и передать английским купцам. Однако будет не очень удачно, если привезут что-то, что у вас уже есть. И потому вам не нужно.

— Это верно. Однако прямой доступ к мастерским зависит не от меня. Нужно уговаривать Старого Ягуара, а это едва ли удастся за один день, если вообще удастся.

— При таком раскладе мне скорее придётся у вас что-то закупать, ежели вам продавать.

— Возможно. Думаю, что вашей стране должны быть нужны продукты сельского хозяйства. Ведь у вас множество бедняков гибнет с голоду.

— Гибнет. Но какой смысл закупать для них продукты, если они всё равно за них не заплатят?

— Но разве Вашу Корону не волнует гибель такого большого числа подданных?

— Нет. На продуктах питания у нас бизнес не сделаешь, будет лучше, если какая-то часть сдохнет с голоду, а кто-то уедет в чужие края. Вообще прибыль принести может лишь торговля тем, что интересно людям богатым. Говорят, ваши ювелиры весьма искусны в изготовлении золотых и серебряных украшений, блюд и статуэток.

Индеец покачал головой:

— Вы, европейцы, умом всё ещё во временах Кахамарки. Теперь у нас есть куда тратить золото и нет возможности тратить его на безделицы. Как будто золото — это главное богатство нашей страны.

— А что же главное?

— Люди и их знания.

— Ну, людьми у вас торговать запрещено, — улыбнулся Дэниэл.

— Это верно. Но без людей невозможно усвоить их знания. Вот, например, у вас уже знают подсолнухи, но умеют ли выжимать из них масло? У нас есть специальный станок для этого. Думаю, что вам бы он пригодился.

Дэниэл сделал себе пометку в записной книжке.

— Также у нас есть интересные конструкции плотин. У вас тоже есть горы, и плотины понадобятся.

— Если бы нам были нужны плотины, мы бы их давно построили. Нет, это не пойдёт.

— Жаль. Киноа просто мечтал приучить ваш народ к плотинам. Думаю, когда Вы поймете, во сколько раз они поднимают урожаи, Вы всё же передумаете.

— Если только мне удастся найти делового человека, который был бы в таком проекте заинтересован. Но это вряд ли. Строить плотины слишком долго, за это время любая самая богатая компания может разориться.

— Тогда и техника наших мастерских вам не должна быть интересна. Она тоже объёмна.

— Если так, то да. Скажи, а что у вас может заинтересовать не правителей, а обычных горожан? Или с ними всё равно придётся торговать через ваше правительство?

— Да, и не иначе. Точнее, такие вещи могут пойти приятным довеском, а главным они быть не могут. Только ради них торговля не имеет смысла для нас.

— А ради того, чтобы не было войны?

— Тут вопрос не ко мне. Но неужели вы и в самом деле нападёте на нас из-за этого?

— Я не могу решать за Корону, могу сказать только свои ощущения. Которые совпадают с ощущениями большинства моих соотечественников. Вы для нас непонятны. А всё непонятное — это возможная угроза. Если мы будем торговать с вами, мы сможем узнать о вас больше, и скорее всего, убедимся, что угрозы вы для нас не представляете. Но если не будем, то...

— А чего вы, собственно говоря, боитесь?

— Ну, вот я думал, что у вас в ходу человеческие жертвоприношения. Как оказалось, этого нет, но...

— Страшно найти что-то ещё ужасное? Ну, допустим, у нас они были бы, эти ужасы, которые вы нам приписываете — жертвоприношения, казни безвинных... Но ведь это не значит, что мы бы попёрлись в вашу страну ловить себе жертв. Чем мы угрожали собственно вам?

— Некоторые страны не имеют право на существование, если у них практикуются некоторые вещи! — сказал Дэниэл.

— Но ведь и ваши порядки ужасны! Чем казни безвинных ужаснее, чем смерти безвинных от голода? Последнее даже мучительнее.

Дэниэл пожал плечами:

— Тем, что от голода гибнут наихудшие, самые ненужные. А для казней и жертвоприношений отбирают наилучших.

— Но как понимать худшие и лучшие. Бедными и нетрудоспособными люди часто становятся от болезней. Вот я, например, без очков ничего бы не видел, не мог бы читать и писать, значит, не смог бы занимать свою должность. И в вашем мире был бы тяжким бременем на шее у семьи.

— Ну, такую вещь, как очки, у нас купец вполне может себе позволить.