Крестоносец: Железная Земля

Всего один удар — и Зерама Ратберта не станет.

Всего один удар...

И тут я понял, что бой закончен, что все мои спутники, сражавшиеся сегодня рядом со мной, окружили нас и следят за происходящим, храня угрюмое молчание. Я увидел Джарема, по щеке которого струилась кровь. Бледного и испуганного Ганеля. Домаша, положившего свой грозный топор на плечо. Де Кёрка с окровавленным мечом в руке. Лица других воинов, кальцев и виари. Они все смотрели на меня молча, напряженно, выжидающе — и ждали, как я поступлю.

— В-в-в-в-ведь... ма! — прохрипел Ратберт: в его взгляде не осталось ничего человеческого.

— Убей его, Эвальд! — спокойно сказала Домино. — Эта тварь недостойна жить.

— Нет! — решился я. — Я не могу так. Я не могу зарезать его, как овцу. Это должен быть честный поединок. Сними с него чары.

— Он убийца.

— А я рыцарь. Пусть защищает свою жизнь.

— Добре, собрат рыцарь! — шепнул Домаш, и я это услышал.

— Домино! — крикнул я. — Сними чары!

— Хорошо, — прошелестел ее голос.

Ратберт тяжело вздохнул, перевел на меня взгляд. Я мог видеть, как менялось выражение его лица — ужас, недоумение, облегчение, гнев, бешенство. Он буквально отшатнулся от меня, встав в двух выпадах, взял меч двумя руками. А потом прорычал что-то неразборчивое сквозь зубы и атаковал.

Ты хорошо дерешься, Зерам Ратберт, подумал я, отражая его свирепые атаки. Но сэр Роберт не зря гонял меня в фехтовальном зале до седьмого пота. Не зря...

— "Нельзя жалеть врага. Враг должен быть уничтожен. Запомни, мне не нужен слюнтяй, который жалеет врагов. Ты должен изрубить его в начинку для пирога, в паштет! Бей! Еще раз! Еще! Еще! Пропустил, проглядел мою атаку. В бою это будет стоить тебе жизни. Ты смотрел на мой меч, а не в глаза. Смотри в глаза врага, Эвальд. Читай в них. Сейчас я покажу тебе особый удар. Он наносится из второй позиции. Опусти меч. Да, вот так. Чуть выше, Эвальд. Рукоять должна образовать с твоей правой рукой угол в сорок пять градусов. Лезвие повернуто внутрь. Так, правильно. Смотри! Особенность этого удара в том, что он применяется против неприятеля, вооруженного двуручным оружием. Враг не может достаточно надежно защитить левую сторону тела, поскольку щита у него нет. Инерция движения при использовании двуручного оружия слишком высока, и он не успеет парировать твой удар. В восьмидесяти случаях из ста ты нанесешь ему фатальный урон. Сейчас я возьму двуручный меч, и ты попробуешь повторить этот прием..."

Он хотел сокрушить меня. Располовинить ударом, который, как ему думалось, невозможно отразить. Ударом, в который он вложил всю свою ненависть, всю силу, всю жажду крови. Он был уверен, что я неминуемо буду убит. И не ожидал, что я все успею сделать на долю секунды раньше его. Опередить на то самое мгновение, которое отделяет победу от гибели. Донн-Улайн легко разрезал толстую кожу и кольчужный нараменник латной куртки, со скрежетом разрубил плечо Ратберта до середины грудины. Ударившая из рассеченной артерии кровь забрызгала стоявших рядом с нами воинов. Я вырвал из раны клинок, отскочил назад.

Ратберт простоял еще несколько мгновений, а затем удивление в его взгляде сменилось ужасом, и он упал навзничь, выронив меч.

— Отличный удар, шевалье! — меланхолически сказал де Кёрк. — Вы разделали его, как свинью на отбивные.

— Эвальд! — Домино бросилась мне на грудь. — Любимый мой!

— Все хорошо, — только и я мог ответить я, переводя дыхание.

— Надо посмотреть, не спрятался ли кто во дворце, — сказал начальник порта. — Я этим займусь. И нужно позаботиться об останках его преосвященства — упокой Матерь его светлую душу!

— Да... конечно, конечно. А Друбби?

— Убит моей рукой, — заявил де Кёрк с гордостью. — Его голову и головы прочих предателей выставим сегодня же над воротами замка.

— Ты в порядке? — Домино с тревогой в глазах смотрела на меня.

— Все хорошо, мое солнышко. Не беспокойся обо мне.

— И где ты выучил такой славный удар, твоя милость? — Домаш похлопал меня по плечу. — Просто всеубивающий удар, покрой меня короста! Не увернуться, ни закрыться. Поучил бы меня, твоя милость. А этот малый вроде как знал тебя, или нет?

— Знал, — я перевел взгляд на распростертого в натекающей кровавой луже Ратберта. — Я думал, мы больше не встретимся, но ошибся. Все, наши дела здесь окончены, де Кёрк сам разберется.

— Я займусь лошадьми, милорд, — сказал Джарем, поклонился и направился к выходу. Ганель, виновато мне улыбнувшись, поспешил за ним.

— Здесь пахнет кровью, — шепнула Домино, прижавшись щекой к моему плечу. — Пойдем отсюда.

— НЕ СПЕШИ, ФЛАМЕНЬЕР!

Я обернулся и сразу ощутил слабость в коленях и противное шевеление волос под подшлемником.

Зерам Ратберт смотрел на меня мертвым взглядом и улыбался.

— Я хочу говорить с тобой, — сказал мертвец. — Но с глазу на глаз. Пусть все уйдут. Все.

* * *

— Это хорошо, что ты принял мое условие и велел всем уйти, — говорило нечто, вошедшее в труп Ратберта, — потому что иначе я не стал бы говорить с тобой, фламеньер. Никто не должен слышать наш разговор.

— Кто ты такой?

— Это не имеет значения. Гораздо важнее, кто ты. Однажды тебе уже пытались это объяснить, помнишь? Раз нет, могу напомнить — кто ТЫ такой, Эвальд, называющий себя маркизом де Квинси? Ты жалкий сопляк, осмелившийся встать на пути у силы, о которой ты не имеешь ни малейшего представления. Ничтожный червь, путающийся у нас под ногами. Ты даже представить себе не можешь, как просто тебя уничтожить.

— Погоди, ты один из них? Из Магистров?

— А ты удивлен? Это еще раз подчеркивает твою глупость и твое никчемность, фламеньер. Тот, кого однажды заметило око Суль, навсегда остается в поле нашего зрения. А уж особенно ты, мальчишка из другого мира.

— Я должен ценить такую великую честь?

— Мне нравится твоя ирония. Должен сказать тебе, что ты стал для нас непредвиденной помехой. Твоя...любовь к этой виари оказалась непредвиденным штрихом в той картине мира, которую мы создавали долгие десятилетия, с тех самых недоброй памяти времен, когда тупоголовые приверженцы лживого учения о Матери объявили войну магии, этому чудесному дару, который высшие существа сделали нам, смертным. Магов объявили злейшими врагами церкви, и лишь немногим удалось бежать на корабле в землю, которую вы называете Суль. Искать новую родину только потому, что невежды и мракобесы не понимали всей важности знания, которым мы располагаем.

— Какого знания? Вы веками пили кровь из народа виари, забирали у них детей, и одному Богу... одной Матери известно, что вы из них сотворили. Вы напускали полчища оживленных магией мертвецов, вампиров на земли империи.

— Мы защищались. Впрочем, я ничего не намерен тебе объяснять и не собираюсь оправдываться перед тобой. Ты недостоин моих оправданий. Прежде ты был для нас забавной диковинкой, по воле случая попавшей в этот мир. Эдакой смешной зверюшкой, вообразившей себя невесть кем. Теперь ты наш враг. Твоими стараниями мы не смогли получить кусок железа, который сейчас болтается на твоем поясе, и это нарушило некоторые наши планы. Опять же из-за тебя, фламеньер, виарийская шлюха, которую ты зовешь своей женой, пока недосягаема для нас. Из-за нее погиб наш корабль, посланный к виари, и наш посланник, бывший на этом корабле. Но ей все равно никуда от нас не деться, будь уверен.

— Думаешь разозлить меня, кусок лживого некромантского дерьма? Не получится. Домино вам не видать. Очень скоро виари и империя объединятся против вас, и вашему дутому могуществу придет конец. И не смей оскорблять мою жену, иначе я...

Мертвец противно захихикал.

— Твоя империя прогнила и смердит, — ответил он. — Пока у власти в Ростиане фанатики и пошлые дураки, лишенные умения просчитывать будущее, нам нечего опасаться. Пройдет совсем немного времени, и ваши города накроет мгла смерти, в которой последние живые будут тщетно пытаться спрятаться от ужаса, что придет в этой мгле. И ничто вас не спасет. Ничто.

— Пустые угрозы. Мы видели картину Хомрата. Мы видели драконов. И на любую магию всегда найдется противомагия. Ваши планы в Кланх-о-Доре пошли прахом, королева Вотана и ее оборотни превратились в кучки пепла, и меч Зералина у меня. Ваш холуй де Сантрай убит. Так что не пугай меня, магистр, я не боюсь.

— Ты говоришь вздор, но делаешь это от чистого сердца. Над такой искренностью можно посмеяться, но можно ее и похвалить. Я мог бы многое тебе рассказать, но в этом нет нужды. Время близко, и ты сам все увидишь. Как говорят в вашем мире: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать".

— Чего ты хочешь от меня?

— Ничего. Что повелителям Жизни и Смерти может понадобиться от жалкой тли, возомнившей себя важным элементом мироздания? Но даже блоха под увеличительным стеклом порой кажется забавной. Прежде чем покончить с тобой, я желаю изучить тебя. Понять, что тобой движет.

— Зачем тебе это?

— Ради интереса. Ты непохож на тупых, надутых остолопов в разукрашенной железной скорлупе, называющих себя фламеньерами. Может, именно поэтому они ненавидят тебя. Мне, как и им, непонятны твои мотивы, неясны твои цели. Неужели ты и вправду веришь в любовь и собираешься потратить на нее всю жизнь?

— Тебе этого не понять, некромант. Ты уже при жизни умер. Как ты сам только что сказал — прогнил и смердишь.

— Собираешься в одиночку сражаться с мощью Суль?

— Нет, не в одиночку. В империи много храбрых воинов и порядочных людей.

— Наивный глупый щенок! — Мертвец улыбнулся так страшно, что я с трудом заставил себя не опустить взгляд. — Помнишь, что говорила тебе белая женщина в твоем сне?

— Белая женщина? — Я в смятении подумал, что тварь из моего давнего кошмара улыбалась так же ужасно, как сейчас это делает мертвый виссинг. — Помню, но мне все равно.

— Она сказала, что Домино станет нашей. Не сейчас, не завтра. Но станет.

— Никогда.

— Многие говорили "никогда". И все они ошибались.

— Зачем вам Брианни?

— Все дети арас должны служить нам. Это их Предназначение. Они несвободны от своей силы, они ее заложники. Ни империя, не, тем более, терванийцы, не имеют представления, как эту силу использовать. Мы знаем, как. Твоя...жена наделена особой силой и потому должна служить Суль. Неужели непонятно, фламеньер?

— Все мне понятно. Вы ничтожества, которые не могут управлять магией. Вы метите в демоны, но вы всего лишь люди — слабые, смертные люди. Виари вам нужны, как источники Силы, которой у вас нет. Вы всего лишь паразиты, питающиеся чужой мощью. Вы готовы погубить Брианни ради своих недостойных целей. Я не отдам вам ее.

— Попробуй противостоять нашей власти. Посмотришь, что получится.

— Ты хотел говорить со мной о чем-то важном. Даже велел оставить нас наедине. И все это ради пустых угроз и высокопарного лепета? — Я сделал несколько шагов к выходу. — Ступай кормить червей, падаль, это все, на что ты годишься.

— А ты и дальше лелей свои иллюзии, безмозглый пришелец, — упырь перестал улыбаться. — Когда ты столкнешься с темной мощью Ваир-Анона, будет поздно. Это уже началось. Глупцы вот-вот вцепятся друг другу в глотку во имя чепухи, в которую верят. Война во имя веры — что может быть глупее? А следом придет наше время. И тогда твоя душа станет нашей игрушкой. Мы придумаем для тебя особую игру. Вот тогда ты узнаешь, что такое настоящий ужас и настоящее отчаяние. Но у тебя еще есть возможность изменить свое будущее. Не стой между нами и Домино. Отдай Ваир-Анону то, что принадлежит ему.

— Я уже сказал тебе, куда идти. Разговор окончен.

— Значит, война?

— Между Жизнью и Смертью не может быть мира.

— Мы найдем тебя.

— Жду с нетерпением. — Я отвесил мертвецу издевательский поклон. — Сгинь, нежить.

Ратберт не ответил. Простоял безмолвно несколько мгновений, а потом плашмя рухнул на пол и на глазах рассыпался прахом. Даже кости его превратились в серую слоистую пыль. Даже доспехи его съела ржавчина, а одежда истлела.

— Эвальд!

Я вздрогнул всем телом, повернулся на голос. Домино стояла в дверях и будто не решалась подойти ко мне. Я сам пошел ей навстречу, прижал к груди, зарылся лицом в ее волосы.

— Все хорошо, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Все так, как и должно быть. Пойдем, любимая. Тебе надо отдохнуть.

— Он... что он говорил?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Пугал меня. Но ничего не добился. Он стал прахом, а мы живы. И я люблю тебя.

— Эвальд, я так... Поцелуй меня еще раз!

— Я люблю тебя, Брианни.

— Я знаю. И я тебя.

— "Безумием вся наша жизнь полна так, что порой рассудок не спасти, и светит в окна факелом война, и призрак Зверя на моем пути. — Я сделал паузу, глядя в ее полные ожилания и тревоги глаза. — Но — Боже мой! — Любовь меня хранит; ведь перед ней и Смерть не устоит." Вот так, солнышко. Пойдем, не будем заставлять наших друзей ждать...

* * *

Наверное, это лунный свет разбудил меня. Потому что этот свет был первым ощущением наступившей реальности. Он падал из окна комнаты деревенской таверны, где мы накануне остановились на пути в Эшевен, прямо на постель: на полу и на стенах сплетались в замысловатый узор черные тени от ветвей растущего за окном дерева. И Домино, стоящая у окна, тоже вначале показалась мне тенью. Загадочной, молчаливой, таинственной.

— Ты не спишь? — спросил я, подняв голову.

— Что-то не спится. — Она не обернулась. — А ты спи. До утра еще долго. Слышишь?

— Что именно? — Я прислушался. Из коридора за дверью доносились звуки, похожие на фырканье лошади.

— Твой роздольский друг храпит на всю корчму, — хихикнула Домино.

— Тебя что-то тревожит?

— Просто сны. Странные сны. Не обращай внимания.

— Что тебе снилось?

— Море. Детство. Отец. И мой брат Джемар. Мне тогда было восемь лет. Мы стояли на палубе нашего корабля и смотрели на восход. И мне очень хотелось сказать папе и Джемару, как я скучаю по ним, но я не могла. Я подумала, что они не смогут услышать меня.

— Почему?

— Это было так давно. — Домино отошла от окна, подошла к кровати, легко и грациозно скользнула под одеяло, прижалась ко мне всем телом. Я нашел ее губы, и счет времени был потерян. Луна смотрела на нас в окно, но нам было все равно.

— Погоди, Эвальд, — Домино отстранилась от меня. — Я давно собиралась сказать тебе... Ты стал другим. Изменился.

— Разве сейчас стоит говорить об этом? Иди ко мне!

— Ты научился убивать.

Ее голос звучал так странно, что я вздрогнул.

— Господи, Домино, о чем ты?

— Когда мы встретились, ты был совсем другой. Такой наивный, добрый, трогательный. И совсем не злой. — Она положила голову мне на грудь. — Ты и сейчас не злой и не жестокий, но с тобой что-то не так. Скажи мне — ты научился ненавидеть?

— Нет. Я никогда не думал о ненависти. И вообще, почему ты об этом спрашиваешь?

— Когда мы сражались в Кале с мятежниками, я поняла, что ты перестал быть прежним Эвальдом. Мне показалось, что ты стал похожим на прочих салардов. И меня это испугало.