Что самое характерное — у новой аппаратуры было микропроцессорное управление — то есть через ЭВМ. Через текстовые команды и терминал, который в свою очередь контролировал всё это — и это была основная задача сравнительно небольшого компьютера на базе Старосовских процессоров — их было восемь штук в разных исполнениях в разном оборудовании. Вся эта система управлялась довольно сложным программным комплексом "Эхо" — программа позволяла запускать — по программе, по заданным таймингам — видеоплёнки с шести различных бобинных магнитофонов, устанавливать режимы. Управляли поступающим сигналом люди за специальными пультами — а программный комплекс "Эхо" был предназначен для самодиагностики, контроля за параметрами работы, а так же для составления программы видеоэфира — как я уже сказал — видеомагнитофонов было восемь. Потому что катушки были разные, очень разные — существовало два типа видеоленты — студийная и домашняя. Студийная была толще, но и качество записи у неё было лучше попросту из-за... толщины. Да, толщина магнитного слоя пропорциональна чёткости и собственно магнитной силе, которая наносилась на плёнку. А ещё ширина — но тут она везде одинаковая — тридцать миллиметров. Домашняя киноплёнка отличалась в худшую сторону по качеству сигнала, но... нашим друзьям с телерадиосети было абсолютно с лихвой достаточно формата VHS. Потому что качество большинства передач — было даже нецветное и уступало формату ВХС. Ну что тут поделаешь... ВХС-плёнка была намного менее надёжной — её могло зажевать, и качество ниже — бобинная же плёнка выдавала качество, которое на всю катушку можно увидеть только на телевизоре марки Кибердайн. На том самом большом громиле. Разрешение его 1024х768, а у старых телевизоров реальное разрешение было где-то на уровне 640х480, если не меньше — у старого оборудования в полтора раза меньше и этого.
Нетрудно догадаться, что разницы между бобиной и ВХС для них не было — именно поэтому в этих магнитофонах были встроены кассетные магнитофоны — работающие от той же электроники. Так что они были мультиформатными. Бобины вмещали где-то от десяти до тридцати минут записи — сравнительно немного — и поэтому им для бесперебойной трансляции требовалась синхронизация и постоянная смена плёнок. Но это студийный формат. Тем не менее, я всё-таки сделал плёнку, отличную от формата VHS — это формат, больше похожий на Betacam, но обладающий большим физическим размером кассеты и более прочными корпусами, более толстой плёнкой. Полученные видеокассеты были уникальны — они не подходили ни для какого бытового проигрывателя — что было одним из условий — чтобы их не могли тупо воровать на работе и тащить домой, или из дома притащить кассету с кино и играть тут. Сделали.
Мне не пришлось объяснять ребятам из телецентра, как пользоваться техникой — это сделали большущие мануалы, а так же общая простота интерфейса и большое количество автоматики. Катушки я оставил в покое — их сравнительно небольшая длительность записи была совсем не на руку товарищам — а вот профессиональные видеокассеты полюбились быстро.
Как оказалось — закрыть эфир на время профилактики оказалось делом вообще плёвым — вещание в СССР регулярно прерывалось и было нерегулярным. Так что весь день был в нашем распоряжении.
Из радиорубки я пошёл искать товарища Месяцева, и нашёл его в одном из подсобных больших помещений — где они вместе с ребятами разбирали большое количество коробок и ящиков, привезённых в грузовиках.
— Ну что, как вам?
— Пока не попробовали, — он посмотрел на большую телекамеру, — это что за модель?
— Это модель "CD-65-8-Ultra". CD — сокращение от Кибердайн, 65-8 — год и модель камеры.
— Это ваша разработка?
— Целиком и полностью. Никто в мире ещё не выпускает ничего даже близко похожего. В ней применена электроника с максимальным количеством интеграции — интегральных микросхем, максимум миниатюризации. Объективы и видиконы камеры — это отдельная песня — в отличие от видеокамеры — тут три видикона для цветов — и сведением картинки в блоке камеры микроэлектроникой. Микрофон можно снять, — я снял с неё закреплённый на корпусе микрофон, — он может подключаться проводом, а так же может принимать сигнал с любых проводных микрофонов. Качество звука и картинки гарантирую.
— Это хорошо.
Один из работников поднял камеру, поставил её себе на плечо.
— А не так то и тяжело.
— Ненавижу съёмку с рук — хотя камера и позволяет.
— Почему? — он обернулся и с удивлением посмотрел на меня.
— Потому что съёмка с рук выглядит очень по-любительски. Как будто школьники с камерой балуются — тряска во все стороны. Я адепт штативов, кранов, роботов-операторов, тележек и другой техники.
— В телевидении съёмка с рук практикуется крайне редко, — согласился со мной мужик-оператор, — мы работаем со штатива, довольно массивного операторского крана или с статичного штатива-треноги.
— Кстати об этом — тут есть краны?
— Нет. Это не такое сложное оборудование — так что на него просто не тратили силы. Тут освещение, мощные кондиционеры — студийные и обычные комнатные, лампы для софитов, трек-система для монтажа освещения, прожекторы... для декорирования студии нужно ещё много чего — но я думаю это сделаем потом.
— Конечно-конечно, — тут же зачастил товарищ Месяцев, — а что за студию вы собрались сделать?
— Для начала — хотя бы одну действительно грамотно составленную и спроектированную студию, оборудованную по последнему слову техники. Этого хватит для начального этапа создания сетки вещания. Примерные форматы были в той папке.
— Я их изучил. Многие выглядят перспективно.
— Поработаем над этим. К сожалению, настоящих профи телеформата пока нет. Не хватает. Нужно искать — я уверен, среди актёров, среди ведущих, всегда можно найти людей, способных сделать многое для ТВ. А по поводу студии — если вы правильно помните — я здесь не для благотворительности. Необходимо преобразить советское телевидение и сделать его мощным информационным инструментом. Но вот в чём проблема — людей влечёт к экрану нечто такое, что он не увидит без экрана. Нужен скандал, нужна драма, нужен процесс. Мы не можем выпустить в эфир собрание партноменклатуры — бормотание одного на фоне храпа остальных. Есть только одна идея — ток-шоу.
— Что? — не понял Месяцев.
— Ток-Шоу. Вроде Донахью-Шоу в америке — это довольно острый формат. Собираем в студию человек, пусть будет тридцать или сто — в виде амфитеатра, сажаем интервьюера, приглашаем гостей — берём интервью, обсуждаем. Выжимаем соки из социальных проблем — промываем косточки всем кому не лень, шутим, делаем шоу без чёткого сценария, опираясь в основном на бэкграунд и атмосферу.
— Бред. Ещё не успеет закончиться первый показ — уже слетятся цензоры и начнут вопить что всех надо пересажать за клевету. Слишком либерально.
— Блин. А идея была неплохая. Вообще, как можно строить конкурентоспособную телевизионную индустрию, когда под запретом всё рейтинговое? Скандалы, криминал, и так далее... никаких новых форматов в рамках допустимого. Нам что, поднимать отрасль вопреки и воюя с целой кучей цензоров?
— Представь себе — другого варианта нет.
— Мудаки. Тогда какой смысл в телевидении, если оно не может быть эффективным инструментом пропаганды? Транслировать лебединое озеро и зачитывать передовицы правды? Нахрен надо. Если телевизор не имеет рейтинга — он не играет своей роли. Если он не играет своей роли — то государство обречено на бунт. Надо проявить мужество и выпустить в эфир достаточно крепкие телепередачи — достаточно сочные.
— Пока что из всего предложенного мы можем сделать телевикторины и научпоп. Но дальше...
— Нам нужен телесериал. Причём достаточно тупой, чтобы он понравился людям.
— Телесериалы у нас в разработке.
— Я подкину вам видеокассет побольше, плёнки, а уж с декорациями и актёрами я думаю вы сумеете разобраться. Но это не то — это всё другое. Нужна телепередача, способная заинтересовать народ. Я кажется знаю, как можно цензоров самих затравить. Тележурналистикой.
— Это как?
— Передачу снимаем в критическом ключе — типа разбираем разного рода жалобы — есть же жалобщики? Тысячи, миллионы жалоб постоянно пишутся — часто унылые, иногда забавные, иногда натурально смешные. Это благодатная почва для социального жанра. Видеокамеры портативные у нас есть — и их достаточно, сделать видеоматериал по отдельной жалобе можно будет без особого труда — ну там сценарий написать, и так далее. Хвалебные оды никому не интересны — о том, как всё хорошо — можно узнать, выглянув за окно. А вот о том, как всё плохо — надо снимать. Причём на месте.
— Это будет слишком странно.
— Сойдёт. Сделаем студию в духе ток-шоу, на котором разберём отдельно взятые дела, выездную журналистику наконец привлечём к работе, добавим передаче юмористического оттенка — чтобы не выглядело как нытьё, и формат похожий на ток-шоу. И разбавим это всё тематикой интервью с приглашёнными гостями — разными, самыми разными. И разными вопросами. Я хочу шоу.
— Можно попробовать, — пожал плечами товарищ Месяцев.
— Надо ещё привлечь под это дело наших знаменитых юмористов. И обойтись как-нибудь без музыки — кроме заставок, конечно.
— Вы правда уверены, что это будет популярно?
— Это взорвёт аудиторию и на долгие годы станет легендарным. Люди ни на что другое так не любят смотреть, как на расправы над всякими мудаками. Информационные, конечно же, расправы.
— Чтобы найти в ворохе документов настоящие интересные — придётся лопатить колоссальное количество бумаги.
— Это мы без труда. На что у нас есть компьютеры? Назовём это социальное ток-шоу. Идея неплохая — попробовать пилотный выпуск сделать можно — а там как пойдёт. Над визуалом буду работать я — это уж я у вас сердечно прошу.
— Над чем?
— Над внешним обликом. Заставки, звуки, студия. У меня есть хорошие идеи на этот счёт.
— Надеюсь ничего экстраординарного. Но если хотите — то мы выделим помещение. У Гостелерадио не такие большие площади.
— Тогда я попрошу остаться на ночные работы. Чтобы закончить всё в срок. Какое у вас есть помещение под такие цели?
— Несколько, пойдёмте. Покажу.
* * *
Вроде бы все успокоились — активная фаза работы к середине Июля остановилась и мы начали страдать хернёй. Точнее Воронов — я выдал ему горсть компьютеров, электроники будущего — для него это будущее, и он зарубился намертво в компьютерные игры. Да, так можно просрать много, очень много времени.
Тем не менее — для него это так же интересно, как для Шелепина и ко — его фильм "аватар" — даже ещё интереснее. Ну и ещё он начал мутить воду по поводу работы IBM-360 и соединения её с компьютером IBM-Z. Точнее — IBM-Z находился в ведении Глушкова — академик гонял машину только так разными математическими задачами и моделированием — но это было ничто по сравнению с её возможностями.
И... всё работало — но без нашего участия. Без моего, точнее. Проснувшись пятнадцатого Июля в своей кроватке, я долго не хотел вставать и лениво лежал под одеялом, потягивался, пока совсем не осточертело это всё.
У всех была работа! У всех — даже у Воронова была работа — но только не у меня. Это прискорбно — потому что моя профессия — инженер систем транспорта, не слишком востребована здесь. То, что могли сделать — уже сделали, а то, что не могли — и нафиг не надо проектировать и делать. Да, я мог поработать по специальности, замутить какие-нибудь модернизации к уже имеющимся машинам, поездам и самолётам — вот только — кому это надо?
Однако, без дела и без интереса к жизни я просидел недолго — аккурат с восьми до девяти утра — в девять утра встал, собрался, и пошёл на выход из НИИ.
Около НИИ стояли рядком наши машины. Это была гордость института — автостоянка, на которой можно было встретить мерседесы, Вороновский Роллс Ройс, а так же ещё несколько машин — вплоть до уже упомянутого 3500GT — шедевра дизайна шестидесятых. Машина, в которую не может не влюбиться любой человек, обладающий развитым вкусом и живущий в этом десятилетии.
На стоянке было много уже прилично поезженных машин — и основная масса — это автомобили, прототип которых был разработан для такси — и представлен Владимиру Ефимовичу — это модель Espace, переделанная под советские реалии и улучшенная. Очень странный автомобиль — просторный, со скошенным капотом и профилем, с максимальной отдачей по габаритам и очень удобный для развозки большого количества человек — в нём было три ряда сидений, задние съёмные. И два задних ряда имели по три отдельных кресла — комфортных кресла, с большим пространством для ног — лучше, чем на Волге.
Автомобиль вызвал смешанные чувства у наших сотрудников поначалу — поскольку он был нестандартным, и не седаном — и не в современной моде — футуристичен немного. Но он был жутко практичен — а ещё комфортен — кресла комфортные, моторчик работал как урчащий кот, сто восемьдесят пять лошадиных сил давали неплохую динамику, а подвеска — управляемость, и что немаловажно — фантастический по советским меркам комфорт — это важно. Комфорт проектировал я лично — тут даже оригинальная машина французов просто рядом не валялась. Вентилляция и обогрев всех кресел, многозональный климат-контроль, подгонка руля и кресла по всем направлениям, наличие в автомобиле музыки — магнитолы с классическими компакт-кассетами, стеклоподъёмники, и много чего ещё, чего не было на обычных советских машинах. И даже на необычных.
Машина получилась очень удачной — у корпоративных машин был более мощный двигатель, чем у прототипа для НАМИ — он был скопирован с мерседесовского движка шестисотого мерса — очень надёжен и очень хорош.
Машины стояли на стоянке под окнами НИИ ровными рядами — из окон можно было видеть их крыши, на которых имелись люки. Ну так, на всякий случай. Работники всего за месяц их подвоза на баланс — успели дать очень ценный опыт их использования — на территории не хватило бы мест машинам всех сотрудников — но машина полагалась каждому — по желанию. Поскольку у конкретно этих была изначально конфигурация максимальной практичности — они оказались очень полезны.
Желание поехать куда-нибудь отдохнуть пропало — потому что на море я уже наплескался, а в москве жару переживать... а смысл?
Хорошенько подумав, решил всё-таки позвонить Шелепину и предложить разговор.
* * *
*
Разговор вышел странным. И начался он в странном месте — в ресторане, который мог считаться очень роскошным — мест в нём всегда "нет", а стоящий перед входом в ресторан швейцар своими глазами-сканерами отметает всех, кто не занял столик. Однако, я прошёл мимо, он чуть ли не по стойке смирно вытянулся. Ха. Нетрудно по моей физиономии увидеть, что я человек совершенно не советского склада ума, ну и ещё работает то, что приехал в ресторан я на своей мазератти — иконе стиля шестидесятых. Нагло подъехал и припарковался на какое-то место, которое судя по всему уже было подготовлено для кого-то из "важных" гостей — впрочем, меня это мало волновало. Я сбавил шаг перед входом, сунув швейцару в карман три сотенные бумажки:
