— Обещанного полжизни ждут и не факт, что дождутся, — возразила Аффа. — Проживешь в своей хибаре, окончишь институт, а комфорт до тебя не дойдет. Надоело уже. Прежний ремонт тянулся полтора года, и этот никогда не закончится. Променяли шило на мыло.

— Сказали, что управятся до осеннего семестра. Начнут ломать стены на каникулах. А еще избавятся от "мертвых душ". Заживем!

Но пессимистку Аффу восторженность парня не проняла. Зато я обрадовалась и пихнула Мэла ногой под столом, мол, смотри: тектонические плиты сдвинулись из-за нашего сигнала. Процесс пошёл! В ответ Мэл обнял меня, положив руку на плечо. С момента, как мы уселись за стол, он или клал руку на спинку моего стула, или играл с прядками, или поглаживал по спине. И проделывал невзначай, между прочим, — смеясь, разговаривая или отправляя в рот кусочек рыбного филе или бутерброд. Мне ужасно нравилась его ненавязчивая демонстрация перед собравшимися: мы — вместе.

Постепенно разговор сместился в область мужских интересов и увлечений — техники и спорта. Выяснилось, что Капа продолжает тренировки в футбольной секции, и скоро на Большой спортивной арене начнутся отборочные туры среди молодежных команд. Мэл заверил, что мы обязательно придем поболеть, и я согласилась. Одно дело — смотреть на сцену или на футбольное поле в качестве обычного зрителя или болельщика, и совсем другой коленкор, когда в концерте участвует твой парень или сосед по общежитскому закутку. В этом случае азарт окрашивается в цвет заинтересованности в победе.

У Симы с Капой гостилось легко и непринужденно. Давненько я не расслаблялась душевно и физически. Не притворялась и не вымучивала вранье о невидимых волнах. Была собой, и меня не разглядывали как неведомую зверушку, допекая вопросами с подвохом.

Парни разбирали импровизированный стол и носили грязную посуду в пищеблок. Аффа мыла тарелки, я вытирала.

— К концу месяца комендант заставит сдать комнату, — сказала девушка. — Или рассчитываешь вернуться?

— Нет. Теперь уже не вернусь.

— Собираетесь жениться?

И Аффа туда же. Почему-то в представлении слабого пола свадьба — апогей отношений с мужчиной.

— Разве это обязательно? Нас устраивает, как есть.

— Странная ты, — фыркнула теперь уже бывшая соседка. — Другая на твоем месте проняла бы Мелёшина до печёнок и заставила оформить, как надо.

На севере, в старом библиотечном журнале мне попалась небольшая статейка, которую я прочитала из энциклопедического интереса. Автор, опросив некое количество женатых мужчин, узнал, что лишь два процента респондентов самостоятельно пришли к необходимости обзаведения законными половинками. Прочих участников опроса под венец привели: шантаж беременностью ("Да-да, уже пять недель, папуля"), ненавязчивые и прямые намеки изо дня в день ("Дорогой, эти запонки идеально подойдут к моей фате"), слезы избранниц и чувство вины ("Ты меня не любишь! Если бы любил, давно предложил бы руку и сердце!"), помутнение сознания в момент страсти ("Месяц кувыркался в постели. Не помню, в чьей. Очнулся женатым") и вис-принуждения (приворотные снадобья, амулеты, наговоры). Таким образом — заключал автор — мужчины, как полигамные особи, в обычных условиях не испытывают острой потребности в хомутании браком. Поэтому смысл существования любой женщины сводится к тому, чтобы заставить мужчину принять правильное решение. То есть жениться.

Унизительно. Будто подачка.

— Не собираюсь требовать и заставлять. Кроме того, нам нужно созреть.

— Смотрите, не переспейте, — предупредила Аффа.

Мы помолчали.

— Как часто собираетесь прикармливать? — поинтересовалась девушка. — Братцам понравится питаться на халяву — не отвяжетесь.

Я думала, она хотя бы чуть-чуть оттает, но язвительность Аффы осталась при ней, не умаслившись сытным перекусом.

— А приходите в гости! — предложила ей.

— Зачем? Наверху воздух чище и коридоры шире?

Понятная едкость. Знакомая зависть, одолевшая меня после первого визита к Виве. Тогда ни я, ни Аффа не подали виду, что впечатлены убранством третьего этажа, но острое чувство несправедливости кололо не один день. Кто умел договариваться с комендантшей, тот катался как сыр в масле, а кому нечего было предложить взамен, тот жался на первых двух этажах.

— И здесь постелют ковры, — заверила я убежденно. — Прости меня, Аф. В Моццо...

— Проехали. В Моццо я бы тоже забыла обо всем.

— А потом завертелось — со Штице и с Ромашкой. Теперь на меня все смотрят. Ищут, на чем можно выгадать сто висов, а лучше бы пятьсот. Следят днем и ночью. Боюсь зевнуть, не прикрыв рот. Скоро стану неврастеником.

— Кошмар, — усмехнулась девушка. — Как жить, не представляю. А моя тетка умерла две недели назад. Родители не успели на похороны. Пришлось мне организовывать. Спасибо Симе, поддержал. И Капа тоже.

А я не знала и не поинтересовалась, как она живет. Зато вывалила проблемы, которые не стоили выеденного яйца. Пыталась придумать себе оправдание. Разнесчастная дочка министра, затравленная журналистами.

Так стыдно мне еще не было. От стыда горели уши, лицо. Зачесались руки, и срочно захотелось обкусать маникюр. Разве вправе я просить Аффу о дружбе, к коей сама отнеслась наплевательски?

— Довольна? — спросил Мэл, когда мы вернулись в квартирку. Ему-то хорошо. Он умеет подстраиваться под любую компанию. И со светскими сливками любезничает, и в неприбранной убогой комнате хохочет над шутками Симы.

— Нет, — вздохнула я.

Следующий день прошел в напряженных думах, увенчавшихся телефонным звонком.

— Сколько стоит операция?

Аффа поняла, о чем речь.

— Пятьдесят. Их отец наскреб чуть больше половины и застопорился. Кое-что продал, занял по мелочи. Да еще за старые долги расплачивается. Не хватает двадцати, плюс реабилитация. Итого тридцать в клинике на периферии. Там обойдется дешевле, чем в столице. Так что года за два соберут. Или раньше. Сима устроится на работу, и дело пойдет быстрее.

Мэл, услышав мою просьбу, нахмурился.

— Чувствуешь себя обязанной? Рассчитываешь заполучить его преданность?

— Ничего не рассчитываю. Хочу помочь.

— Почему Чеманцев? Таких, как он, пруд пруди.

— Потому что, — упрямо гнула своё. И ведь не объяснить словами. Потому что хороший парень. И потому что достаточно пережил. Натворил, осознал и живет с чувством вины. Но не гнется, не ломается. Оптимист. Молодец.

— У тебя с ним что-то было? — голос Мэла подернулся корочкой льда.

— Блондины не в моем вкусе. А еще те, у кого нет шрама над бровью и мозаичных радужек, — заверила я и в качестве доказательства пылко поцеловала своего мужчину.

— Не понимаю. Тебе больше всех надо? — проворчал Мэл, смягчаясь. — Если прознают о благотворительности — повалят толпами. О том, что поможешь Чеманцеву, никто не вспомнит, а о том, что откажешь другим, никогда не забудут.

Но я уперлась, и Мэл понял: от намеченного пути не отступлюсь.

Сима взбунтовался. Он категорически отказался от безвозмездной помощи.

— Нет времени тебя жалеть, — отозвалась я небрежно на возмущенный возглас о том, что ему не нужна ничья жалость. — Вернешь, когда сможешь,

— С возвратом и под проценты! — раздухарился парень.

Я согласилась. И на договор займа на бумажном носителе согласилась. Никаких клятвопожатий, чтобы Чеманцев-старший знал: его сын не ввязался в сомнительную аферу.

Мэл устроил консультацию у знакомого юриста, которого порекомендовал дед. Договор предполагал возврат тридцати тысяч висоров с отсрочкой полтора года по выплатам, начиная с момента подписания, и последующие ежемесячные платежи по займу в размере не менее одной десятой части будущего заработка Симы. Процент по платежам установила я, переборов своей вредностью упёртого заёмщика, жаждавшего влезть в долговую яму. "Один процент годовых, начиная с момента первой выплаты по займу" — вписали строчку в договор.

По моему замыслу Сима получал висоры из банковской ячейки.

— После заключения договора Департамент по ценностям начнет проверку. Я не работаю, но ссуживаю. Возникает вопрос. Как объяснить происхождение денег, которых не существует в природе? — поинтересовалась у Мэла накануне.

Он задумался.

— Для отвода глаз снимем деньги со счетов. Чтобы прослеживалось движение средств.

На следующий день мы с Мэлом посетили Первый правительственный банк. Я активировала карточку премьер-министра, на которую набежали двадцать тысяч за два неполных месяца, и обналичила средства с личной карточки, подаренной Мэлом. Он тоже снял часть денег с авансовой карты.

С ним всё получалось легко и быстро. Мэл знал, к какому окошку подходить, к кому обращаться и как без лишних проволочек получить наличность. Он дождался моего возвращения из банковского хранилища, куда я отправилась в сопровождении старшего консультанта Мокия Лавровича. Половина пачек с висорами перекочевала из банковской ячейки в мою сумку. Я не сказала Мэлу, что забрала из тайника вдвое больше денег, чем озвучила Аффа. Так, небольшой запасец на крайний случай, чтобы не егозить каждый раз, когда скончается нелегальная заначка.

Таким образом, после подписания бумаг Симе вручили предмет договора, Мэл остался с раздутым бумажником, а я — с некоей суммой секретной наличности. Авантюра местного масштаба завершилась, к моей тайной радости.

Мэл тут же вернул мне деньги, предназначенные на личные расходы.

— С карточкой было бы удобнее, не нужно таскать мелочь. А теперь терпи, коли захотела. Зараз много не трать, чтобы не вызвать подозрений.

Учи ученого. О конспирации я знаю всё и даже больше.

Вечером позвонила Аффа.

— Спасибо, — сказала ровно. — Зачем ты это сделала? Он же никто для тебя.

— Ошибаешься. Он мой сосед по общаге.

"А для тебя больше, чем сосед" — вовремя прикусила язык.

— Ну... еще увидимся?

— Конечно! — ответила я с энтузиазмом, перекрывшим натянутость в голосе девушки. Но, несмотря на эйфорию от удачной сделки, я чувствовала, что моя помощь еще сильнее запутала Аффу. С одной стороны, она обрадовалась за Симу. С другой стороны, продолжала дистанцироваться от меня, и возникшая между нами социально-материальная пропасть не собиралась уменьшаться.

Много лет назад, в интернате, я заболела дикой завистью к своей несостоявшейся подружке. Завидовала обрушившейся на неё популярности, успеху, нарядам, всеобщему обожанию. Болезнь оказалась испепеляющей, но скоротечной. Я вдруг поняла: пусть случится чудо, и девочка вспомнит обо мне, у нас не получится прежней дружбы. Бывшая подружка стала частью другого мира — яркого, интересного. А я не изменилась, оставшись серым забитым крысенком. Позже, в одной книжке, мне попалась на глаза фраза. "Настоящий друг — не тот, кто сопереживает вашим бедам, а тот, кто искренне радуется вашим успехам". Я до сих пор испытывала неловкость за детскую слабость, которую оправдывала разве что малым возрастом.

Но упрекнуть в том же Аффу не смею. Наоборот, пойму её.

Богатеньким деткам не делали снисхождение.

Преподаватели одолевали не только на лекциях, но и на дополнительных занятиях, организованных для нас с Мэлом. Отвратительное это дело — допзанятия. Сидишь нос к носу с преподом, он объясняет материал, а потом определяет степень усвоения и проверяет домашнее задание. И ведь не отвертеться и не спрятаться за спину впереди сидящего, потому что впереди сидящих нет. В общем, безнадега и неизбежная зубрежка.

Царица читала историю своих культов в пределах, оговоренных предметом, не отвлекаясь на личности и посторонние разговоры. Шокирующая новость о том, что Ромашевичевский хотел свести счеты с ней, а не с кем-нибудь другим, не выбила проректрису из равновесия. "Здравствуйте", "до свидания" и в промежутке — новая порция о шаманизме на северных территориях. Не знаю, сообщили ли Царице, что она осталась при дефенсоре* по моему ходатайству. Лучше бы она никогда не узнала. Не хочу, чтобы Евстигнева Ромельевна чувствовала себя обязанной.

Стопятнадцатый, наоборот, на первом же занятии поделился наболевшим.

— Потрясен вашей выдержкой, милочка. Растёте на глазах. А уж Ромашевичевский... — махнул он рукой, устремив взгляд в стену. Наверное, представлял, как Ромашка крутился бы в его кресле и швырялся бумажными шариками. Представлял — и сердце болело за деканскую должность, на которую покусился подлый доцент.

Генрих Генрихович вообще стал рассеяннее, чем раньше, и грустнее. Наверное, печалился из-за потрясений, поваливших альма-матер на спину, и винил себя в том, что не доглядел, не уследил. Будь он прозорливее, удалось бы избежать многих бед. А я в задумчивости поглядывала на декана и, поглаживая палец с подарком Некты, выжидала подходящий момент, чтобы побеседовать о жителе институтского подземелья. Да и Мэлу не мешало узнать о происхождении необычного "колечка".

В Моццо наблюдательный Мэл как-то спросил:

— Не вижу татуировку. Удалила, что ли?

Мне пришлось изворачиваться:

— Нет. Она проступает, когда скачет адреналин, а потом исчезает. В этом сезоне модно.

— Не слышал о таком. Кто посоветовал? — продолжился допрос.

Кто, куда, зачем... И ведь не отстанет, пока не докопается до сути.

— Вива. Моя стилистка, — соврала самозабвенно. — Сведу рисунок, когда надоест.

Мэл посмотрел пристально-задумчиво, и я забеспокоилась. Похожий взгляд бывал, когда он со стопроцентной точностью чувствовал мое вранье. На удивление Мэл промолчал, приняв объяснение.

Пора поставить точку в истории с "колечком" и получить ответы на вопросы: можно ли избавиться от презента таинственного чудища, и как жить, если ответ на первый вопрос окажется отрицательным? Несомненно, единственным в мире специалистом по Нектам, кусающим заблудившихся студенток, являлся Альрик. Он мог бы рассказать многое о существе, оставившем отметину на моем пальце, а прорехи неизвестности заштопал бы серией опытов и анализов. За небольшим уточнением. Ни при каких условиях Мэл не согласится на обследование в лаборатории профессора, впрочем, как и я. Стало быть, Стопятнадцатый оставался единственной надеждой. Но и без привлечения интуиции я знала, что декан будет настаивать на консультации с участием ученого коллеги.

Что делать? Еще немного подождать? Тем более, причин для паники нет. Я вспомнила: подарок подземного жителя прочно обосновался на пальце после гибели Радика и исчез после пробуждения в медстационаре. Разве что нападение Эльзушки пробудило "колечко" и то на крайне непродолжительное время. Наверное, потому что больше нет причин для оцепенелого страха, сковывающего рассудок.

После третьего занятия декан сообщил, что наш сигнал по злоупотреблениям комендантши рассмотрен, и начата поспешная проверка административно-хозяйственного комплекса общежития. Подозрения оправдались. Выявлены многочисленные случаи превышения полномочий, взяточничества и воровства. Чтобы не выносить сор из избы, то бишь из института, комендантше предложили добровольно сложить полномочия.

Ну, народную версию трагической судьбы уволившейся тётки-вехотки мы успели выслушать от Капы, а теперь Стопятнадцатый сообщил то же самое на официальном языке от лица администрации. Генрих Генрихович подтвердил слухи о предстоящей грандиозной перестройке первых двух этажей. А еще, дабы впредь должностным лицам неповадно было мечтать о присвоении казенного добра, за исполнением строительных смет обязали следить ревизионную комиссию из числа ректора, проректрисы и деканов трех факультетов. Завхозше объявили строгий выговор за халатность при списании и снятии ежемесячных остатков в общежитии. Сперва её хотели изгнать из института на пару с тёткой-вехоткой за сговор, но завхозше удалось оправдаться и доказать непричастность к махинациям бывшей комендантши.