Он миновал городские ворота без каких-либо затруднений, поскольку прямо возле них столкнулся нос к носу с Андроклидом, возвращавшимся с несколькими своими подопечными (Неоптолема в тот раз среди них не было) из своего лесного лагеря. Солнце уже клонилось к закату, но хромой наставник молодых воинов и Эвмен не подарили Кратеру ни минуты отдыха. Они проговорили до глубокой ночи и лишь когда у захмелевшего Картера начал заплетаться язык, оставили его в покое. Весь следующий день от отсыпался, а когда отдохнул, Эвмен, не колеблясь, посвятил его в суть своих планов и затруднений. Очень немногим людям он мог доверять безоговорочно, но Кратер определённо был из их числа, это Эвмен понял сразу же. Сам факт путешествия бывшего таксиарха за тридевять земель подтверждал это надёжнее любых клятв.

Кратер высказал одобрение идее встречи с Полиперхонтом и даже предложил себя на роль переговорщика. Эвмен, подумав, согласился. Он отдавал себе отчёт, что Полиперхонт, скорее всего, с Кратером будет более откровенен. Но прежде, чем они придумали, в каком ключе беседовать со стариком, в планы Эвмена вновь ворвались внешние обстоятельства.

Случилось так, что весть о гибели Александра достигла Кодриона раньше, чем о том узнал Кассандр, сидевший в Амфиполе. У Кинаны в столице еще оставались верные люди. Дочь Филиппа моментально увидела тот самый шанс, которого так давно ждала. И, конечно, немедленно рассказала о случившемся кардийцу.

Заговорщики собрались все вместе, включая Андроклида и Неоптолема, которому, наконец-то рассказали о сути происходящего.

— Я всегда обращался к тебе, как к царю Эпира, — сказал ошарашенному юноше Андроклид, — но, похоже, нить твоей судьбы свилась в другую сторону.

— Вот сейчас медлить нельзя! — хватил кулаком по столу Кратер, — я немедленно еду в Тимфею!

— В Пеллу, — поправила Кинана, — Полиперхонт в Пелле. Линкестиец назначил его наместником и передал государственную печать.

— Что изрядно облегчает нам задачу, — кивнул Кратер.

— Но есть одна сложность, — задумчиво проговорил Эвмен.

— Какая?

— У нас нет войска. Мы явимся к старику с голыми руками.

— Мы явимся с законным царём.

— Как знать, кого он посчитает законным, — покачал головой Эвмен, — у него сейчас вся власть, войско, уважение войска, что очень важно. И взрослый сын, о чём тоже следует помнить. Кто знает, что у него на уме.

— Я знаю! — отрезал Кратер, — и меня оскорбляют твои подозрения. Мы все произносили клятву. Я не верю, что он преступит через неё. Возможно, он сейчас подумывает о царском венце, но когда узнает, что кровь Филиппа не умерла, то, я уверен, немедленно поддержит нас. Полиперхонт сейчас в том же положении, что и Антипатр много лет назад. А Кассандр возможно захочет сыграть в Пармениона.

— Скверные это игры, — бросил Андроклид, — не надо бы их повторять.

— Это уж как боги присудят, — сказал Эвмен, — ладно, убедили, я согласен. Нечего тянуть. Езжай Кратер. Завтра же. Эх, если бы мои люди были под рукой... Все, а не эта жалкая горстка...

— Наёмники, — с отчётливо улавливаемыми нотками презрения протянул Кратер, — не переживай. Обойдёмся без них. Мы со стариком поднимем фалангу. Зуб даю, не выгорит у Кассандра.

На том и порешили. На рассвете Кратер уехал в Пеллу. Взял двух лошадей. Одну из них, помимо разнообразной поклажи, нагрузили еще и клеткой с голубями.

Эвмен собрал своих воинов и объявил им о том, что собирается предпринять. И был неприятно удивлён реакцией кое-кого из "дружинников".

— Мальчишку царём Македонии? — скривился Антиф-фокеец.

— Да. Тебя что-то смущает?

— Да все! — вспыхнул Антиф, — все меня смущает! Ты что же, паршивец этакий, зовешь меня на службу к этим поганым козотрахам? Которые топтали моих соотечественников на Крокусовом поле[129]? Чтобы я служил внуку одноглазого ублюдка, из-за которого вынужден скитаться на чужбине? Да не бывать этому никогда!

[129] Битва на Крокусовом поле (353 г. до н.э.) — крупнейшее сражение Третьей Священной войны (356-346 гг. до н.э.), которую союз городов Фокиды вёл против Дельфийской амфиктионии за контроль над общегреческой святыней. На стороне амфиктионов в войну вмешался Филипп II. Благодаря ему была одержана победа над фокейцами, а двадцать два их города разрушено.

— Да что с тобой случилось, Антиф? — процедил помрачневший Эвмен, — против того, чтобы помогать внуку Филиппа получить эпирский престол ты не возражал!

— Эпирский престол! А не македонский!

— А много ли здесь различий?

Антиф задохнулся от гнева.

— Разуй глаза, Эвмен! Неужели не видишь, что это не одно и то же?

— Не вижу, — покачал головой кардиец.

— Ты давал клятву отцу этого мальчика, что он станет царём Эпира!

— Я клялся, что он станет царём! — повысил голос Эвмен, — а царём Эпира или Македонии, так ли уж важно?

— Важно! Для меня — важно! — упрямо ответил Антиф, — иди ты к воронам со своей Македонией. Тут мне с тобой не по пути.

— Одумайся, Антиф!

— Отвали, кардиец, — отмахнулся фокеец и пошёл прочь со двора крепости, где собрались наёмники Эвмена.

Эвмен, сжав зубы, растерянно смотрел ему вслед, не в силах подобрать слова, которые могли бы его задержать. Они столько лет сражались вместе, ели из одного котелка и вдруг такое...

Антиф попытался сманить за собой еще несколько человек, но его никто не поддержал. Фокеец уехал один.

А через несколько дней прилетел голубь от Кратера. На лапке его была укреплена легкая трубка, сделанная из стержня гусиного пера. В трубке обнаружился маленький кусочек папируса, на котором было написано:

"Старик с нами. Не медлите".

Эвбея

В эту зиму Борей лютовал. Не иначе, за что-то озлился на смертных, зараза. А может и не на смертных. У богов вечно свои дрязги, иной раз людей вовсе не касающиеся, а всё одно им, слабосильным, страдать. К середине гамелиона[130] северный ветер совсем взбесился. Говорят, на восточном побережье Понта, в землях колхов, бывает такое несусветное бедствие, что море замерзает на несколько стадий вглубь. Борей тревожит Посейдона, тот тоже злобствует, от чего море нещадно штормит. Волны гуляют страшенные, да так и застывают в ярости, будто неудачливый герой, замахнувшийся мечом на Медузу Горгону и встретившийся с ней взглядом.

[130] Начало февраля.

Некоторые моряки рассказывают, что такое случается и на иллирийском побережье. Тевтам раньше в эти сказки не верил. Морякам и купцам вообще верить ни в чём нельзя. Первые врут через слово походя, а вторые заливают в надежде облапошить простофилю. Однако ныне грамматик антигоновых наёмников задумался, что, похоже, не врали те купцы.

Здесь, у северной оконечности Эвбеи, Борей такой силы не имел, но и та, что ещё оставалась в его руках, доставляла смертным немало хлопот. Морякам предстоит ещё месяц вынужденной праздности, пока во второй половине антестериона[131] Посейдон, раздражённый северным ветром, не успокоится. Только тогда, после умиротворения Колебателя земли обильными возлияниями, Играми и жертвами, ударят по волнам вёсла и заполощут паруса, наполняясь силой, по-прежнему могучей, но уже снисходительной к слабости и хрупкости смертных.

[131] Начало марта.

Ныне же в море выходят только самоубийцы, которых на подобный отчаянный шаг толкает крайняя нужда. Не только беднота попадает в их число. Бывает, что и облечённые немалой властью вынужденно ведут игру со смертью.

Десять дней просидел Тевтам в городке Оликсоне, что на юге Магнезии, приморской части Фессалии. Десять дней косился на тяжёлые свинцовые тучи и хмуро разглядывал лежащий за проливом мыс Артемисий, такой близкий и недостижимый. Македонянин сулил судовладельцам огромные деньги, если его перевезут через пролив, но моряки шарахались прочь, словно он был буйнопомешанным.

— На Эвбею? В такую погоду? Да ты повредился в уме, уважаемый! Ты погляди, какие волны!

Да уж, нынешнее буйство Эрехфея[132] остужало самые отчаянные и алчные головы.

[132] Эрехфей — "Разрыватель", эпитет Посейдона.

Тевтам страшно спешил. В его путешествии это была уже вторая вынужденная задержка. Пять дней он вот так же ждал погоды в Лампсаке, на берегу Геллеспонта. Теперь вот снова.

Потеря времени бесила его, и он срывал злость на посетителях портовых кабаков, пахарях моря, скучавших в пору зимнего безделья. Он уже пару раз подрался с городской стражей. Гражданам несчастного Оликсона начинало казаться, что удовлетворить желание буйного македонянина было бы менее опасно, чем терпеть и дальше его присутствие.

Наконец, Посейдон сжалился над Тевтамом и умерил свою ярость. Небо прояснилось, Борей устал и успокоился, волнение моря улеглось. По крайней мере, так представилось Тевтаму. Не слишком искушённый в морских делах, он решил, что штормит уже меньше и снова потряс мешочком с тетрадрахмами перед носом одного насквозь просоленного навклера[133], владельца невзрачной лоханки. Дела того, похоже, шли совсем туго, а тетрадрахмы звенели так весело, что он решил рискнуть.

[133] Навклер — судовладелец.

Путешествие через пролив прошло благополучно. Ну, почти. Лоханка достигла Артемисия с изрядным креном на правый борт, при этом черпальщики трудились не покладая рук, выплёскивая воду за борт.

Оказавшись на берегу, Тевтам кинул навклеру оговоренное серебро и, не тратя время на благодарности, понёсся в близлежащий посёлок реквизировать лошадь. Пришлось немало побегать — откуда возьмутся лошади у местных рыбаков?

Впрочем, кто ищет, тот всегда найдёт. Через три дня Тевтам уже добрался до Диакрии, области в срединной части острова, где стоял лагерь его подопечного, царевича Деметрия. Здесь же обнаружился и Пердикка, зимовавший в компании сына Антигона.

Увидев взмыленного Тевтама, Пердикка усмехнулся и, не дав ему слова сказать, заявил:

— Да знаю уже.

— Чего ты знаешь? — прищурился грамматик.

— Какие-то варвары укоротили Линкестийца на голову.

Он принял величественную позу, набросив тёплый шерстяной плащ на сгиб локтя, и, явно кого-то передразнивая, насмешливо и важно произнёс:

— Линкестида, по всему видать, не лучшее место для царей, носящих имя Александр. Уже второй протянул там ноги.

Деметрий хохотнул. Тевтам безо всякого почтения и пиетета брызнул молнией из глаз на подопечного.

— Так сказал Демосфен, сын Демосфена, афинянин, — пояснил Пердикка и спросил, — помнишь, как он раньше пел?

Тевтам молчал, мрачно вращая глазами. Казалось, он позабыл всё, что только что собирался сказать. Только глаза медленно кровью наливались.

— "Александр Линкестиец — лучший царь для Македонии", — торжественно произнёс Пердикка и добавил, — а знаешь, что Демосфен сейчас говорит?

— "Наконец-то Психопомп пинками прогнал в Аид эту продажную и подлую душонку!" — ответил вместо него Деметрий.

— Ага. Дескать, и царёк-то был — ни рыба, ни мясо. Как же легко они меняют друзей. Уж кто бы что говорил о подлости...

— Хрена лысого ты знаешь! — прорычал Тевтам, которого, наконец, прорвало, — в Пелле новый царь!

Пердикка и Деметрий удивлённо вытаращились на него, а затем переглянулись.

— К-как новый? — пробормотал Деметрий.

— Кто? — подался вперёд Пердикка.

Тевтам прошёл к столу, установленному посреди шатра, возле центрального столба. Погода опять испортилась. Снаружи завывала вьюга, заставляя трепетать полотняные стены шатра. Сверху его покрывал кожаный полог, но с боков никакой защиты от дождя и ветра не было. Внутри стояла жаровня, угли которой, при залетавших внутрь порывах ветра ярко вспыхивали.

Пердикка и Деметрий сидели в раскладных креслах. Старший стратег потягивал вино из серебряного ритона. Юноша держал в руках развёрнутый свиток — что-то читал.

Тевтам схватил один из двух стоявших на столе кувшинов.

— Что это у вас? Вино? В горле совсем пересохло.

Он присосался к кувшину по-скифски, не озаботясь разбавлением вина, и долго булькал. Красные струйки потекли по бороде. Пердикка поморщился и, привстав, попытался отобрать кувшин.

— Хватит нажираться! Говори толком, что за бред ты тут только что нёс?

Тевтам оторвался от кувшина и взглянул на стратега. Губы грамматика скривила гримаса, которую можно было принять за издевательскую насмешку и, одновременно, за проявление злобы.

Тевтам готов был поклясться, что ни Пердикка, ни Деметрий, прослышав о смерти Линкестийца, не задумались, кому же достанется опустевший македонский трон. Не задумались, потому что были уверены — всё давно решено между Антигоном и Александром Линкестийцем. Ещё в конце осени, когда Эвридику, дочь Александра, привезли в Лампсак, между царями было уговорено о свадьбе девушки с Деметрием. Свадьба назначена на следующую осень. Хотя это время считалось не самым удачным для бракосочетания и предпочтение обычно отдавали гамелиону (который потому и носил такое название — "месяц свадеб"), но цари решили, что так удобнее всего. Торопиться не стоит. Когда будет заключён брак, Деметрий станет наследником не имевшего сыновей Александра.

Посол Александра, Аттал, сын Андромена (кстати, зять Пердикки, женатый на его сестре) передал Антигону список завещания Линкестийца, которым тот озаботился заранее (мало ли что, как раз тогда пошли разговоры о набеге северных варваров и царь собирался разобраться с ними). Согласно завещанию, в случае его смерти регентом царства назначался Антигон. Македонское и Фригийское царства (так теперь именовалась держава Антигона) были назначены к слиянию по доброй воле обоих правителей, если не сейчас, то в будущем. Александр прекрасно знал о популярности Антигона среди своих подданных и считал, что раз уж боги не одарили его сыном, то следует наилучшим образом устроить судьбу дочери и заодно предотвратить возможную смуту. Ни своим родичам-линкестийцам, ни тимфейцам, ни Кассандру он трон оставлять не собирался, ибо для себя давно уже избрал достойнейшего.

Всё было обговорено и решено, подписано при свидетелях, скреплено печатями, все довольны. Даже услышав о смерти Линкестийца, никто особенно не огорчился. Кроме Эвридики, конечно, которая выплакала по отцу все глаза.

И вдруг Тевтам кричит, что в Пелле новый царь. Кто?

— К-кассандр? — пробормотал Пердикка.

— При чём здесь Кассандр? — удивлённо взглянул на него Деметрий.

— Забыл? Тот человек говорил, что Гиперид задвинул речь, будто Афинам следует теперь поддерживать Кассандра. Дескать, он друг братьев Фаностратидов и, верно, распространит дружбу с Гимерием и на Афины.

"Тот человек" был одним из доброжелателей, снабжавших сидящих на Эвбее македонян сведениями о тот, что происходит в Афинах. Именно от него они и узнали о смерти Линкестийца. Известия из Фракии добирались до ушей Пердикки целый месяц. За это время слухи вполне могли докатиться и до Ионии, благо погода в ту пору была вполне сносной и через проливы можно было перебраться без особых затруднений. Однако стратег не стал рисковать и немедленно отправил к Антигону голубя. Птиц у него было немного, и он приберегал их для особых случаев. Вот как раз для таких. Ответа, конечно же, не получил. Голубиная связь была налажена только в одном направлении. Ответ теперь до весны ждать придётся.