— Они сказали, что я врун, — опять зашмыгал носом Киря.
— Глупости! Зачем ты на эти глупости обращаешь внимание? Тем более, драться полез. Чудо мое в перьях, — устало вздохнула девушка, почувствовав, как тонкие ручки обвиваются вокруг ее шеи. — Горе луковое.
И хотя ребенок клятвенно пообещал больше не драться, лучше не стало. Воспитательница по-прежнему жаловалась, и если не на драки, то на что-то другое. Сам малыш замкнулся в себе, перестал расставаться с игрушечной машинкой и почти не разговаривал. Все игрушки, подаренные ему Мишей, он сложил в неаккуратную кучку у кровати и не разрешал ей их трогать. И ждал, прислушиваясь к шорохам и шагам в подъезде. А у нее смелости не хватало сказать ему, что Подольский насовсем ушел, навсегда. И больше не появится.
Как она Кириллу в глаза посмотрит?
С каждым днем становилось только хуже. А апогей их "хуже" пришелся как раз на эту ночь.
Катя резко открыла глаза и, не дыша, прислушивалась к тишине квартиры. Мерно тикали часы, но было что-то еще, к чему она за столько лет привыкла и просыпалась уже на автомате. Возможно показалось, но все-таки...
Из детской раздался надсадный, хриплый кашель, заставивший ее взлететь с кровати и в одной рубашке помчаться в комнату. Ударила по выключателю и поморщилась от яркого света. Но не это сейчас волновало в первую очередь.
Кирилл, приподнявшись на локтях, пытался сесть и вдохнуть больше воздуха. Грудь ходила ходуном, сам ребенок тяжело и часто вдыхал, но воздуха по-прежнему не хватало. В его глазах заблестели слезы беспомощности и страха.
— Тихо, мой сладкий, — пытаясь справиться в вроде бы привычным страхом, Катя трясущимися руками потянулась за ингалятором. Помогла Кириллу сесть прямо, поддержала его за спину. Тот кулачком уперся в грудь и умоляюще на нее посмотрел. — Все будет хорошо, мой хороший. Сейчас пройдет.
— Тяжело... — прохрипел Кирюша и снова поверхностно, часто задышал.
— Сейчас пройдет, — повторила Катя. — Потерпи, родной.
"Сейчас" не прошло. Уже пошел второй час, как Кирилл свистяще, сипло дышал, не в силах сделать выдох. На висках проступили синие вены, сам малыш побледнел и покрылся испариной. Катя его поддерживала, успокаивала, лекарство давала, делала все, что должна была делать, но кашель не проходил. И не собирался.
Ее пробрал липкий, противный ужас, сковывающий ее по рукам и ногам. Так долго это никогда не длилось. Ни разу. Грудная клетка вздулась, и Кирилл морщился, прижимая руку к груди.
— Больно? — он кивнул и снова поморщился, пытаясь выдох сделать.
Она видела, что Кирилл начал как-то носом клевать и явно сползать все ниже и ниже. С ужасом чуть качнула его. Тот глазки раскрыл пошире, сквозь нее посмотрел, и опять начал засыпать.
— О господи.
Катя растерялась и не могла взять себя в руки. Как могла — помогала. Все, что умела — делала. Но с таким никогда не сталкивалась. За считанные секунды добежала до телефона, и пока бежала, Кирилл, оставшийся без ее поддержки, начал заваливаться в бок.
Что ей делать??? Она не знала куда кидаться. Руки тряслись. Случайно прикусила губу, но даже не почувствовала. Кому звонить? Катя сильно дернула себя за волосы, чтобы не впадать в панику. Боль отрезвила и отодвинула панику в сторону.
Что будет, если она не справится? Сделает что-то не так? Катя как никогда остро почувствовала, насколько слаба и беспомощна. Одна.
Словно в ответ на ее мысли в замке завозился ключ, не сразу попав в замочную скважину, и дверь распахнулась. На порог детской, не разуваясь и не раздеваясь, влетел Подольский и взглядом выхватил Кирилла и ее, стоящую на коленях у его кровати.
— Что? — рыкнул Миша.
Не время было расспрашивать, как и почему он здесь. Катя об этом в тот момент не думала.
— Приступ, — заикаясь, выдохнула девушка.
Мишка с каким-то шоком и решимостью посмотрел на Кирю, который его поначалу даже не заметил.
— Звони в скорую, — и тут же уточнил. — Платную. Телефон знаешь?
Она покачала головой и вцепилась в трубку. Мишка кинул ей бумажник.
— Визитка там. Ищи, — когда она замешкалась, мужчина прикрикнул: — Быстрее!
Его окрик подействовал на нее как ушат холодной воды. Она быстро и деловито открыла бумажник, уронила какие-то карточки, деньги, полетели на пол визитки. Подольский приблизился к кровати и присел на корточки. Наклонился, так чтобы оказаться перед Кириным лицом. Только тогда Кирилл его заметил.
— Миша приехал, — выдохнул Кирилл и снова засипел. — Катя, Ми-ша...
Сквозь пелену слез все номера и имена разъезжались перед глазами.
— Хорошо, солнышко. Это хорошо.
— Я же говорил...ты...
— Я приехал, — прервал Подольский ребенка, которому каждое слово с трудом давалось. — Катя! — с нажимом повторил Миша.
— Звоню.
Скорая приехала через пять минут. Катя хотела поддержать племянника, но Подольский вызвался сам. Ей оставалось только показать как.
Зашел статный, пожилой мужчина с девушкой и сразу направился в комнату. Следующие двадцать минут превратились в ад ожидания. Врач задавал Кате разные вопросы, она на автомате отвечала, дрожа как осиновый листочек на ветру. Зубы от волнения громко стучали, выбивая почти четкий ритм.
— Карточка его есть? — бросил врач.
Катя рванула в комнату и притащила толстую карту. Отдала врачу и застыла рядом, по-прежнему неистово содрогаясь. Мишка подошел сзади и прижал к себе спиной, заключая в тепло своих объятий. От всего произошедшего в последние дни, от той беспомощности, которую ощущала сейчас, от страха одиночества, вновь вернувшегося в ее сердце, когда Подольский ушел — Мишка ее своими руками сейчас огородил от всего. Она спиной чувствовала мерное, спокойное тепло его тела и успокаивалась сама, наконец-то позволив это себе.
Когда Кирилл уснул, — почти под утро — Катя его заботливо укрыла, убрала влажную челку со лба и погасила свет. Вышла, оставив дверь приоткрытой, и двинулась на негромкие рокочущие голоса Мишки и врача.
— Все, — врач уже заканчивал говорить. Отложил карточку в сторону, повернулся к ней и отдал исписанный под ноль лист. — Вам я написал список лекарств, уточнения насчет диеты и кое-какие пожелания, — Катя кивнула, вчитываясь в медицинский почерк доктора. — А вам, Михаил Иванович, я уже все сказал. По-хорошему, вашему сыну стоит в больницу лечь на обследование. Так, с этим закончили. Адрес и телефон я вам оставил.
— Да, конечно. Я провожу, — Подольский посторонился, пропуская мужчину вперед, и наклонился к Катиной щеке. — Чайник пока поставь, ладно?
Они еще о чем-то в коридоре негромко переговаривались, и только потом Мишка вернулся к ней. Катя успела накрыть на стол и соорудить нехитрый ранний — очень ранний — завтрак.
Не говоря ни слова, он сел за стол. Ел, пил, в полнейшей тишине, даже не поднимая на нее глаз. Катю это не волновало. Она ощущала дикое облегчение, сродни тому, как скинуть с себя тонный груз. Она еще не пришла в себя — и после его ухода, и после Кириного приступа. Она смотрела на Мишку словно со стороны, находясь в отдалении, через толстое матовое стекло.
— Еще будешь? — спросила она, когда тарелки с бутербродами и салатом опустели.
— Нет. Кофе сделаешь еще?
— Ты что, не спал сегодня? — Катя забрала чашку, сполоснула ее и снова навела напиток, делая мысленную заметку купить нормальный кофе, а не быстрорастворимый заменитель, который прочно обосновался в ее доме, когда ушел Подольский.
— Не спалось, — коротко ответил Миша и подкатал рукава рубашки. — Я тебе визитку врача оставил на тумбочке. Там его личный телефон.
— Хорошо. Ты ему заплатил?
— Да.
— Много?
Ей послали тяжелый взгляд.
— Какая разница?
— Никакой.
— Тогда пей свой кофе, а то остыл давно.
Катя послушно отхлебнула и правда остывший и покрывшийся неприятной пленкой напиток.
— Ты приехал, — утвердительно кивнула Катя, с замиранием ожидая ответа. Подольский отрывисто кивнул. — Почему?
— Потому что.
— Ты специально так со мной разговариваешь?
От обиды, от бессонной ночи, от навалившихся проблем и собственной глупости, вмиг свалившихся на ее хрупкие плечи, стало тяжело. А Мишка только добавил масла в огонь. Как по заказу из глаз покатились крупные слезы обиды и облегчения, и в этот раз Катя не видела смысла их скрывать и прятать.
Миша сразу подобрался, посмотрел на нее с опаской и нервно заерзал.
— Я тебя прошу, только без этого...
Она громко и обиженно всхлипнула.
— Кать, — сморщившись, простонал он. — Ну не надо, ты чего?,,
Было надо. Она с громким звоном бухнула чашку на стол, обиженно и некрасиво сморщилась, вроде бы стараясь остановить поток прорвавшихся слез, и, поймав смирившийся обреченный взгляд, пересела к Мишке на колени, где была заботливо обнята и обласкана.
Там, в теплых надежных, правда, несколько робких объятиях, Катя окончательно расклеилась и самозабвенно зарыдала, не обращая внимания на нерешительные попытки ее успокоить. На слова "прекрати", "пожалуйста, не надо" и "Катя, ну ты чего" она тоже внимания не обращала. И ближайшие минут пятнадцать с упоением мочила Мишкину наверняка дорогую рубашку.
— Все? — мужчина, поглаживая ее по худой спине, отстранился и заглянул в покрасневшее, опухшее от слез лицо. Она икнула. — Буду считать, что внеплановый дождь закончился, — попробовал он отшутиться.
Катя разгладила отсыревшую рубашку.
— Прости.
— Ничего страшного. С рубашкой ничего не будет.
— Я не за нее извиняюсь, — всхлипнула девушка. — Прости меня, Миш. Я больше так не буду.
Он неожиданно улыбнулся, совершенно не к месту, чем загнал ее в легкий ступор.
— Ты прощение просить собралась как и Кирилл? Хоть бы слова местами поменяла.
— Хватит надо мной смеяться, — буркнула Катя. — Это не смешно все.
— Не смешно, — согласился Миша. — Еще раз так сделаешь — выдеру. Поняла?
— Я серьезно.
— А ты думаешь, я шучу? Прекращай эту дурь, Кать. Серьезно. Хватит искать того, чего нет. Хватит вечно все решать за других. У других своя голова на плечах. Если ее нет — их проблемы. Ты никому и ничего не должна.
— Причем здесь?.. — она попробовала прервать речь, которая, к несчастью, била точно в цель. Каждое слово продумано, взвешено и дозировано, чтобы ее задеть.
— А притом, — отбрил Мишка все нерешительные возражения. — Ты привыкла вечно все за всех решать. Ты привыкла даже решать, как будет дальше. Но я не все, Кать. Я сам решаю, что делать и как. И меня бесит твоя привычка расписывать мою жизнь и поступки по минутам.
— Я хотела как лучше, — она понуро опустила голову и уткнулась в твердое плечо.
— Если бы я этого не знал, то не приехал бы. Посмотри на меня, — он обхватил ее за высохшие щеки и поднял голову, пристально глядя в глаза. — Почему ты думаешь, что, если бы мне была нужна жена и дети, у меня их не было бы? Ты думаешь, что я чудесным образом в один день их захотел, и для этого поселился у тебя? Чтобы, так сказать, провести генеральную репетицию?
Она аж поморщилась от неприкрытого цинизма.
— Не говори так.
— А ты так не думай. Я с вами остался не потому, что мне нужна гипотетическая семья, а потому что вы мне дороги. Оба. Я не хочу ничего обещать. Я не люблю ничего обещать, Кать. Я предпочитаю делать. Тебе нужно было, чтобы я перед тобой рассыпался в обещаниях?
Тогда это был бы не Мишка.
— Нет.
— Значит прекрати выдумать все.
— Миш, из меня не получится матери. Никогда. Зачем тебе такая?
Он закатил глаза и раздраженно выдохнул.
— Господи, что за глупости? Кто тебе эту чушь сказал? Перестань заниматься самобичеванием. Ты хорошей матерью будет, и Кирилл — живое тому подтверждение.
— Ты не понял, — тяжело сглотнула, чувствуя неприятный озноб в животе. — У меня не может быть детей. Я бесплодна. У нас с тобой их никогда не будет. Ни сейчас, ни потом. Просто пойми, рано или поздно ты захочешь своих детей, это нормально. Но я не смогу...
Он растерянно, медленно моргнул, явно ошарашенный ее словами. И как-то озадаченно задумался.
— Это все?
Катя вытаращилась на него.
— Тебе мало?!
— Ответь мне на один вопрос. Ты только из-за этого мне месяц нервы трепала? Или есть что-то еще?
Захотелось снова обиженно расплакаться. У него все так просто, легко выходило, как будто это не неизлечимая болезнь, а что-то такое обычное и незначительное. Как весенний насморк, который проходит через три дня.
— Я не трепала нервы. Я о тебе беспокоилась.
— Из-за этого значит, — пробормотал Мишка себе под нос и неожиданно встряхнул ее, крепко обхватив за плечи. — Я тебя последний раз предупреждаю — перестань мучить меня и себя. Если есть проблема — мы будет ее решать. Вместе. Захочешь детей — будут дети. Не захочешь — не будут. Только пока рано об этом говорить.
— Ты сейчас серьезно?
Подольский не ответил. Придвинул к себе красный будильник, посмотрел на время, а потом поднял ее на ноги.
— Пойдем отдохнем пока. Время еще есть. Ты сегодня работаешь?
— Нет, — она послушно поплелась следом, в совершеннейшем шоке и ступоре от состоявшегося разговора. Что это было сейчас? — Я сегодня и завтра дома.
— Отлично. Утром проснемся и будем переезжать. Давно надо было.
— Куда?
— Ко мне. Во-первых, мне здесь тесно.
— А во-вторых?
— Во-вторых, я загородом живу. А врач сказал, что Кириллу полезен будет свежий воздух.
— Миш...
— Утром все, Кать, утром, — он ее подтолкнул к кровати и начал раздеваться. — Я ночь не спал. Будь человеком, нам через три часа вставать. Где мои тапки?
— В шкафу, за левой створкой.
Он еще минут пять бурчал из-за того, что "все вещи спрятала и рассовала", но Катя его почти не слышала. На словах про совесть она заснула.
Глава 18.
Миша замер, стараясь не шевелиться и не будить Катю, которая доверчиво уткнулась ему в плечо и сладко посапывала. Даже во сне она выглядела вымотанной и обессиленной, как будто тонны грузов тягала на себе. Под глазами явственно виднелись темные круги, а около губ залегли неглубокие, но заметные морщинки усталости. Раскаянье и стыд за свою несдержанность накрыло его с головой.
Не нужно было так уезжать, срываться...Надо было сразу поговорить, все выяснить и прояснить, оставив все волнения и тревоги позади, или хотя бы разделив их между собой. Конечно, он злился на нее. Злился за ее за подозрительную скрытность, за недоверие, за замкнутость, за то, что все время отгораживалась от него, а он не мог понять, в чем дело и что идет не так.
Мишке всегда было одному комфортно. Он, конечно, слышал о том, будто с возрастом накатывает одиночество и появляется желание иметь свой дом, семью, тепло домашнего очага. Но если честно, ему и без всего этого жилось крайне спокойно и комфортно. И если бы не Катя с Кириллом, он бы и дальше жил также спокойно, как и раньше.
Кирилл и Катя странно, вроде бы незаметно проникли в его мысли, душу и уже не доставало этих гипотетических вещей, без которых он раньше обходился. Именно их тепла, нежности и семейности. Других он не хотел.
