— На психа ты вроде не похож... — задумчиво разглядывая меня, произнес Волков. — Говоришь, голоса слышишь? Многие из нас во сне разговаривают, но почти никто не помнит с кем и о чем. Может ты и в самом деле слегка не в себе. Контузия она брат вещь серьезная, крови нет, но рана имеется. Это я точно знаю, ты у нас не первый с такой болячкой в полку. Есть еще один с похожими последствиями контузии, но он просто считает себя царем Николашкой. И у него никаких снов нет, лишь требует, чтобы к нему обращались, как и подобает при разговоре с царем. Мы его в шутку и стали звать Ваше Величество. Так он морду скособочит..., знаешь ли, величавую, подбоченится и такую фуйню начинает нести, что диву даешься отколь у него слова-то появляются. Раньше и двух слов связать не мог. Если и у тебя что-то подобное происходит, то ты уж постарайся меньше на людях об этом говорить.
— Нет, в том то и дело, я себя чувствую нормально, и понятное дело осознаю — сновидения лишь временное помутнение рассудка в результате контузии, но и не рассказать о том, что вижу, тоже не могу. Особенно когда касается вопроса о судьбе нашей бригады, и товарищей по службе. Вот, к примеру, я знаю, что тебя ожидает в скором времени.
— Интересно. Ну и что ты там углядел?
— Я видел во сне как тебя и несколько наиболее активных солдат, которые будут выступать за немедленную отправку домой, вскоре посадят в тюрьму.
— Могет быть, я и так знаю. Хотя, не факт. Мы тут не просто так сидим и болтаем чепуху. Мы готовимся к восстанию, у нас есть много оружия, и я не думаю, что кто-то из командования решится против воли большинства сделать гадость. Плохо, что отделилась третья бригада и Ян Балтайтис*, к сожалению, склоняется к такому же решению. Предлагает наладить временное сотрудничество с генералами, верит в мирный исход дела. Мол, потянем время, а там, глядишь, и война закончится, а пока идут переговоры, предлагает отправить еще одну делегацию в Петроград с петицией. Мы уже думаем, что его пора менять, в комитете нужен человек, который всегда с народом, а не наособицу.
— Я примерно подобное и видел во сне, ну и другие моменты. Сказать, что нехорошие считай ничего не сказать, и за минуту разговора с тобой их не расскажешь. Нужна обстоятельная беседа, тогда и тебе станет ясно, стоит или нет прислушаться к моим рассказам. А потом уже приглашать других активистов, может, что-то дельное почерпнуть сумеете. Не спеши отказываться. Понятно, тут все шито белыми нитками, поверить контуженому солдату сложно. Но факты вещь упрямая и когда они подтверждаются — против уже не попрешь.
Михаил стал нервничать, видимо бесполезный треп ему надоел, он стал искать возможность закончить разговор. Я понял, и не стал настаивать на продолжении. Даже помог выйти из неудобного положения.
— Как я слышал, сейчас митинг будет, и ты торопишься, поэтому отложим разговор на потом. Ты дай команду, чтобы меня хотя бы на довольствие поставили ну, и определи куда-нибудь на службу. Что-то типа писаря при себе. Ну, а на митинг я бы тоже пошел, интересно же послушать очевидца из России. Могу предсказать — будут вновь уговаривать и дальше воевать. Хотя и без моих снов вам известно, о чем станут говорить приезжие господа.
— Это верно. Тут таких агитаторов до хрена выступало. Каждый, кто сюда приезжает из России или от местных руководителей, требует собрать людей на митинг и, причем уверены — народ будет слушать, развесив уши. Не понимают господа, сегодня солдат уже не тот, что был два года назад. К сожалению, и среди нашего брата единства нет. Кто-то хочет продолжения войны, за честь России болеют болезные, а кто-то домой рвется, боятся, что всю землю без них поделят и им ничего не достанется. Господин Смирнов тоже потребовал собрать митинг, ну а как же — представитель солдатского комитета, аж из Петербурга. Так он даже не знает, с какой стороны к винтовке подходить, а туда же, представляет интересы солдат и матросов. Смешно смотреть на таких людей, да и говорят почти одно и то же. Послушаем, что этот скажет. Начальник делегации, Комиссар, етит ему некуда, мандатом перед нами тряс, тряс, все требовал, чтобы оказывали всяческую помощь, считает, если нас выбрали в солдатский комитет бригады, то мы ему подчиняемся, он же с центрального комитета. Начальник херов, тут их столько повылазило, что и не знаешь, кого слушать.
— А вы никого не слушайте, делайте свое дело, но с умом.
— Ага, и ты нам как раз хошь сказать, что делать, насмотревшись своих снов. Чересчур умный что ли? Или, в самом деле, не в себе слегка? Все понимаешь, лезут с советами, как поступать и что делать. А зачем нас учить, взяли бы, да и отправили домой. Все будут довольны, и никого не придется в тюрьмы сажать.
У меня появилась и не давала покоя мысль: попробовать через этого прибывшего комиссара от комитета солдатских и рабочих депутатов Петербурга попытаться решить вопрос о возможности эвакуировать на родину всех больных и инвалидов, и я тут же, пользуясь случаем, попросил Волкова:
— Миша, мне нужно с этим господином встретиться. Можешь организовать встречу?
— Зачем? — Недоумение, а затем как бы понимание странной просьбы, связанной с моей больной головой, проявились на его лице. — Да он с тобой срать на одном поле не станет. Кто он и, кто ты?
Я торопливо протянул ему один из нескольких предусмотрительно составленных мной совместно с Игнатьевым документ, в котором мы с ним старательно расписали, что я в настоящий момент являюсь представителем общества "Красный Крест" и наделяюсь полномочиями.... Список полномочий был большим.
Волков мельком глянул на бумагу и, оттолкнув мою руку вместе с документом, заявил:
— Еще один. Ты знаешь, сколько уже побывало с подобными бумажками? Каких только представителей мы тут не видели. Убери свой документ. Не станет он с тобой разговаривать. Для него мы всего лишь серая солдатская масса. А митинг мы проведем, все-таки человек с центра прибыл. Может новости, какие-никакие нам расскажет. Мы же ничего незнаем, как там, в России, что творится, слухи в основном. Командование на построениях зачитывают новые указы, распоряжения. Но пока ни разу никто не сказал, даже намека нет, чтобы домой отправить. А солдат на сей момент ничего больше не интересует. Но с удовольствием слушают, все какое-то разнообразие в нашем болоте.
Я не обиделся, не стал, и делиться с ним, каким образом у меня оказалось это удостоверение. Зато сам с удовольствием вспомнил. Появление, в снятой для меня квартире, Жульен, которая не удержалась от желания увидеть друга, и узнала от Игнатьева новый адрес, было неожиданным и от этого я вел себя закомплексовано, даже разговоры наши были сплошь деловыми. Зашел разговор о ее новой работе. Как я понял, отец настоял на ее переводе и естественно способствовал устройству дочери в Парижское отделение Красного Креста. Вот тогда у меня и возникла идея попробовать внедриться в эту организацию. Постарался вспомнить все, что знал об обществе. По времени еще рано для создания Международной Лиги Красного Креста, и общества на местах действуют лишь в рамках своего государства. По первости все сводилось к благотворительным акциям, они, как правило, проводились желающими выделиться, таким образом, в глазах общества. В основном занимались подобным меценатством богатые люди. Решение упорядочить такое движение и подтолкнуло к созданию организации Красного Креста. Жульен активно участвовала вместе со своей матерью в благотворительных акциях, это и послужило основанием для ее перевода, а отец с помощью связей помог. Ему видимо хотелось, чтобы дочь была рядом. Он еще даже не догадывался, что именно в этой организации она будет наиболее уязвима, и дома сидеть ей не придется. Но это знал я, в моем времени люди, посвятившие себя благородному делу, а именно спасать человечество, не задумываясь, жертвовали своей жизнью. Естественно, ни она, ни ее родные еще не знали, какая ей предстоит непростая, а порой и очень опасная работа.
Я кратко просветил, чем грозит ей в будущем ее новое увлечение, а заодно, прямо скажу, на авось, закинул удочку с просьбой и меня пристроить в эту организацию, мотивировав тем, что буду в минуту опасности рядом с ней. Взволновал ее чуть ли не до слез желанием ее оберегать, и она в порыве благодарности кинулась меня целовать. И я не удержался, мои ласки в результате чуть было не привели к ее "нелюбимому" виду мебели — к кровати. Мы оба, с трудом сдержали себя от такого поспешного шага в наших отношениях.
Итогом встречи стало ее энергичное проталкивание меня в эту структуру, и вскоре я как представитель от русской дипломатической миссии являлся полуофициальным сотрудником общества Красный Крест. Мое сотрудничество было закреплено выдачей соответствующего документа, и мне, уже после посещения нашего посольства, с помощью Игнатьева, было даже выхлопотано денежное довольствие, или зарплата, как в моем времени говорят. Составила она девяносто шесть рублей, а если перевести на франки, то получается примерно двести шестьдесят франков в месяц. Как он смог подобное провернуть...? Так и не рассказал. Сослался на хорошие отношения с послом, графом Извольским. Но главное не это, главное в том, что я вроде бы как стал легальным сотрудником российского посольства во Франции, ее представителем в обществе Красный Крест. И уже в этой организации совсем неожиданно для меня установили месячное вознаграждение в размере трехсот пятидесяти франков. Каким образом моя валькирия смогла подобное провернуть, я особо и не интересовался, дали зарплату значит, на что-то надеются, возможно, получить с моей помощью контакт с русской диаспорой, которая на данный момент одна из самых больших в Париже. Естественно, пообещал ее отблагодарить, чему она крайне обрадовалась и в ответ заверила, что будет всенепременно ожидать, как и меня, так и мою благодарность. Вот так и получилось — в настоящий момент я был вполне обеспеченным человеком по сравнению с тем, что меня ожидало, если бы я вновь влился в ряды своего подразделения. В сумме выходило шестьсот десять франков без всяких вычетов, я считал, что устроился очень даже неплохо. Другие мои соотечественники, проходящие службу во Франции, получали не намного больше, лишь старшие офицеры имели более высокую ставку, да и то за счет всяких там суточных, столовых, представительских. Про солдат вообще говорить не стоило, они даже положенное денежное довольствие не всегда могли получить. Офицерам казалось — рядовым деньги не нужны, им просто некуда их тратить, и нередко эти копейки прикарманивали на свои потребности. Пятьдесят франков на солдата положено здесь во Франции, а в роте примерно сто человек, вот и получается около пяти тысяч ежемесячно, руки некоторых офицеров так и тянутся к этим деньгам. Подобная практика не способствовала хорошим взаимоотношениям в воинских подразделениях. Игнатьев мне рассказал о чуть ли не восстаниях в госпиталях, где проходили курс реабилитации после боев раненые нижние чины. В одном из них и случился конфликт, при отправке солдат на Слонимский фронт те потребовали все денежные задолженности им вернуть. После долгих уговоров и митингов командованию пришлось пойти на уступки и солдатам выплатили положенное довольствие во франках. Игнатьева возмутило не тот факт, что солдаты взбунтовались, а то, что многих солдат за нарушение присяги и агитацию антивоенную арестовали и в настоящее время ведется следствие по этому делу.
Моим же официальным рабочим местом с недавнего времени является — представитель Российской дипломатической миссии в обществе "Красный Крест" Франции. Во как! Короче шишка на ровном месте. Мне почему-то сразу в голову не пришло, да что там говорить я просто забыл про такую организацию как Красный крест, дела которой полностью перекликались с моими планами. Поэтому и ухватился за предоставленную возможность затесаться в эту структуру. С о-о-чень четким прицелом на ее использование в дальнейшем, при воплощении моих планов в жизнь.
Вот этим документом я и размахивал перед Волковым. Я вполне уверенно мог махать им перед лицом любого чиновника, подписанным не просто абы кем, а самим послом, господином Извольским, доказывая тем самым, что действую не по своей прихоти, а в рамках должности. Расхожая мысль в мои времена, когда всяк человек понимал: — есть документ в виде любой бумажки ты человек, нет ее, ты никто и звать тебя никак — оказалась действенна и в этом времени. Но вот для Волкова эта бумага не являлась документом, он в его понимании не соотносился с моей личностью, так как слишком хорошо знал, кто я и что собой представляю. Мы и отбор для прохождения службы во Франции еще в России проходили вместе, и полмира пересекли, добираясь со всеми сюда, чтобы в окопах здешних вшей кормить, и спать под одной шинелью не раз приходилось. Поэтому он и не верил очевидному. Ну не мог его сослуживец, крестьянин к тому же, стать представителем правительства России, даже и в столь малой организации, тем более ему совсем неизвестной. Чтобы поддержать свое новое реноме в данной ситуации я поспешил зачитать несколько выдержек из документа, которые, ориентируясь на знания будущего, самолично и написал. Особо при этом выделил одну из них:
— Во время войны комитет Красного Креста выступает в качестве нейтрального посредника с целью обеспечить жертвам военных действий помощь и защиту, наблюдает за условиями содержания военнослужащих в различных лагерях.
Мы с Игнатьевым эту статью рассчитывали прочитать генералу Лохвицкому, в случае если мне не удастся проникнуть в солдатский комитет и повлиять на умы солдат изнутри, доказав последним, необходимость мирного решения вопроса отправки их домой. Моей главной задачей в настоящий момент, как я считал, не допустить окончательного раздробления бригады по интересам и тем самым постараться избежать возможного кровопролития. Перед поездкой проработали несколько вариантов убеждения и тех, и других. Один из них я и предъявил Волкову. Его реакция еще ничего не значит. Не знаю, может ли повлиять на генерала какая-то бумага с непонятной писаниной? Честно говоря, особо не надеялся. Но вот если к этому делу подключить всю общественность Парижа, действуя через общество Красного Креста.... Вполне может повлиять. И в первую очередь на Французское правительство.
Все это я и стал доказывать и объяснять Волкову, стараясь его уверить, что такое возможно. Наконец он, махнув рукой, сказал:
— Убедил чертяка. Видимо тебе на пользу пошло, что ты рядом с Игнатьевым был. Хоть что-то дельное получил в результате. Но я, если честно, удивлен. Вроде вижу перед собой прежнего непутевого, но везучего солдата, а вот когда разговор заходит, то появляются сомнения: — ты ли это Христ? Даже говорить стал как-то не по-нашенски. И эти сны, я ушам своим не верю. Может и в самом деле в тебе сидит другой человек? Ну не дьявол, конечно, Степка тут не прав, но все одно для меня ты стал загадкой.
— Миша, поверь, не изменился я, все тот же и никто другой. Мои сны не выдумка, не сказка, и желательно поговорить на эту тему более подробно. Я же понимаю, несколько странно слышать это от меня, но поверь, кто-то во сне упорно старается обратить мое внимание на события, которые должны произойти. Очень правдиво выглядят, и я не могу не рассказать об этом. Можно проверить на достоверность, я делился ими с полковником Игнатьевым, он тоже сомневался, но вскоре убедился — некоторые события, увиденные во сне, происходят в точности, как и предсказывал. Но разговор, а тем более доказательство правдивости сна не одной минуты дело. Потребуется время. Поэтому давай отложим на потом, пока же организуй мне встречу с этим комиссаром. Может, через него получится отправить хотя бы инвалидов и больных в Россию. Чем черт не шутит, вдруг он окажет помощь.
