— Даже если они не соответствуют вашему статусу?
— Не беспокойтесь. У Шеннейра все в порядке со значимостью и приоритетами.
Я немного завидовал людям, что сейчас собрались на склонах. У них все было просто: светлого магистра нет — беда; светлый магистр здесь — все хорошо, все починится само собой. Вера — это роскошь. А я вряд ли верил, что будет лучше.
Нет. Как человек, я мог верить или не верить во что угодно, но как магистр, я был обязан положить свою жизнь на то, чтобы оправдать чужое доверие. И потому я стоял на набережной и приманивал рыбу, чтобы накормить ею побережье и растянуть агонию. Сегодня будет хороший улов. По крайней мере, хотя бы рыба в море не отравлена.
На самом деле светлая гильдия таким не занималась. Сегодня ты подведешь косяк селедки под сети, завтра, а послезавтра сломается экосистема и рыбы не останется. Более того, изобилие пищи привлекало хищников; и благо, если только хищников. Между кораблями уже мелькали острые черные гребни — надеюсь, островным акулам хватит толку не соваться в сети. Светлый источник — самое прекрасное, что есть в мире. Что означает, что он всегда притягивает разную опасную дрянь.
— Обучение Шеннейра происходило совершенно иначе, — каждый раз, когда Эршенгаль говорил о своем магистре, в его эмпатическом поле как будто зажигался теплый огонек. — Для магов подобного уровня самое сложное — не использовать силу, а контролировать. Он не может даже создать подобную печать, не рискуя выжечь все вокруг...
Я склонил голову набок и пораженно уточнил:
— Вы считаете, что ему это полезно?
Сказано много слов, как нежданное ученичество влияет на меня, на расстановку сил в стране, на моральный облик темной гильдии — но ни одного, что оно значит для Шеннейра.
Эршенгаль спокойно и серьезно смотрел на море, но мне казалось, что он мог бы улыбаться:
— Я не могу говорить за магистра. Лично я считаю, что людям полезно приобретать новый опыт.
Медленное движение в глубине я улавливал уже давно, но, отвлекшись на разговор, упустил, когда оно стало слишком явным. Что-то стремительно приближалось; рыба прыснула в стороны, как и корабли, вода между волновых башен вскипела, и большая волна покатилась к пристани.
Эршенгаль рывком сломал динамическую печать и загородил меня, поднимая магический щит. Волны напротив вздыбились, поднимаясь вверх темной горой; поднимаясь, поднимаясь, поднимаясь... Потоки воды рушились с нее, обдавая волной брызг. Я запоздало притушил светлую искру.
Сильно запоздало.
Нечто было огромным. Темным и бесформенным, составленным из множества изгибов и линий, и от попытки разглядеть конкретные очертания болели глаза. Люди, ряд защитных печатей по сравнению с ним казались крошечными блестящими точками; эмпатические волны, идущие от существа, сотрясали холмы, и я заставил себя стоять ровно и не отводить взгляд.
Существо открыло глаз. И совершенно неважно, что он был один и размером с небольшой дом. Глаз все равно был прекрасен, и в нем, как в черном колодце, песчинками мерцали звезды.
Эршенгаль схватил меня за плечо, мешая приблизиться. Поглотившее весь мир чуждое эмпатическое поле завихрилось угрожающими разводами, массивными и угловатыми, и из волн взметнулось огромное щупальце и понеслось к берегу, чтобы снести препятствие...
Я вскинул руку, привлекая внимание, растопырил пальцы и медленно опустил.
Время было медленным и протяженным. Его внимание — размытым и гнетущим. Но тварь была всего лишь помехой; еще одной помехой в этом мире белого шума и теней, что путались под ногами.
Существо пошевелилось, заставив землю вздрогнуть, и плавно погрузилось под воду. Растворилось, уходя на глубину, потеряв светлый маяк и утратив к берегу интерес.
Уходящая волна перехлестнула башни и откатилась в океан. Я дрожащими руками стащил с головы водоросль с ракушками и запустил ею в воду. Что там Нэттэйдж говорил о турелях на волновых башнях?
Никому не известно, кто живет на глубине. По морям у нас не плавают. А возможно, известно — потому и не плавают. Я не знал, что это; для чего оно существовало и для чего было создано. Впрочем, о чем это я? Оно было создано для войны. Все лучшее в нашем мире создано ради смерти.
— Магистр не простит, — с подступающей уверенностью произнес Эршенгаль. — Не простит, что все прошло без него.
— В следующий раз возьму его на рыбалку, уговорили.
Да я без темного магистра и отряда боевых магов на нее и не пойду больше.
Я вылепил из занемевших губ улыбку и помахал собравшимся на берегу, и те радостно замахали в ответ. Все под контролем. Если светлый магистр общается с монстром — все правильно. Светлый магистр не делает неправильные вещи.
Оцепление дежурило на площади только для того, чтобы гражданские не мешали проведению обряда и не попадали под особо мощные печати. Более проход к магистру никто не ограничивал, но люди и не стремились подходить близко — магистры слишком волшебны, чтобы к ним приближаться. Но в любом правиле есть исключения.
Сородичи стояли вплотную к оцеплению, давя темных тяжелыми ненавидящими взглядами. Стайка островных и полукровок, все в длинных накидках со стилизованным изображением островных акул, светящиеся недоступной для остальных причастностью к общему делу.
Возвращение Шеннейра островные восприняли как личное оскорбление. Отчасти я их понимал, но, получив возможность заговорить о наболевшем вслух, остановиться они уже не могли.
— Мы составили новые эскизы памятной стелы, светлый магистр. Мы будем вам признательны, если вы посмотрите, — Лаэ Ро почтительно передал тяжелую бархатную папку, и я постарался не выдать, как они меня достали.
К идее с памятной стелой сородичи отнеслись серьезно. В прошлый раз они предлагали взять белоснежный мрамор, изваять из него гору черепов, поставить на главной площади, подписать на тхаэле что-нибудь хорошее, например "смерть темным", и притвориться, что это орнамент. Я все набирался смелости сказать, чтобы они прекратили множить проблемы страны еще больше. Прошло двенадцать лет. Двенадцать лет — большой срок.
— Мы подали в гильдию прошение, — Лаэ Ро с презрением оглянулся на Эршенгаля и выразительно повысил голос, — о поиске и перезахоронении тех, кто погиб в бойне, учиненной темным магистром. Это единственное, что мы можем сделать для мертвых. Кости наших братьев и сестер не должны валяться на земле как мусор.
По счастью, немало островных занимали на Побережье высокие посты, обладали пониманием обстановки и чувством самосохранения, и успевали тормозить своих прежде, чем остатки островного народа вывезут на корабле за волновые башни и утопят. Поэтому вместо открытого неповиновения или, не дай Свет, бунтов, сородичи забрасывали темную гильдию запросами. А назовите место? А выдайте список жертв? Как не знаете список своих жертв? Вы вообще не в курсе, кого именно убили?! А имена исполнителей назовете? От таких новостей темные малость шалели. Не из-за проснувшейся совести — не просыпается то, чего нет — но направление поисков им не нравилось. Отвечать за свои поступки, это слишком... ново.
Насколько я знал, кости вовсе не валялись на земле, и не было никакой массовой резни. Островную общину оградили барьером и накрыли боевым заклятием, а трупы заставили хоронить жителей соседних кварталов. Общая могила. Ничего больше.
— Там уже давно карантинная зона от Вихря. Посторонних никто не допустит, — заметил Эршенгаль, когда мы уже садились в машину.
Заранее известно, что там Вихрь. Но суть уже не в этом.
Сородичи обошли распавшееся оцепление — больше всего обрадовалось оцепление — и теперь стояли на краю пристани и, очевидно, просветлялись. Если мыслить в положительном ключе, даже в запросах была польза; большинство темных внезапно узнало, что Острова — часть Аринди, а не протекторат. Когда-нибудь они даже узнают, что Острова находятся в составе Аринди дольше, чем большинство территорий собственно Аринди. Но проваленная ассимиляция всегда очевидна.
...Матиаса мы так и забыли в машине. Ничего интересного из этого не вышло: неучтенного пассажира нашел Эршенгаль и перегнал машину обратно, а Нэттэйдж поставил ее в отдельный ангар под защитным кругом. Хотя я сомневался, что у Матиаса были бы проблемы, очнись он в шеннейровском штабе — в прошлый раз, оставшись предоставленным самому себе, он весьма неплохо проводил время с казнями и тамошним контингентом. С эмпатией, инстинктом убийцы и полным отсутствием моральных норм в Аринди не пропадешь. Но будить заарна никто не решился.
Мне снились разные сны — обычно тоскливые и такие, после которых не хотелось жить. В ту ночь я проснулся от приступа удушающей паники, и еще долго лежал, переживая ощущение, словно падаешь в глубокий черный колодец.
На дворе стояла глухая ночь, а Миля, что странно поблизости не наблюдалось. Но на дворе стояла глухая ночь, и темный, скорее всего, отправился по рабочим делам. Мне действительно не хотелось никого видеть и слышать; постоянное присутствие рядом выматывало, но именно кошмары оказалось тяжело переживать в одиночестве. Только другой человек мог сказать, что сон уже ушел.
Над тусклой лампой вились мотыльки. Остывший ужин стоял на тумбочке. К еде я не притрагивался вовсе не потому, что хотел причинить Милю вред и уморить себя голодом, а потому, что даже мысль о еде была неприятна. Я потянулся за стаканом с лекарством и случайно столкнул его на пол.
Разлитая вода и стеклянные осколки расстроили окончательно. Кажется, температура снова начала подниматься.
А вдруг, во сне я ловлю эмоции Шеннейра? От такой мысли я разом собрался, выискивая в сознании постороннее влияние, но наткнулся на глухую стену. Я не испытывал ни малейшего сопереживания и ни малейшего интереса, что происходит с Шеннейром и что произойдет, пока он остается жив. Не говоря о том, что я вряд ли мог представить, что темный магистр способен бояться.
Аура двух живых людей, вставших у порога, не стала неожиданностью. Я молча начал одеваться, на ходу прихватив переговорный браслет, и ничуть не удивился, когда он включился.
— Светлый магистр, ваш подчиненный проснулся.
По темным дорожкам меня сопровождало двое магов, одетых в незнакомую форму и серые остроконечные колпаки. Я старался на них не коситься: по ночам внутренняя служба вспоминает о такой важной вещи, как охрана, и надевает колпаки. Ясно же.
Ангар, где оставили машину с Матиасом, освещали прожектора. Доносящийся оттуда железный лязг слышался издалека, и закрадывающиеся сомнения становились уже не сомнениями.
— Ваш подчиненный проснулся, захватил двоих наших, и пробивает ими двери, — конкретизировала волшебница в сером.
— Пожалуйста, скажите ему, что светлые так себя не ведут, — добавил волшебник. Я отвлекся от эмпатического сигнала и спохватился:
— Стойте, а что ваши там делали?
И в каком смысле — "пробивает ими двери"?
— Они не хотели ничего плохого, — уверенно ответили службисты разом.
— То есть кто-то из ваших сунулся к спящему заарну, — зловеще уточнил я, уже понимая последовательность событий. Ну как же не сунуться! Нелюдь, спит, да еще и светлый! — Разбудил...
Рядом с ангаром стоял Нэттэйдж в халате и смотрел на повисший в воздухе экран. И от картинок на экране рвущиеся на язык комментарии пропали разом.
Половина грузовика оставалась в защитном круге — вторая половина валялась рядом, смятая и разорванная. Матиаса я разглядел далеко не сразу; бледная фигура в темноте, в клубке полупрозрачных красных нитей. Нити плавно кружились в воздухе, тянулись по полу и стенам и впивались прямо в головы двум магам в сером. Люди нелепо дергались, словно управляемые неумелым кукловодом, и раз за разом били простейшими атакующими печатями в стальные двери.
— Меня вот светлые никогда не напрягали, — вскользь бросил Нэттэйдж, заметив меня. — Какой же я темный маг, если меня могут напрягать какие-то светлые? Слава Тьме, нам позволено видеть вещи во всем многообразии и принимать их открыто и свободно... Двери мне не жалко. Они двойные и стальные.
Стальные створки дрогнули от мощного удара, и на поверхности появилась заметная вмятина. Грохот утих, и после короткой паузы новый удар обрушился на кирпичную стену.
Нэттэйдж свернул экран и отошел под прикрытие охраны:
— А стены — нет. Но оглушающие печати у меня на потолке, я их включу, если необходимо.
Звучало разумно.
Я чувствовал чужие растерянность и страх и представлял себя на месте Матиаса: после тяжелых ран очнуться в тесном замкнутом пространстве, взаперти, а после получить оглушающий удар. Я был далек от того, чтобы действительно беспокоиться о том, насколько монстрам может быть больно и страшно — но Матиас был человеком, который оставался на моей стороне.
И я открыл двери и прошел внутрь. Как будто я мог поступить иначе.
— Матиас.
Полумрак ангара разгоняли зеленоватые крупицы сломанного защитного круга. Внезапно исчезнувшая преграда заарна только отпугнула, заставив отступить в тень у дальней стены — но если бы он действовал осознанно, то завел бы машину и вышибал двери ей. Я медленно пошел вперед, стараясь демонстрировать исключительно умиротворение и тепло и судорожно перебирая в памяти подходящие фразы. Свет, каждый раз как в первый обидно, что правильные эффективные поддерживающие фразы вовсе не идут в комплекте со светлой искрой. А все считают, что да.
— Я так рад, что ты очнулся.
Так рад, что бросил тебя здесь и забыл, потому что на самом деле мне все равно. Как хорошо, что люди не умеют читать мысли. Без телепатии мир гораздо, гораздо светлее.
Матиас стоял вполоборота, странно поводя головой и щурясь, словно не мог уловить меня взглядом. Человеческого облика он так и не потерял, и только поблескивающие на лице серебристые пятна начали составлять плохо различимый узор из треугольников. Я изо всех сил воззвал к собственной искре, заставляя ее светить ярче, и заарн наконец откликнулся; встряхнул головой, услышав эмпатический призыв, и плененные люди упали на пол, как марионетки, у которых обрезали веревочки. Я вскользь отметил, что они живы и, кажется, без значительных внешних повреждений, и мягко позвал:
— Я здесь. Видишь меня?
Глаза его были слепы — без зрачков, полностью затянутые красным. Матиас беспомощно заморгал, смотря мимо меня, поднял руки к лицу и вцепился в глаза когтями, сдирая пленку.
Я рванулся к нему, перехватывая руки — не успел. Кровь потекла по щекам, пачкая одежду, и заарн упал на колени, уткнувшись лбом мне в ладони.
Для полной картины не хватало только Миля.
— Какая ужасающая, невыносимая мерзость! — сказал Миль от дверей. — Какое счастье, что я темный!
Эмоции Матиаса стремительно приходили в норму — успокаивались, становясь похожими на глубокое темное море. Я с трудом высвободил одну руку, неловко погладив его по голове, и спокойно потребовал:
— Развернуто, Миль, развернуто.
Проводить логические параллели между "невыносимая мерзость" и "темный" я тоже умею.
— Какое счастье, что бытие темным позволяет просто ликвидировать мерзких тварей, — заклинатель кипятился так, словно его самолично заставляли успокаивать паникующих нелюдей. — А не сюсюкаться с каждым отвратительным чудищем как светленькие, потому что ах, оно живое, у него глазки и щупальца!..
