| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Садясь в машину, я с удовлетворением отметил телосложение и вооружение балтийского патруля. Краснофлотцы внушали уверенность и надёжность. Самозарядные винтовки и наш пулемёт 'ЛАД' на коляске мотоцикла. Флот в отличие от армии принял пулемёт на ура. А ведь будь патруль менее мобилен и подготовлен, преступники бы сбежали в очередной раз. Крепкие, не менее метр восемьдесят ростом они как великаны возвышались над двумя милиционерами, которые были меньше свои винтовок. Голод тридцатых давал о себе знать и эти по сути мальчишки давили бандитский произвол наравне с элитой вооружённых сил.
День как-то очень стремительно близился к концу, ветер гонял по небу парочку огромных воздушных китов — аэростатов. Солнце то выглядывало и ласкало, то скрывалось за пуховой облачной подушкой и всё погружалось в сумрак. Погода в Парголово менялась так же резко, как и события. В городе порошил снежок, а в пригороде о нём и думать забыли, но ветер вымораживал. Шутка ли, но 0̊ по Фаренгейту и ветер с залива готовы были превратить в ледяную статую любого. Хорошенко я увидел издалека. Его тощая фигура в милицейской шинели была приметной. Он беспокойно расхаживал перед стилизованным под избушку киоском с ватрушками, чем крайне нервировал продавщицу. Наклеенное рядом с окошком объявление местной администрации сообщало о количестве отпускаемой продукции — одно изделие в руки. Румяная и упитанная, подстать своему товару, торговка плотоядно смотрела на лейтенанта как удав на кролика. Милиционер эти мучения не замечал, делая пять шагов вперёд и возвращался назад, полностью погружённый в свои мысли. Наконец он заметил мой сигнал фар и быстрыми шагами направился к автомобилю. В этот момент из-за угла здания вокзала выбежали двое детей с корзинками и припустили со всех ног к киоску. Из окошка, пока злой милиционер не обернулся, им тут же всучили в руки пару больших бумажных свёртков и дети стремительно скрылись. Что же, в голодное время каждый выживает как может. Из Псковской области сюда эвакуировались почти три сотни народа Сету, и Кузнецов по моей просьбе продавил 'программу помощи национальным меньшинствам' сбежавших в своё время от ливонского ига, а теперь и от их потомков. Заключалась она в поддержке ремёсел и открытия кооперативных точек сбыта своей продукции. Свистульки, обереги старых богов и женские монисто посчитали пережитком, а вот вязаные шерстяные изделия, охотничьи ножи и выпечка с творогом пришлись по вкусу в Смольном. Единственным условием этого 'безобразия' (со слов Жданова) являлись установленные Наркомснабом расценки. Про цены на сырьё не было упомянуто ни слова. Видимо посчитали, что при отсутствии прибыли всё в скорости заглохнет, хотя тот же начальник Главного управления ленинградских столовых, ресторанов и кафе Фельдман подписал договор с кооперативом о поставке тысячи ватрушек ежедневно. Не иначе что-то знал или подсказали. Вот и выживала псковская чудь с нашей помощью как могла, подстраиваясь под новые реалии, когда себестоимость продукции могла превышать отпускную цену. В западной части посёлка, именуемой с недавних пор горой Парнас, сейчас консолидировалось много интеллигенции, обменявших умение обустраивать быт на талант творчества, посвятившие себя служению Мельпомене, Эвтерпе и прочим музам. Многие думали, что во время трагических испытаний пользы от этих 'мастеров' ноль целых ноль десятых. Страшная ошибка, сравнимая с девизом: 'продадим нефть и всё купим'. С подобным отношением угасала русская школа искусств, которую не восстановишь по указу и если бы не официальные, оформленные в посольстве заказы через Викторию Бэссил на статуи и картины от сети американских гостиниц, тех же специалистов работающих с мрамором к концу войны считали бы по пальцам. Так уже было в тридцатых, когда вроде и деньги появились и заводов понастроили, но практика показала — конструкторская школа потеряна. К счастью, валютная выручка переводила художников в разряд ценных специалистов и, как мне кажется, малолетние сорванцы побегут сбывать ватрушки к новым мастерским дома художников и скульпторов.
— Что-то вы скромно, — садясь в не блещущую габаритами 'эмку', произнёс продрогший на морозе Хорошенко. — Неужели лимузины отобрали? А помните, сегодня в дороге нет места тревоги, каждый водитель спокоен за двигатель...
Вообще-то эта 'эмка' ничем не уступала прочим автомобилям её класса. Даже более того, намного превосходила, и за её двигатель я был спокоен, но знать об этом никому не стоило. А так да, мне стоило обидеться. До войны тут висел наш рекламный баннер проката автомобилей.
— Реквизировали для нужд фронта, — не вдаваясь в подробные объяснения, сухо ответил я. — Докладывайте.
Милиционер неспешно устроился на сидении, снял варежки, сунул руку в карман шинели и вытащил блокнот, который мы дарили на неофициальный праздник 'День милиции'. После чего расстегнул пуговицы на груди шинели и извлёк несколько прошитых ниткой листов. Я чуть добавил тепла от печки.
— А докладывать особо и нечего, — Хорошенко почесал карандашом нос. — Дело ведёт мой приятель Соколов, мы с ним в одном обществе когда-то состояли. Официально, убийство с целью ограбления. Судя по тому, что исчезла со стола скатерть, из квартиры вынесли ровно столько, сколько в неё поместилось. То есть, брать-то особо было нечего: настенные часы, патефон с пластинками, что-то из одежды. В соседнем подъезде квартиры на порядок богаче и почему выбрали Храпиновича совершенно не понятно. Тем более при осмотре тела следователь обнаружил в потайном кармане бухгалтера продуктовые карточки. Сейчас их наравне с продуктами крадут в первую очередь. Я их показал вашему учётчику, и знаете что, несмотря на то, что они типографского исполнения — фальшивые. Оказывается, на них должны быть особые знаки, меняющиеся каждый месяц. Только зачем покойному Залману просроченные карточки за октябрь да ещё не настоящие? Насколько я знаю, с продуктами у вас проблем нет. Не коллекционировал же он их.
Хорошенко передал мне сложенный вдвое листок.
— Храпинович увлекался марками, — поправил я. — Но редких у него не было. Актив из поддельных карточек, конечно, будет когда-то что-то стоить, но всё же сомнительный. Бред, к тому же попадись он с ними...
— Здоровья бы не прибавилось, — согласился с непроизнесённым вслух выводом Дмитрий Андреевич. — К бабке не ходи, измудохали бы в очереди. Далее, в город он поехал спонтанно, воспользовавшись попутной госпитальной машиной. Спасённых подводников в тот день возили. Со слов шофёра, они договорились, что тот заберёт его на обратном пути, но Храпинович не пришёл. Мыслю, убийство обстряпали таким образом, будто с ним свели счёты и подбросили улику для понимания из-за чего. А это в любом случае не случайное совпадение. Ни одному бандиту не свойственно усложнять преступление. Я поспрашивал своих, кто остался, так вот, в тридцать девятом было два похожих убийства на Лиговке. В сороковом уже пять и оружием преступления выступала подкова. Удар во всех случаях наносился в затылок, когда потерпевший отпирал или закрывал дверь.
— Весьма ненадёжный выбор, — озвучил я свои мысли. — Молоток, гаечный ключ, да тот же прославленный Достоевским топорик подойдут куда лучше.
— Не скажите. Подковой ломали головы ещё до революции. За кастет или нож могли спросить как за вооружённый разбой, а подкова в кармане на счастье. Подозреваемым по семи эпизодам проходил некто Архип Залужный, девятисотого года рождения. Подельником у него был Михаил Тихий. Но вот незадача. Приняли их в Ковно перед самой войной и вряд ли они живы. Соколов уверен, что бандитов поставили к стенке. Поэтому и докладывать особо нечего. Тут их фотокарточки с особыми приметами, если интересно. Только нужно вернуть.
Хорошенко передал мне прошитые ниткой листы из дела. Я бегло прочёл содержимое. Если кратко, то всё сводилось к избитой формуле: 'украл, выпил — в тюрьму', пока не пошли убийства. Из квартирного вора Залужный превратился в маньяка.
— А что Соколов, хороший следователь?
— Звёзд с неба не хватает, но берёт жопой, дотошный и усидчивый, — дал характеристику Хорошенко.
— Тогда, полагаю, вам нужно быть в курсе, что летом из тюрьмы Каунаса был совершён массовый побег. Но это не всё. Оставшиеся в камерах заключённые 23 июня в полном составе попали к немцам. Во время эвакуации их никто не вывез из пенитенциарного заведения, как предписывает инструкция, и не расстреляли по 1-ой категории. Так что Залужный и Тихий вполне могли выжить. А если они оказались в Ленинграде, то вопрос у меня один, кто им в этом помог? Потому что в ином случае они прошли специальную подготовку, раз сумели перейти линию фронта во время активных боевых действий и занятия преступной деятельностью для них не более чем легенда.
— Я так и думал, — произнёс Хорошенко и тут же задался вопросом: — могу поделиться информацией со следователем?
— Конечно Дмитрий Андреевич, не ровен час, ещё кто-нибудь из каунасских урок всплывёт, а сыскари и знать не будут. Но этих двух найдите для меня и привезите в яхт-клуб.
— Их вина в этом деле ещё не доказана, — то ли подсказал, то ли возразил милиционер.
— Чистота перед Законом говорит лишь о том, что человек не был изобличён как преступник, и не зря один небезызвестный персонаж предложил бросить в него камень. Поэтому этот грех я возьму на себя. Если не хватающий звёзд Соколов допетрил, то сообразят и в НКВД, а мне с ними ой как поговорить охота, пока чекисты в отбивную не превратили. 'Да и связываться лишний раз с этой организацией не с руки, — подумал я. — Им только повод дай'. Задействуйте друзей, сослуживцев, агентуру. Десять тысяч за голову.
Хорошенко с трудом удержался от удивления, однако решил, что можно поднять ставку.
— Сейчас такие времена, — глянув на меня исподлобья — что за деньги мало что купишь. Друзья откликнутся на просьбу, но стукачи не сотрудничают за идею. Сдавать убийцу всегда риск получить от блатных заточкой в печень.
— Может, ещё ведро казённой поставить?
— Ну...
— Ладно, дело превыше всего, к деньгам вы получите авансом полный фургон продуктов, — предложил я. — Тушёнка, сало, маргарин, пряники. Трициклом управлять сможете?
— Вроде того, — ответил он с доброй усмешкой. — Курсы ваши окончил, но купить не успел. Денег не накопил, да и запчасти теперь днём с огнём не сыскать.
— 'Меркурио' (Gilera Mercurio) вам понравится. Восемнадцать лошадей, тянет тонну с гаком в кузове и запчасти не стоит искать с огнём, дорогу в гараж вы уже знаете. Только заклинаю, не пренебрегайте шлемом с очками и армейским тулупом бекешей. Иначе с банками на спине неделю, не говоря про прочие прелести простуды. Транспорт с продуктами заберёте у Ершова, я напишу записку.
— А может, подкинете, — попросил Хорошенко. — Холодина лютая, и записок писать не надо.
Для посетителей у нас существовала комната ожидания, где за столиком была любезно предложена раскраска для тех, кто помладше и кроссворд для тех, кто постарше. Вроде и контингент больных у нас изменился, а отголоски мирной жизни всё ещё напоминали о себе. С возникшим дефицитом свободного пространства пустующее помещение стали использовать, разместив две койки. Пока Дмитрий Андреевич обхаживал мотоцикл, я намеревался посмотреть, кого привозили в день убийства Храпиновича и случайно стал свидетелем душевного общения.
— Тут главное вспомнить нечто, отчего ты вот так невольно улыбаешься, — утешал перебинтованного подводника старичок-санитар. — Неважно, мамкина кулебяка это или подарившая улыбку барышня на перроне вокзала. Вот помню, была в госпитале сестра милосердия, княжна. Один раз её увидал, но то тепло, которое возникло внутри, навсегда осталось со мной. Лучик солнышка, дымок от супчика, ласковое слово. Любое из тысячи добрых событий, которыми наполнен каждый день. Если ты их способен вспомнить, то никакая хворь тебя не одолеет. Доктора, у нас знаешь какие? О-го-го! Но если нет воли к жизни, уныние и горечь внутри, то и они бессильны. А жизнь улыбку любит, радость любит.
С такими повидавшими жизнь санитарами здесь всё будет хорошо: и бронхи подлечат и на ноги поставят и житейской мудростью поделятся. Ан нет, мичман то совсем плох. С таким врождённым заболеванием как он на флот попал? Я подошёл к изголовью кровати, просмотрел историю болезни, проверил пульс и послушал дыхание. Помощника не обманешь, сердце нужно спасать и без помощи Корабля, боюсь, не обойтись.
— Так, голубчик, с виду всё у вас замечательно, но перед утренним обходом я вас всё-таки на электрокардиографию направляю. Скажем, вам невероятно повезло. Я привёз сегодня новейший, самый передовой в мире прибор. С вас снимут максимально точную кардиограмму.
Вильсон и Гольдерберг на прошлой неделе внесли последние изменения в своё детище и инженеры-механики из 'Sanborn Company' его изготовили в единственном экземпляре, но сам факт его существования позволяет мне его использовать. Старшая медицинская сестра уже внесла прибор в реестр медицинских приборов госпиталя, и очередное новшество облегчит труд наших работников и не только. По крайней мере, пациентам не нужно будет держать ногу в тазу с раствором, постоянно спрашивая, не ударит ли током. Прикрепив записку с направлением, я пояснил:
— Проверю, действительно всё ли так чудесно с вашим здоровьем и новым кардиографом.
Приободрив выздоравливающих, я вынул из портфеля несколько апельсинов с упаковкой финикового чая (тамаринд). Универсальный гостинец в больнице. Кормят тут хорошо и правильно, но упор всё же на укрепление иммунной системы, то есть бульоны, отварная рыба, цельные злаки и овощи, а порою так хочется чего-нибудь вкусненького или кисло-сладкого.
Бухгалтерия была закрыта, и я направился в соседний кабинет, где ранее обитала Рахиль Исааковна, а с введением карточек образовалось должность учётчика, кому и отдали кабинет.
То, что учётчики не просто так протирали штаны за столом, было ясно с порога. Помещение буквально утопало в бумагах. Они стопками кренились на столе, плотными башнями скреплённые пылью высились на подоконниках и подпирали стены, выглядывали ровными подшитыми корешками со стеллажей и даже использовались, видимо по необходимости, как стулья. Немудрено, ведь на них тоже лежали перетянутые шпагатом бумаги. Сам хозяин кабинета выглядел крайне замотанным человеком в не лучшем расположении духа. Слегка безумные, красные от недосыпания или простуды глаза за линзами очков, многодневная щетина и бледное лицо, забывшее, как выглядит солнце. Короткий детский шарф опутывал его шею. Перед ним лежал ворох листов, а сам он оживлённо что-то писал и подклеивал, весь перепачкавшись в чернилах, хотя опечатанная пломбой пишущая машинка присутствовала. Отсутствие обязательного для всех белого халата тут было оправдано, только чёрные нарукавники. А ведь я помню его, когда он нанимался на работу. Вениамин Эльфенгрен с очень необычным отчеством, как та лошадиная фамилия, только с ассоциацией к рюкзаку. Интеллигентного вида семидесятилетний старичок в очках из роговой оправы со шнурком в совершенстве владел финским языком. Навык для конторского служащего более чем полезный, учитывая состав населения в том же Токсово, где по-русски сносно говорила едва ли половина. Он очень стеснялся поношенных ботинок, отчего часто поглядывал вниз и когда его взгляд уходил от них, на собеседника смотрели умные и ясные глаза, а на лице было выражение полного умиротворения: спокойное и беззаботное. На нём был всё тот же опрятный тёмно-синий костюм и торчащий краешек платка из кармана.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
