Джонни мог бы, конечно, поискать и более подходящий храм, если бы он был поблизости. Но его девушка была католичкой и изредка захаживала именно в церковь Троицы. И ее маленькая нога попирала присыпанные щебнем церковные дорожки. А однажды она туда пришла не одна, а с каким-то хилым парнем, судя по всему, фотографом. Отношения их издали казались самыми теплыми и нежными. Джонни со слезами на глазах искренне за них порадовался. Но на следующий день Джонни снова прошелся после работы через скверик и опять увидел свою девушку одну, горестно склонившую головку. С чего бы тебе так убиваться, если у тебя есть дружок? Джонни до смерти захотелось подойти и утешить ее, но на слова не понадеялся, а на мороженое денег не сэкономил. Грешным делом он даже утешился, он подумал, что с этим парнем ей не быть вечно. Вечной могла быть только вера. И Джонни уже был готов на поединок с вечностью. А чем, собственно могло грозить ему вероотступничество? (Мог ли он предполагать, к примеру, что пройдет немного лет, и герцогу Майклу Кентскому брак на католичке, да еще и разведенной будет стоить формального права унаследовать английский престол?) Неужели помыслы его греховны? Ждать ему беды сейчас или потом?
Над его курчавой головой уже начинали сгущаться тучи. Случай с побегом кондора мог ему стоить работы. Пусть начальство пока к нему благорасположено, но в любой момент ветер может перемениться. При первом же сокращении персонала ему наверняка припомнят его вопиющий проступок. И никаких оправданий не будет принято во внимание, включая факт внезапного появления августейших особ. Его сразу же рассчитают. Хотя, нет! Ему сначала должны были подыскать замену. Казалось бы, чего проще, бери лопату и кидай? А тонкости рецептуры, а сложнейшие правила санитарии и дезинфекции, которыми так гордился директор — кто кроме Джонни так любил и знал свое дело?
Рассчитавшись с лавочником за мороженое, Джонни решил еще немного покружить в переулках, а уже затем наведаться в заветный скверик. В чем его вина? — продолжал размышлять он. Что вылетел на свободу старый кондор? Да мало ли среди служителей зоопарка растяп? История сохранила забавный перечень подобных случаев. Однажды служитель позабыл запереть ворота за носорогом. Двухтонная туша не сообразила, что можно воспользоваться свободой и несколько часов недоуменно взирала на незапертую дверцу. А ведь тогда у клетки торчала какая-то старушенция. Что было бы, если наследник престола вместо пернатых заинтересовался носорогами? Представьте себе, прохаживается Ее Величество, а тут — глядь, дверца отворяется, и вываливается оттуда недовольный носорог!
Эта мысль немного отвлекла Джонни и заставила его улыбнуться. Но шутки в сторону. Будущие перспективы не особенно располагали к веселью. Папаша Хопкинс последнее время сильно сдал позиции, кроме обычных недомоганий позвоночника врачи подозревали у него рассеянный склероз. Джонни не знал, что это такое, он знал только, что в скором времени предстоит все чаще наведываться в аптеку и тратить на лекарства весь семейный бюджет. Так что с матримониальными планами следовало повременить хотя бы до совершеннолетия.
Старик последнее время становился просто несносен. Он и раньше не отличался молчаливостью, а теперь совсем распустил язык. Куда ни попадя, будь то гараж или дешевая забегаловка, он врывался, с ходу потрясая газетой. Остановить его было невозможно. Всем подряд он с гордостью рассказывал о сыне.
— Вот видите, Джонни доказал всем, что он ни какой-нибудь простофиля, что он фору даст любому джентльмену. Вы читали его интервью газете? Даже перед принцем мой сын не полез за словом в карман...
При этом завсегдатаи забегаловки вырывали у него из рук злосчастный листок, поражаясь изысканным манерам юного отпрыска семейства Хопкинсов. После этого папашу задарма поили пивом, и он приходил домой на четвереньках. Так, не раздевшись и не умывшись, он храпел на своей постели, просыпаясь порой и заявляя во всеуслышании, что о его сыне должен знать весь Лондон. Джонни уже начинал порой верить в это обещание. Он замечал теперь, что на него все чаще оглядываются прохожие, а в зоопарке его рассматривают с не меньшим интересом, чем самих пернатых. Особенно часто он ловил на себе взгляд рослого рябого детины в черной кожаной куртке. Порой от этого взгляда Джонни бывало не по себе, но он и виду не подавал.
Пройдя скверик прямо, обратно и наискосок, он понуро поплелся к станции метро — его девушки на месте не оказалось. Немного подтаявшее мороженое улетело в урну. Надо было спешить на работу, до начала смены оставалось полчаса.
В вагоне подземки он трясся стоя. А перед ним на скамье восседал представительный моложавый джентльмен, одетый с иголочки. Под его серым плащом чернел ворс дорогого смокинга. Таким не пристало кататься в подземке, перед такими почтительно открывают заднюю дверь "Роллс-Ройса". Великолепный набриолиненный пробор повернулся в его сторону. Джонни встретил холодный и презрительный взгляд, но решил не отводить глаз и выдержать тяжелую паузу. Серые глаза сверлили Джонни из-под нахмуренных бровей. Наконец обладатель пробора приподнял палец в белой перчатке и спросил:
— Что это у тебя на губе?
— Это? Ничего особенного, это след от мундштука. Я играю на трубе, а мундштук треснул.
— Да? Занятно. Купи себе новую трубу.
— Так и сделаю.
Всю дальнейшую дорогу чопорный господин не проронил слова.
Сойдя на Камден-таун, Джонни припустился бегом по тропинке огромного Риджентс-парка. В контору он примчался уже запыхавшись. В этот ранний час по тесным коридорам сновал самый разнообразный персонал: уборщики, служители, санитары, ветеринары, статистики, ремонтники, поставщики корма, экспедиторы, студенты-биологи и еще много другого народу. От этого шаткий деревянный пол прогибался, а с картонных переборок осыпалась штукатурка.
— Эй, Хопкинс, зайди к диспетчеру, есть для тебя почта.
Он обернулся, как ужаленный, и понуро поплелся в диспетчерскую. Быстро же его настигло извещение об увольнении! Его толкали плечами, прижимали к картонной стене, а он медленно и мужественно шел навстречу неизбежному. Комната была полна, стоял гомон голосов, звяканье стаканов с кофе, треск телетайпов и шорох вентиляторов. Но стоило ему показаться в дверях, как голоса притихли, толпа наглых служителей насмешливо расступилась перед ним.
Диспетчер протянул странного вида конверт, украшенный служебным штемпелем и витиеватым вензелем.
М-ру Джону Хопкинсу,
Лондон, Королевский зоопарк, Орнитологический отдел.
Вместо обратного адреса красовался лиловый штемпель: "Норт и Бердстон, адвокатура и нотариат, Парк-Лейн 16".
— Ты уж меня прости, Хопкинс, я совершенно случайно вскрыл конверт. Хотел подать директору и даже не прочел имени получателя. Кто же мог подумать, что адвокаты с Парк-Лейн будут адресовать корреспонденцию именно тебе... Ты только не волнуйся. И конверт не потеряй!
Так, напутствуемый диспетчером, Джонни отправился в санитарный отстойник, чтобы отыскать свое снаряжение. По дороге на него все оборачивались, улыбались, похлопывали по плечу. Смыла шуточек он не улавливал — при чем тут папаша Хопкинс, о какой его тайне рождения идет речь? Он подозревал, что конверт содержит в себе неожиданный поворот истории с кондором, однако донес его в неприкосновенности до раздевалки.
И только в раздевалке, напялив робу и натянув ботинки с толстой пористой подошвой, он присел на лавочку. Сложенный вдвое лист дорогой веленевой бумаги содержал в себе следующее:
Глубокоуважаемый сэр!
Сим спешу оповестить Вас о внезапной кончине леди Маргарет Эшли, баронессы Вилкокс-Клайв, последовавшей 25 мая сего года.
Являясь душеприказчиком покойной, имею честь уведомить Вас, что согласно завещанию, составленному покойной и заверенной подписью свидетеля сэра Малькольма Лонгфита, полковника в отставке, вы, мистер Джон Хопкинс, вне всякого сомнения, являетесь единственным наследником состояния и бумаг леди Эшли. Сумма, назначенная вам после экспертизы финансовых дел покойной, составляет 424 фунта, 3 шиллинга и 6 пенсов за вычетом комиссионных и налога. В связи с тем, что сумма эта не столь значительна, чтобы улаживать какие-либо судебные формальности, вы сможете все получить из моих рук.
Имею честь пригласить Вас ознакомиться с текстом завещания и вступить во владение. На все Ваши вопросы буду рад предоставить исчерпывающие ответы
по адресу: Парк-Лейн 16, третий этаж,
приемные дни:
нечетные: с 3 до 6 пополудни; вторник и четверг: с 9 до 11-30 утра.
Ваш преданный слуга Монтегю Норт, нотариус.
Джонни повертел в руках бумажку, понюхал ее и спрятал поглубже в нагрудный карман. Его снаряжение было на месте — лопата, метла, тележка и два цинковых ведра. Все это было аккуратно сложено и прикручено цепью. Меры предосторожности были вовсе не излишними. Его товарищи, обладатели сходных ведер и тележек не раз покушались подменить имущество. В зоопарке каждый знал, что у Джонни все вымыто до блеска и содержится в образцовом порядке. В особом отделении кормораздатчика он приблизился к дверце автоклава, попрыскал вокруг себя специальным насосом, надел перчатки и надвинул на нос маску. Из недр кабинки были извлечены пакеты с кормом и выложены в черный ящик. Второго ящика, увы, не понадобилось.
Когда ящик был уже поднят на тележку, а сама она в свою очередь прицеплена к седловой стойке велосипеда, Джонни, скрипя и звякая ведрами, показался на центральной аллее у входа в контору.
Профессор Арчибальд Муни с величаво-грустным лицом прохаживался по дорожке, заложив руки за спину. Каждый из служителей, отправляясь на объект, не мог пройти незамеченным и не выслушать слов напутствия. Чаще всего директор молча качал головой и лишь укоризненно поглядывал на часы. Тогда служители подбавляли скорости. На этот раз директор поманил пальцем Джонни. Его рука отечески легла на плечо юного работника.
— Хопкинс, — произнес он значительно, — я уже в курсе твоих дел. Сегодня я разрешаю тебе отлучиться с работы пораньше. Зайди ко мне, я выдам тебе справку, что ты работаешь у нас на полставки. Ведь ты работаешь без выходных? Я предоставляю тебе отгул до конца недели. Прими мои поздравления. Ступай домой, переоденься во все новое и отправляйся на Парк-Лейн. Только не забудь поменять воду для стервятников. Ну, а клетку... Клетку, так и быть, я сам приду и запру.
Джонни пожал протянутую руку. Директор улыбался. А потом Джонни взобрался в седло и, гордый собой, принялся жать педали. Лишь только он скрылся из глаз, профессор тщательно оттер руку носовым платком.
Прогремев на своем велосипеде по окольным тропинкам около полумили, Джонни достиг таблички со знакомой надписью "СТЕРВЯТНИКИ", быстро и незаметно повернул ее обратной стороной. Свидетелей вокруг не было, не было в окрестностях и долговязого завсегдатая с выпученными глазами и рябым лицом. Джонни в полном одиночестве пробрался сквозь заросли гортензий, конкордий и бугенвилий. В просторном Хрустальном дворце его с нетерпением дожидались Труппи и Гнилли, два осиротевших африканских грифа. Эти имена были плодом фантазии самого Джонни, только он мог различать братьев по неведомым признакам. Только он знал, что этот, потягивающийся на длинных ногах — Труппи, а этот, что ковыряет клювом мышиную нору — наверняка Гнилли. С того времени, как старина Харчи дал деру (Ибо не дано было негритенку знать подлинного имени кондора — Франциск!), два братца никак не могли поделить наследства. Они постоянно дрались и выщипывали друг у друга пух из воротников. Когда их возня переходила всякие меры приличий, Джонни пускал в ход свою метлу. Теперь предметом тяжбы было особое корыто, наследство Харчи. Харчи не употреблял для питья никакой иной воды, кроме дождевой, стекавшей в корыто по дырявому желобу с навеса. Водопроводной водой он брезговал, хлоркой еще мог закусывать, но запивать — никогда! В корыто стекало очень мало воды, потому-то кондор не жаловал конкурентов. Братья-грифы не лезли на рожон, опасаясь удара его клюва, способного пробить танковую броню. Братьев-грифов Джонни поил из отстойника. Но теперь грифы взалкали именно дождевой воды и безнаказанно погружали в нее свои нечестивые клювы и даже соскальзывали на брюхе. Джонни верил, что старик рано или поздно вернется в свою клетку, снова взгромоздится на свой высокий сук, и никому не позволено осквернять его священное корыто.
— Вот тебе, Гнилли! Так тебе, Труппи! — метла применялась как таран и копье.
Преподав выходцам из кратера Нгоро-Нгоро урок приличий, Джонни быстро проделал остаток надлежащих операций и отправился на дезинфекцию.
В столь ранний неурочный час он поспешил прямиком домой, чтобы обрадовать отца. Но папаши Хопкинса дома не оказалось — старик снова ошивался где-то в родном гараже или в пивной. Джонни облачился в свои лучшие брюки, приладил отцовскую жилетку, в которой старик ходил в церковь, надел свой выходной пиджак. Повертевшись в начищенных ваксой ботинках перед зеркалом и сплясав чечетку, Джонни устремился к выходу.
В таком виде он счел уместным снова выйти из метро на полдороги и прогуляться к скверику у заветного колледжа. В окне витрины кондитерской он не без гордости оглядел свою ладную фигуру. Он был тонок и строен, его большая курчавая голова отличалась гордой посадкой, а высокий лоб ласкал глаз приятностью форм. Если бы не губы, он был бы просто красавчиком.
Легкой пружинящей походкой он обошел скверик, но своей девушки снова не встретил. На этот раз он не падал духом, жизнь открывала перед ним неплохие перспективы. Сорванная ромашка обрела место в разъеме галстучной булавки и стала предметом пристального интереса пассажиров подземки. Джонни знал, что он неотразим, вагонное стекло поддержало в нем эту уверенность.
Отыскать адрес на Парк-лейн не составило особого труда. Дом номер 16 встречал и провожал восхищенных прохожих массивным викторианским фасадом и огромной дубовой дверью в диагональных шашечках. Прокатиться на третий этаж предлагал лифт, поместиться в котором могли четверо конных полицейских вместе с лошадьми. Джонни предпочел подняться по широкой мраморной лестнице. В полном одиночестве он преодолел два первых марша. Навстречу ему по лестнице спускался только один человек, которого нетрудно было узнать. Это был тот самый представительный джентльмен, сменивший утром свой кадиллак на вагон подземки. На нем был все тот же серый плащ и черный смокинг, волосы по-прежнему сверкали бриолином. Но что-то изменилось в его облике, он словно постарел лет на десять, щеки ввалились, шея одрябла, а глаза сверкали беспомощным, затравленным блеском. При виде Джонни человек застыл на месте и хмуро уступил ему дорогу. Джонни последовал выше, вдавив голову в плечи. Ему показалось, что в следующую минуту на него обрушится со спины тяжелый удар. На повороте он обернулся — лестница была пуста.
Постучав в такую же массивную дверь с шашечками, он представился секретарше. Она кивнула и отправилась докладывать шефу. Мимолетный взгляд на зеркало в проеме меж двух лепных пилонов внушил Джонни некоторую неуверенность в реальности происходящего. Пилоны подпирали безмерно высокий потолок, расписанный ангелочками в облаках. Мистера Хопкинса просили сию же минуту пожаловать.
