Травма

— Цвет — белый. Импульсивна, склонна к самобичеванию. Так и не смогла сформировать стойкие взаимоотношения с реальностью, поэтому живёт на стыке нескольких вымышленных миров. Не уживается с людьми, но боится одиночества, которое компенсирует с помощью своей феноменальной памяти — погружаясь в воспоминания о лучших моментах жизни.

Копф как будто вошёл во вкус — не зачитывал, а декламировал, вкладывая смысл в каждое слово.

— Консуэло Нансен, цвет — жёлтый.

Сергеев замер. Изящный изгиб верхней губы в розовой помаде, маленький, немного вздёрнутый нос, отливающие естественным смуглым оттенком скулы, тёплые серые глаза под густыми бровями, разметавшаяся по лбу светлая чёлка. Консуэло Нансен, цвет — жёлтый.

— Рассеянна, но старательна до маниакальности. Не принимает тёмные стороны жизни, предпочитая прятать их на второй план сознания. Всегда напряжена, поэтому иногда кажется холодной, несмотря на искренность и доброту. Не умеет справляться с отрицательным опытом жизни, поэтому всё больше замыкается в себе... Константин Сергеев.

Сергеев вздрогнул и повернул голову.

— ...Да?

— Это конец списка. Остались только вы.

Экран погас. Копф отошёл от пульта и повернулся к Сергееву, снова став чёрной тенью на фоне сияющей Сферы.

— Все они — избранные. Все стремятся к единству, тем или иным образом, даже если сами этого не осознают. Все готовы предложить себя ему и через это возвыситься. Доброта, находчивость, храбрость, милосердие, забота, твёрдость, прагматичность, преданность — всё это у них есть, и всё станет их общим. А что есть у вас? Чем вы гордитесь в этой жизни, если ничего в ней не меняете, никуда не стремитесь? Если я залезу к вам в голову и расскажу всю историю, от начала до конца, от взрыва на площади до момента, когда вас привезли сюда — где в этой истории будете вы? Что вы изменили в ходе событий, что сделали, чтобы вас запомнили? А если ничего, то зачем вы единству? Чего вы стоите, Константин Сергеев? Костик.

Костик.

Мне было тринадцать лет. Подготовка к первым школьным экзаменам, растущее тело и фонтан новых впечатлений, почти каждый день, в глаза, уши, нос и рот. Я уже научился охотиться на них, тихо выслеживать и так же тихо добывать, так, что никто вокруг не замечал. Так тихо, что я сам иногда забывал, было это или нет, и нужно было повторять всё заново, чтобы понять: да, было.

"Костик" — так называла меня она одна. Я был слишком серьёзным для своих лет, все остальные предпочитали фамилию или полное имя, как бы странно это ни звучало иногда.

В то лето я поехал в первый и последний в своей жизни летний лагерь — дорогую резервацию для не пригодившихся на воле детей. Со всех сторон была вялая ростовская степь, и узники сонно убивали время у искусственного пруда, без особого энтузиазма прерываясь на еду и добровольно-принудительные мероприятия, а вечером переползая на гремящую плохой музыкой дискотеку. В таких условиях я продолжал свою бесшумную охоту, не ввязываясь в драки, не загорая и не танцуя. А вокруг действительно было, на что охотиться. Вся эта согнанная в замкнутое пространство толпа подростков копошилась, сражалась, плакала, курила на заднем дворе — сборный салат событий и эмоций, которые я проживал вместе с ними, напрямую ни в чём не участвуя.

И там была она. Вожатка Ира, спящая в соседней с общей спальной подсобке. С широкой рельефной спиной и каре чёрных волос. На выход одевающая белую сорочку, но в корпусе вечно ходящая в футболке на голое тело с тревожаще выступающими из-под неё сосками. Называющая меня не "Сергеев", как весь остальной отряд и вторая вожатая Маша, а "Костик".

Я, конечно, тогда уже прочитал много книг и многое знал, хотя и не всегда мог перенести это в реальную жизнь. И не собирался выходить из своей роли наблюдателя, и поначалу не выходил. Она просто чаще болтала с Костиком, и ходила в столовую с Костиком, даже однажды вытащила танцевать под песню Мадонны на дискотеке. Всё происходило очень невинно и очень просто, но я с каждым разом, с каждой её улыбкой или добрым словом, всё чаще дышал. И постепенно забывал всё, чему учила меня жизнь до сих пор. Вместо объедков чужих чувств я возжелал одно, но своё собственное — и всё ещё не осознавал, что это случилось, ходил и улыбался, как прежде. Шёл двенадцатый день моего сна, когда я постучался в её подсобку, отдать взятую три дня назад книгу — она, студент-литературовед, завалила меня томами с неизвестными именами и странными названиями. Никто не ответил. Латунная ручка двери даже на вид пахла медью. Я вытер потную ладонь о штаны, провернул ручку и вошёл.

На первый взгляд комната была пуста. На стоящем слева, у окна, письменном столе высилась стопка книг. Справа к стене прислонился полупустой кулер с водой. Кровать была отгорожена от входа старым шифоньером и холодильником. Я прошёл дальше, обходя преграду.

— А, Костик.

Она оторвалась от поцелуя и сказала это — спокойно, как обычно. Она лежала спиной ко мне. На ней были её любимая футболка и чёрные трусики — шорты валялись смятые в углу кровати, как будто их пинали ногами.

Её взгляд упал на книгу у меня в руке.

— А. Оставь на столе, пожалуйста. Я занята.

Застывший над ней мужчина поглядел на меня без дружелюбия. Я развернулся, положил книгу на стол и молча вышел.

И вернулся в свою нору.

Сергеев открыл глаза. Сколько раз он прокручивал те две недели в памяти, перебирая все "почему" и "если бы". Сколько раз казалось, что этот "Костик" ушёл навсегда, растворился в цветной мешанине памяти, но он всегда возвращался и напоминал, кто такой Константин Сергеев на самом деле. Конечно, не с вожатой Иры всё началось, всё всегда было так, просто тогда ситуация очень чётко определилась. Участь "Костика" — наблюдать, как другие получают всё, впитывать это в себя и никогда не отдавать назад. И делать свою работу, может быть, но тоже как наблюдатель. Из "Костиков" получаются хорошие служащие, хорошие подчинённые. Иметь свои желания — это для других. Отстаивать свою точку зрения перед начальством, подавать на повышение, признаваться любимой женщине — всё для других. "Дайте мне рычаг, и я переверну мир" — для других. Для других.

Взгляд Сергеева упал на зависшую в металлической оправе Сферу. Значит, вот что все вокруг так хотят заполучить. Даже железная Ксэ — я видел её реакцию, это искренне. Для неё действительно не было ничего важнее, чем продолжать разыскивать Сферу или что угодно с ней связанное. Я смотрю на неё сейчас и ничего не чувствую, а Ксэ как будто не могла долго существовать, не думая о ней. Как будто о части её самой.

— У них что-то забрали. У каждого. Что-то, без чего им стало сложно жить. А Сфера обещала вернуть. Вот и всё ваше единство.

Копф обернулся, большими глазами посмотрел на Сергеева и скривил губы в странной улыбке.

— А нужен я затем, чтобы смотреть и слушать. Это то, что я делаю лучше всего. Я — наблюдатель. Никто не видит и не знает больше, чем я.

— Совершенно верно, Константин Сергеев. Невероятно.

Копф и вправду выглядел удивлённым.

— Вы правы в каждом слове. Даже больше, чем я ожидал, хоть и настраивался на подобное. И именно поэтому вы здесь. Восемь из десяти уже на месте, девятая на подходе, но кому-то нужно знать правду и передать другим. Поэтому я расскажу вам всё, Константин Сергеев. Вопросов не останется.

Копф на самом деле улыбался. Сергеев не думал, что когда-нибудь увидит такое зрелище — его зрачки расширились от перевозбуждения, ноздри раздувались, а на губах играла не то чтобы улыбка, но какой-то торжествующий оскал.

Пульт за спиной Копфа протяжно пискнул. Копф обернулся и снова вытянул руки над панелью. На маленьком экране заплясали, сменяя друг друга, изображения с камер.

— Ч-что-о-о...

Сергеев отступил на шаг вправо, чтобы лучше видеть экран. Посередине, в уже знакомом ему внутреннем дворе перед фабрикой, виднелись четыре фигуры; от одной во все стороны расходились щупальца рыжих волос.

— Ч-что они здесь делают?..

Глава 10. Я знаю — это не так.

Сверкающее пасмурное небо. Непрерывный далёкий гул машин. Стекло зеркальных окон и холодный металл стола под подушечками пальцев. Терпкий, чуждый запах кофе и хрустящего слоёного теста. Душное тепло жилищ, резкие голоса и громкий смех. Открытость, близость, целующиеся пары в метро. Тёмные разводы машинного масла на обочине.

Поворот.

Мягкие потоки ткани. Воздушная небесно-голубая шуи-лэ, обволакивающая рыжевато-золотистая нэрка, загадочная и редкая, почти ощутимо солоноватая на вкус фиолетовая ?оэкыс. Напитанный сухим хрусталём искрящийся воздух, жёсткие, скользкие стеклянные плиты под ногами. Пьянящий водянистый сапфир в глазах женщины напротив, зыбкий янтарь почтения в других. Вечно зовущий и недоступный, желающий свободы и страшащийся её. Тысяча закрытых дверей. Безудержная, кипящая сила, порабощённая разумом.

Поворот.

Лёгкий танец сквозняка на обнажённой коже под порванной одеждой. Едва заметный запах сырости щекочет нос. Темнота. Неясные очертания пальцев на фоне чёрного потолка. Один, два, три, четыре, пять. Нет, четыре. Четыре пальца.

Раньше я думала так же, как они. Что ты и то, что тебя окружает, — не одно и то же. Что нужно бороться, искать себя, искать то, что тебе нужно, среди тысячи других вещей. И я тоже так думала. Они сходят с ума в поисках "настоящего", сжигают за собой мосты, надеясь встретить впереди что-то лучшее. И я тоже. Мешают сюда и любовь, и дружбу, и кровную ненависть, и простое желание тепла и покоя. И я мешала. Убивают и умирают за эту идею мира, чистого, как огранённый алмаз, мира без сломанных судеб и вечного чувства, что всё вокруг ненастоящее. И я умирала.

Теперь я знаю — это не так. Я всё вспомнила. Всю жизнь я шла, не слишком быстро, не слишком медленно. И, сколько поворотов ни делала, дорога оставалась той же. "Латте маккиато", "?оэкыс" — одинаково смутно знакомые, но загадочные, завораживающие слова.

Настроив глаза, успокоив сердце, я села на полу и тут же, в порыве нахлынувшей силы, не помогая себе руками, вскочила на ноги. Только не спешить. Я никогда не чувствовала себя так хорошо — больше никаких ограничений, которые раньше мне и в голову не приходило оспаривать. Раньше я ходила прямо, вытянув изящный изгиб позвоночника в бесполезную струну. Я носила облегающую одежду и пила коктейли из овощей, за неимением лучшего. Я говорила на языке, полном неудобных носовых и межзубных звуков. Но самое главное — я буду делать всё это и дальше. Отныне. Теперь я помню практически всё, с самой первой минуты жизни, но последние события словно выжгло из памяти. Это должно было быть что-то хорошее — ведь после него всё встало на свои места. Эта кровь на моих руках, и сладкая соль на языке — я сражалась. И я даже знаю, за что — за то, что мне теперь уже не нужно. Я сражалась за себя. Мне казалось, что один мир, один поворот — правильный, а другой — нет; что со мной или со всем вокруг что-то не в порядке, что нужно бежать, торопиться, менять, страдать от того, что каждый окружающий предмет напоминает о моей собственной чуждости. Теперь я знаю. Стальная решётка, на которой я только что лежала, вдруг показалась такой уютной. Я присела на корточки, а потом растянулась на ней во весь рост, разминая сладко ноющие мышцы. Как сладко наконец никуда не спешить. Я лежу здесь, в тёмной комнате, в которую до сих пор не помню, как попала. И в то же время — я иду. Не слишком быстро, не слишком медленно. Куда и шла всегда.

— Это всё. Вопросы?

С тех пор, кажется, прошла уже вечность. Копф произнёс эти слова холодно, сжато, как всё остальное, и уже молча углубился в свою работу. За это время к нему дважды, поднявшись по лестнице и без страха пройдя по узкому мостику, подходил мужчина в таком же чёрном деловом костюме, с таким же отсутствующим взглядом и короткой стрижкой охранника. Они шёпотом обменивались короткими фразами, после чего мужчина в костюме уходил, а Копф возвращался к своей работе, снова и снова пролистывая неуловимо сменяющиеся картинки на трёхмерном экране, разворачивая и изменяя графики сложными пассами над панелью. А Сергеев стоял рядом, ни о чём не думая, не желая больше о чём-либо думать. Действительно, история была окончена. Прошло пятнадцать, двадцать минут с тех пор, как Копф замолчал — неважно. Ничто не менялось. Точка, которую он поставил, прибила Сергеева к полу, как гвоздь к распятию.

— Как вы надеетесь заполучить остальных?

— Тем же способом, который я изначально готовил для Ксэ.

Копф, кажется, не удивился, что у Сергеева всё же остались вопросы. Ритм его движений не изменился, голос остался ровным и уверенным — ничего общего с тем, когда он впервые увидел на экране тёмные фигуры Бригитты Гарнье, Аннет Ивейн, Андреша Новака, Александра Люка...

— Чем ближе они к очагу искажения, тем сильнее он на них влияет. Он не только провоцирует изменения в окружающем мире, но и заставляет... нужных людей вспоминать и чувствовать новое. В крупных дозах это влечёт за собой весьма резкую реакцию. Возможно, вы с ней уже сталкивались.

Сергеев вспомнил толпу на площади у дымящегося вестибюля метро, некоторые спокойные, но другие — с отчаянием, горем на лицах что тогда было удобно списать на посттравматический синдром, но теперь... И сам Сергеев — он даже не был на станции, но эта волна обрушилась на него всей своей мощью, сначала недоумением, затем болью и в конце концов крепким чёрным сном. Да, подумал Сергеев, я хорошо делаю своё дело — всё вижу и всё замечаю, при этом ничего не понимая в происходящем.

— Они подойдут ближе, и с ними случится то же, но во много крат сильнее. Вам я тоже не советую до времени выходить за внутренний купол.

Сфокусировав зрение, Сергеев с трудом различил прозрачную преграду, накрывавшую колпаком всю площадку и заканчивающуюся где-то на полпути к лестницам. Мужчина в костюме проходил сквозь купол, как будто того не существовало — ни трещин, ни ряби, как на силовых полях в фантастических фильмах.

— И они все умрут?..

— Ну что же вы. Не называйте это так после всего, что я рассказал. Да, скорее всего, они не выдержат конфликта разнородной информации у себя в голове и тем или иным образом попадут в "буфер". А потом, когда всё будет готово, когда вы все окажетесь там сами по себе, без нашей помощи — тогда ваши связи сойдутся в одно, и...

— А если нет?

Копф нахмурился.

— Тогда придётся прибегнуть к особым мерам. Если честно, я надеялся, что "ретранслятора" на "Объекте S-2" будет достаточно. Это всего лишь небольшой генератор портала в "буфер", жалкое подобие истинной Сферы, которое должно было привлечь вас на объект. Но что-то пошло не так... интересно...

Его пальцы на момент замерли, а затем снова заплясали в воздухе. Позади послышался шорох. Прежде, чем Копф успел обернуться, Сергеев замахнулся и ударил наотмашь, целясь в висок.

— Константин Сергеев... Я разочарован.