Блатные из тридевятого царства

— Кто такие? Почему не знаю? Чего ходим, траву топчем?

Пока я соображал, как быть, Фраер уже распорядился:

— Васька, объясни хлопцу!

Старший Лабудько без раздумий заехал Ильи Муромцу местного разлива в челюсть. Парень улетел в кусты, следом юркнули собутыльники. Мы еще с минуту потоптались на месте, готовые отразить новую атаку. Но в кустах пошуршали-пошуршали и успокоились. Наружу никто не вылез, только стаканы звякнули. Дальнейший путь проделали без приключений.

Плотник, мужик уже в возрасте, выслушав нашу историю, пожал плечами:

— Колеса имеются, в сараюшке лежат. Да как вы их возьмете? Денег мне даром не надо. Я б их на тулупчик поменял, только хороший, на заячьей подкладке. Могу подсказать, где взять.

— Спасибо, знаем — еле сдерживаясь, ответил я.

Над нами издевались. Самым форменным образом. А как это по-другому назвать? От бешенства я готов был кого-нибудь придушить. У корешей кулаки сжаты, лица кислые, как переквашенная капуста, в глазах тупая ярость, так и зыркают по сторонам, выискивая на ком бы злость выместить. От бестолковой беготни ноги в не разношенных сапогах гудели куда сильней, чем утром голова с похмелья, а до тулупчика не меньше километра.

Когда мы в третий раз поравнялись с церковью, опять затрещали кусты, и пред нами снова нарисовался давешний Илья Муромец. Сплюнув уже через два выбитых зуба, он завел старую песню:

— Кто такие? Почему не знаю?

Услышал Господь молитвы, послал подарок душу отвести. Как не чесались кулаки, драки не получилось. Во-первых — нас много, он один, нечестно как-то получается, а во-вторых — выскочившие следом собутыльники, быстро подхватили парня под руки и утащили назад. Самый трезвый скороговоркой выпалил:

— Не-не-не, уже знакомились, на сегодня хватит, ступайте куда шли!

Выбора у нас особого не было, пришлось воспользоваться советом и идти дальше. Ну что за день выдался? Все одно к одному. Сначала бегство из Гришуков без завтрака, затем трагически не вовремя вылезший суслик, а теперь еще затянувшаяся экскурсия по Мишукам. На второй круг по деревне пошли, не многовато ли для здешних достопримечательностей?

До нужной околицы добрались злые, как цепные псы, только что не лаяли, да на встречных не бросались.

На лавочке, как ни в чем не бывало, сидит Михей. Завидел нас, заулыбался как родным. На тощих коленях тулупчик, а глаза хитрые-хитрые.

— Что-то вы долго, хлопцы, почитай час дожидаюсь.

— Ты что, старый хрыч, сразу не мог про колеса, тулуп и собаку рассказать! — Разорался я.

— А я разве не говорил? — Состроил удивленную рожу Михей. — Ай-яй-яй, память наверно отшибло. Как сапоги ваши увидел — так и отшибло.

— Сейчас назад вшибем, — кивнул Ванька.

— Цыц! — Гаркнул я. — Дайте ему сапоги, берем тулуп и пошли. Сил у меня больше нет на эту пакостную физиономию смотреть.

— Физиономия, как физиономия и вовсе не пакостная, бабке моей очень даже нравится, — ответил мужик, выворачивая тулуп наизнанку. — Гляньте, мех не маранный, всего одна заплата на подоле, такому тулупу сноса нет, сам бы носил, да без сапог на босу ногу смотреться не будет.

— Давай без рекламы, — попросил я. — Нам твой тулуп не таскать, и начхать на все заплатки, даже если они шиты золотыми нитками.

— Ну не скажи, — улыбнулся Михей. — Коль вещь хороша — чего ж ее не похвалить? Пока вы по деревне бегали меня мысли умные обеспокоили. Вот возьму я два сапога, один левый, другой правый, оба из разных пар, а два непарных у вас останутся. А зачем? Куды их девать станете? Таскать тяжело, выбрасывать жалко и начнете меня недобрым словом поминать.

— За это не переживай и без сапог повод помянуть найдем, — заверил Евсей.

— Об чем и речь! — Неизвестно чему обрадовался Михей. — А потому, что б вас от лишней мороки избавить, давайте уж махнет тулупчик на четыре сапога.

— Да это грабеж! — Заблажил Антоха и даже всегда спокойный кузнец Сорока не сдержался:

— Тебя может, не мысли умные обеспокоили, а солнышко голову напекло?

— Может и солнышко, — охотно согласился Михей. — Да меньше чем за четыре сапога не отдам.

— Погоди, — вмешался Кондрат Силыч, — договаривались же за два.

— Так то до обеда было, а сейчас уже вечер на носу. Думайте хлопцы, к ночи подорожать может.

— Ты что ж, борода нечесаная! Думаешь, мы другого тулупа в деревне не найдем! — Вылез на передний план Федька. — Пошли братва, сдается мне есть в Мишуках тулупы и получше.

Но и это заявление не смутило Михея. Почесав бороду, он спокойно ответил:

— Куда им деваться, есть, конечно. Да за чужой тулуп брательник колес вам не даст, а ежели вы и их на стороне сыщите, зять лодку на них не поменяет. А других лодок нынче в Мишуках нет, и не скоро будут. Караван давеча в Волынь ушел. Вот такое ваше счастье, что меня сердобольного встретили.

— Ну и стервец ты старче! — Выдохнул я.

— Есть немного, — согласился мужик и лукаво улыбаясь, поинтересовался: — Ну, так что, берете тулупчик?

Я поломался пару минут, для вида, что б уж совсем не терять лицо, а затем согласился. Обмен прошел без сучка и задоринки, молча, в нервозно-повышенном состоянии, словно не вещами менялись, а шпионами на государственной границе. Михей уложил на траву тулуп, отошел. Антоха, скрепя зубами, поставил рядом две пары сапог. Помолчали. И разошлись. Тулуп пошел с нами, сапоги остались с Михеем. Прощаться не стали. Настрой не тот.

Когда мы в очередной раз проходили мимо церкви, из кустов расстался тяжелый выразительный вздох, но наружу никто не вылез. Мы внутрь тоже не полезли. Вздох, даже самый язвительный, еще не повод для драки. Упились ребята, с кем не бывает. Это за чаем сокровенные мечты в слова превращаются, а уж после жбана медовухи — в действие. Мне ли после ночи в Гришуках местную молодежь осуждать.

Михеевский брат, пройдоха и плотник по совместительству, разгуливал по ограде в огромных черных трусах. Загорал наверно. При виде тулупчика кисло улыбнулся и выкатил из сарая четыре колеса.

Остался последний рывок. Но окованные железом колеса — не тулуп, тащить тяжело и неудобно. К дому Михеевского зятя добрались на закате. Солнышко помахало ручкой и неспешно покатилось за горизонт.

Зятек, мать его за ногу, не придумал ничего лучше, как всучить нам новую, только что смоленую лодку. Это конечно хорошо. Новая и стоит дороже и вид у нее презентабельней, но нам же не барышень катать, а всего лишь на другой берег переправиться, а ее ж еще до реки дотащить надо...

Как я не усердствовал, косоглазый лодочник наотрез отказался менять колеса на старую посудину, что болталась на реке. На плоском лице никаких эмоций, сказал, как отрезал:

— Разве я могу хорошим людям старую лодку дать. Берите эту. Не нравиться — тащите колеса назад.

Ага, сейчас. Разбежались.

— Чтоб у твоей тещи, зять кривой был. — Пожелал хозяину на прощание Кондрат Силыч.

Ох, и тяжела же лодочка оказалась. Как не приноравливались — и за борта, и под днище, и на плечах, а больше тридцати шагов за раз пройти не могли. От натуги в глазах темнеет, ноги предательски в коленях подгибаются. Бедному Азаму два раза пальцы прищемили. Федьке веслом по уху прилетело. А улице конца края не видно.

До церкви добрались уже в густых сумерках. Последние метры лодку волокли на плечах днищем к верху. У знакомых кустов решили перекурить. Опустили свою ношу на землю, не особенно аккуратно, так, лишь бы не развалилась и рухнули в траву. До желанной реки оставалось всего нечего — два перехода. Сил, правда, никаких, даже Ванька с Васькой взопрели. Лежим, мизинцем шевельнуть лень.

— Пахан, может до утра это дело отложим, сдохнем же, не допрем. — Заскулил Антоха.

— Ничего, сейчас мы ее на себе катаем, потом она нас будет, — ответил я.

Лежащий рядом Евсей зло буркнул:

— Пока до этого дойдет — руки длиннее ног станут.

— Ну, чего разнылись, — урезонил всех Кондрат Силыч, — лодка ног не имеет, сама топать не может. Если только ты Евсей наколдуешь, бабка-то у тебя ведьма знатная, может, и тебе по наследству чего перепало.

— Да откуда, — отмахнулся Фраер. — С этим родиться надо.

— А ты попробуй, — пристал Антоха, но Евсей лишь зло фыркнул:

— Дурак ты, а еще пастух! Я ж заклятий не знаю.

— Все равно попробуй! — Настаивал Антоха.

— Да как я тебе попробую! — Разозлился Евсей. — Так что ли, — Фраер поднялся, вразвалочку подошел к перевернутой кверху дном лодке и со всей дури пнул по корме: — Ползи к берегу тазик смоленый!

Лодка дрогнула и послушно поползла в нужную сторону. Чего тут сказать — рты раззявили все, а больше всех Евсей.

— Это она чего?!!!

— А говорил, не умеешь, — глотая слюну, прошептал Антоха.

— Ты что, гад, раньше колдонуть не мог! — Набросился на Евсея Подельник. — Перли в такую даль, надрывались!

— Да я... Да она...

— Сволочь ты Фраер! — Поддержал Федьку кузнец Сорока.

Пока кореша перепирались, лодка отползла метров на десять. Мы, затаив дыхание, тронулись следом. Первым семенил Васька, на могучем плече весла и тут его осенило:

— Евсеюшка! А наколдуй, чтоб и весла сами топали!

— Да как?

— Как лодку.

— Ну... я попробую.

Фраер сосредоточился, глубоко вдохнул и зарядил Ваське звучного пенделя.

— А ну бегом, вслед за лодкой!

— Ты чего?!!! — Заорал Васька оглаживая ушибленное место.

— Колдую, как с лодкой... Наверно пнул слабо, погоди сейчас еще попробую.

— Не надо! — Отказался Васька. — Сам дотащу.

Если с веслами вышла промашка, то на лодку чары Евсея действовали безотказно. Медленно, без всякой помощи, оставляя в земле глубокую борозду, она метр за метром продвигалась к берегу. Я в полном смятении. Первый раз в жизни видел живое колдовство и сотворившего его колдуна.

Евсея распирало от гордости. Фраер в миг сделался важным, даже лицо поумнело. Махая руками, он носился вокруг лодки и бормотал непонятную ересь.

— Да не егози ты так, — одернул Евсея Ванька, — все ноги уже оттопал. Ходи как все — спокойно.

— Рот закрой! — Огрызнулся Фраер. — Не видишь — работаю. Будешь мешать, в жука навозного превращу.

Ванька почесал репу и от греха подальше отошел в сторону.

Первый сбой произошел метров через пятнадцать. Нос лодки уперся в пень и она забуксовала. Евсей ногу отшиб, одаряя корму волшебными пинками. Но видать перестарался. Под лодкой что-то крякнуло, и она поплыла в обратную сторону. Пришлось экстренно вмешаться. Всей гурьбой навалились на корму. Лодка еще с метр протащила нас по дороге, потом одумалась, внутри опять крякнуло, на этот раз громче, и она снова устремилась к реке.

Ближе к берегу дорога пошла под уклон и скорость немного возросла. На Евсея стало жутко смотреть. Он вытворял руками такие пассы, что морские узлы казались детской забавой. На лбу крупные капли пота, тело содрогается от конвульсий. Страшное это дело — видеть мага за работой.

В десяти метрах от воды лодка уперлась в большой валун. Евсей забился как эпилептик, прихрамывая на правую ногу, подскочил к корме и пустил в ход левую. Лодка дико заверещала, сдала назад и с новой силой долбанулась о камень. Наш маг заорал еще громче и пнул сильнее. Лодка снова врубила задний ход, отползла на метр и что есть мочи устремилась вперед. Глухой удар сотряс сумрак.

— Евсей! Угомонись! — Крикнул Кондрат Силыч. — Твое волшебство всю лодку вдребезги разнесет. Недалече осталось, так допрем.

Фраер гордо вскинул голову, скрестил руки на груди и, хромая на обе ноги, отошел в сторону. Надменный взор колдуна выражал презрение и жалость ко всему миру, ко всем простым людишкам. На наглой фраерской роже без труда читалось — великий волшебник свою миссию выполнил, дальше уж как-нибудь сами.

Ну, что ж — мы люди не гордые, справимся. Обступили лодку с бортов, на раз подняли, а вот унести не смогли. Из-под лодки выпрыгнул демон, откатился за валун и заорал:

— Братцы! Что это было? Куда не поползу везде стена, весь лоб разбил.

Пальцы разжались сами собой, лодка плюхнулась на прежнее место. У наших ног скрючился беззубый Илья Муромец. Парень трезв как стеклышко, хотя когда виделись последний раз пару часов насад, он не то, что лыка не вязал, маму родную опознать не в состоянии был. Чудны дела твои Господи...

Наше оцепенение длилось не долго. Первым пришел в себя Кондрат Силыч:

— Ты как здесь оказался?

— Так это, — промямлил парень, — сморило от выпитого, выполз из кустов на травку отдохнуть, а тут раз! Будто накрыло чем. Темно и стена кругом, как в гробу. Да еще грохот, точно кто пинка норовит отвесить. Лбом уперся и вперед, ползу-ползу — стене конца края не видно...

— Ты сынок домой ступай, лоб зеленкой помажь, дюже шишку большую набил. А благодарить за спасение нас не стоит, добрые дела корысти не терпят.

— Так я пойду?

— Иди, да не пей больше.

— Вот тебе крест! Не буду, — пообещал парень.

Едва он скрылся за поворотом, Кондрат Силыч горестно вздохнул:

— Эко угораздило нас лодкой его накрыть. Так по-пьяному делу и умом тронуться можно. Давайте-ка убираться отсюда.

Спорить никто не стал. Пора с Мишуками прощаться. На том берегу в любом случае будет спокойней. Обступили лодку, ухватились кому как удобней. До реки десять шагов. Ванька, вспомнив про навозного жука, крикнул Евсея:

— Эй, маг-чародей, иди, хватайся, а то у меня пинок поволшебней твоего будет.

Как не странно угрюмый Фраер молча повиновался. На одном дыхание дотащили лодку до воды. Брякнули уключины, принимая в гнезда весла. Вся посадка заняла меньше минуты. Последним, столкнув нос с отмели, влез Сорока. Ванька с Васькой без команды заняли место гребцов.

От воды веяло прохладой и как не странно рыбой, но не свежей, а жареной. А может воображение разыгралось, почитай с обеда маковой росинки во рту не было. Я не стал уточнять у корешей, что за запах мерещился им. И так знаю — чудесный аромат зажаренного на медленном огне суслика.

Несмотря на ширину, река в этом месте течением не баловалась, мы шли почти перпендикулярно оставленному берегу. На водной глади слабо колыхались непонятные тени. Солнце уже зашло, а луна еще не соизволила появиться, тьма становилась гуще и весомее. Больше всего я опасался, что братья, с их-то счастьем, собьются с курса. С них станется — будут грести вдоль, пока весла не сломают. Обошлось. Через четверть часа под днищем заскрипел песок. Приплыли. Левый берег встретил нас пологой песчаной отмелью.

Первые минуты мы просто наслаждались тишиной и спокойствием. Волынь вместе с Гришуками и Мишуками осталась позади. Впереди бескрайняя степь. Для непосвященных она уныла и однообразна, а Азаму здесь каждый холмик знаком, сориентируется утром.

Тишиной и спокойствием мы насытились очень быстро, острое желание вкусить чего-нибудь более сытного и калорийного вылезло на первый план. Пусть дураки или слишком умные завтракают сами, обед делят с другом, а ужин отдают врагу. Нас почему-то никто не озаботился пригласить на обед, да и очереди из желающих отдать ужин не наблюдается. И это после всех злоключений!