Хогвартс. Альтернативная история. 7

— Что, все так плохо? — спросил я, беря бутылку. Аберфорт усмехнулся.

— Да нет, — сказал он. — Жизнь, как говорится, налаживается. Слыхал, кто нынче министр?

Я отрицательно покачал головой.

— Кингсли Бруствер, — сказал Аберфорт.

— Ого! — воскликнул я. — И как меня выпустили?

Аберфорт сделал большой глоток.

— А ты знаешь, что они с Тейлором старые враги?

— Нет, — невинно ответил я, вспомнив их разговор в холле Хогвартса. — Понятия не имею.

Аберфорт вздохнул и еще раз приложился к бутылке. Я начал смеяться.

— Ладно, ладно, — наконец, сказал он. — Тут на днях в "Пророке" вышла статья — перемывали косточки всем Пожирателям, которых к этому времени успели поймать. О Тейлоре, конечно, больше всего понаписали... ну и о тебе пара слов. Оказывается, ты вроде как... хм... его близкий родственник. — Аберфорт поднял бровь. — Что скажешь?

-Тейлор говорил мне о своих догадках на этот счет, пока мы сидели в общей камере, и стражи, как водится, подслушали наш разговор. А появление информации в прессе доказывает, что мой следователь очень не любит проигрывать. Так сказать, маленькая месть Кеннета Грея.

— Не такая уж и маленькая, — возразил Аберфорт. — На Тейлора есть зуб не только у Бруствера. Тебе придется нелегко, правда это или нет.

Я усмехнулся, решив про себя, что пережить родство с Тейлором вряд ли будет сложнее, чем выбраться из Азкабана.

Аберфорт начал рассказывать, что за это время случилось в Хогвартсе. Знал он не слишком много. Все разрушенные участки были восстановлены, защитные заклинания наколдованы вновь, а исполняющим обязанности директора назначена Макгонагалл. Седьмые и пятые курсы уже вернулись сдавать экзамены, а остальные ученики наслаждались лишними неделями каникул.

Аберфорту было известно, что я числюсь среди Пожирателей-беглецов: их списки печатали в "Пророке", где публиковались все связанные с последними событиями новости. Новостей было много, но только на первый взгляд. Редакция и журналисты старались реабилитировать себя за месяцы исправного служения "террористической организации, незаконно удерживавшей власть", бичуя грехи своих прежних хозяев и призывая теперь к всеобщей толерантности. Министерство произвело чистку рядов, но эта чистка, по словам Аберфорта, оказалась довольно формальной: большинство из тех, кто запятнал себя в глазах победителей, просто переместились на должности ниже, хотя кое-кого отправили за решетку, в том числе Долорес Амбридж. Теперь излюбленной темой выступлений министерских представителей было "всеобщее пробуждение от зловещего сна", "снятие гипнотических чар" и "внутреннее сопротивление режиму".

Аберфорт занимался своим баром, почитывал газетные статьи, и так прошло три недели, а в начале четвертой в "Кабаньей голове" вдруг появился Клайв Пирс. Хотя они с Аберфортом никогда не встречались, это, как выяснилось, не мешало им последние месяцы состоять в деловых отношениях. Через подставных лиц Пирс покупал у Аберфорта мои картины и рисунки, и вся эта комбинация была единственной уступкой, на которую Клайв Пирс, обычно соблюдающий вооруженный нейтралитет с любой властью, пошел ради интересов Дамблдора.

Незадолго до своей смерти Альбус Дамблдор тайно посетил его и попросил заняться скупкой моих работ, которые я буду писать по заказу его брата. Аберфорт не имел выходов на этот рынок, а у меня должен был появиться убедительный мотив для регулярных визитов в "Кабанью голову". На логичный вопрос Пирса, зачем все это надо, Дамблдор, как водится, не ответил ничего конкретного. Теперь же Клайв Пирс просил, вежливо, но настоятельно, чтобы Аберфорт написал об этом в заявлении на имя следователя Министерства (а не Азкабана), занимавшегося делами Пожирателей, поскольку буквально на днях выяснилось, что меня тайно держат в тюрьме, а информация, которой Аберфорт располагает, поможет меня оттуда вытащить.

В то же самое время независимо от Пирса о моем местонахождении узнали преподаватели Хогвартса. Когда Аберфорт, без особого рвения согласившийся встретиться со следователем, в назначенный день явился в Министерство, то увидел там Асвинн, Флитвика и Луну Лавгуд с отцом. Учтя их показания, а также, насколько понял Аберфорт, показания самого Поттера, Министерство отправило запрос, о котором говорил Грей, и Азкабан неохотно признал факт моего пребывания в их стенах. После разговора Поттера с министром Бруствером Совету Визенгамота по делам Азкабана ничего не оставалось делать, как удовлетворить личную просьбу героя войны, и приказ о моем освобождении был подписан.

Однако Аберфорт не представлял, каким образом обо мне стало известно преподавателям. Если Пирс мог добыть информацию благодаря своим обширным связям, у профессоров подобных каналов не было. Я рассказал ему ту же версию, что и Грею — они догадались, что им врут, — но, судя по скептическому выражению лица бармена, он мне не поверил, хотя настаивать на ответе не стал.

После этого мы долго молчали, допивая пиво. Я опасался, что Аберфорт коснется тем, которые мне не хотелось обсуждать — его брат, Снейп, — но подумав, понял, что с точки зрения окружающих вся эта ситуация выглядит, мягко говоря, иначе. Вряд ли кто-то был в курсе, что Снейп ничего не знал о палочке Смерти, и уж точно никому не приходила в голову мысль, что Дамблдор мог о ней умолчать, поэтому для подавляющего большинства его согласие убить Дамблдора ради нейтрализации палочки выглядело полетом японского камикадзе на вражеский крейсер: Снейп понимал, на что идет; можно сказать, жертвовал собой во имя высокой цели. Тем более ни Аберфорт, ни профессора не могли вообразить себе все те идеи, что были у Дамблдора на мой счет.

Прикончив бутылку, я решил, что пора уходить, но прощаясь, не стал уточнять время своего следующего визита, плохо представляя, что меня ожидает в школе. Выйдя из "Кабаньей головы", я пешком отправился в Хогвартс, чтобы окончательно переключиться с азкабанских проблем на текущие. Сейчас, в спокойной и безопасной обстановке, все случившееся выглядело почти нереальным, однако вполне реальным было то, что на месте директора сидела теперь Макгонагалл, едва не взявшая меня в плен.

Хотя после неудачи с нейтрализацией палочки Дамблдор захотел обезопасить ее от меня (или, возможно, меня от нее), я не мог сказать, что месяц в тюрьме явился пустой тратой времени. Если бы не молчание портрета — что ему стоило рассказать о нашем походе за кольцом-крестражем? — я бы в ближайшее время вряд ли встретился с духом лиса, а одно это делало пребывание в Азкабане ценным опытом. Но то же молчание, многомесячное, терпеливое выжидание, как все обернется, казалось мне предательством, и оно в моих глазах не оправдывалось никакими высшими целями.

Глупо было негодовать на мертвеца, однако я ничего не мог и не хотел с этим делать. Слишком просто понять, простить, забыть. Это бы означало мир и покой, но что мне делать с миром и покоем?

Впрочем, в нынешней ситуации и то, и другое выглядело не более чем приятным заблуждением. Надежда на стабильность, счастье и процветание без всяких темных колдунов была иллюзорна, учитывая, сколько людей слышали о палочке Смерти и знают теперь ее нового хозяина. Наивно полагать, что со смертью Волдеморта плохие парни кончились, а Поттер не казался достаточно сильным магом, чтобы суметь сохранить такой привлекательный артефакт. "Ничего хорошего из этого не выйдет", думал я, идя по лесной дороге, и эта идея нравилась мне гораздо больше, чем мысль о вечном счастье, готовом вот-вот обрушиться на общество волшебников.

Наконец, впереди показался замок, высокая железная ограда и ворота, запертые на цепь. Я остановился перед створками и обхватил руками решетку. Справа виднелась берлога Хагрида и сам лесничий, мывший огромную бочку, а чуть левее, на берегу озера, стояла белая гробница Дамблдора.

— Я вернулся, — сообщил я гробнице. — Трудно было предвидеть этот ритуал, правда? Ведь при тебе Асвинн учила только тексты переводить. Не сомневаюсь, со следующего года практика рун опять будет под запретом: Макгонагалл — твой верный последователь. Нечего изучать Темные искусства, вдруг там окажется что-нибудь полезное?

Словно услышав мои слова, Хагрид обернулся. Оставив в покое бочку, он неторопливо зашагал к воротам посмотреть, кого это с утра принесло в школу. Я достал палочку и прикоснулся к цепям. Прежде ворота с готовностью подчинялись старшему префекту; откликнулись они и сейчас. Цепи поползли в стороны, и створки начали бесшумно раскрываться. Хагрид на секунду замер, а потом узнал меня, широко улыбнулся и ускорил шаг. Я закрыл за собой ворота и, хотя единственное, чего мне сейчас хотелось, это вымыться и привести себя в порядок, остановился поздороваться с лесничим, надеясь, впрочем, что его приветствие не будет слишком долгим.

71.

Через три дня после моего возвращения начались экзамены, готовиться к которым я не стал, проигнорировав даже историю. На меня накатило странное состояние, в котором сочеталась депрессия и приятная расслабленность. Несмотря на попытки оптимистично оценить тюремный опыт, Азкабан оставил во мне больше отрицательных, чем положительных следов. Теперь я чувствовал, насколько изматывающим было само пребывание там, с трудом восстанавливая нормальный режим сна и бодрствования. Выяснилось, что промежутки между сном составляли почти двадцать часов, и всю первую неделю время, в которое я хотел спать, практически никогда не приходилось на ночь.

Мое появление не вызвало заметной реакции, чему я был только рад, не желая ни с кем общаться, однако мой статус, о котором рассказывала Полина и который одно время был достаточно высок, вернулся на свое прежнее место. При первой же встрече в Большом зале Балстроуд одарила меня таким злобным взглядом, что я даже удивился степени ее разочарования. Наверное, теперь она считала меня кем-то вроде магглофила — а с ее точки зрения трудно было представить более презренное существо, — но мне было все равно. Я не вспоминал о ней в тюрьме и не собирался тратить энергию на разгадывание мотивов ее поведения сейчас. Дни между экзаменами я просиживал в библиотеке, беря у мадам Пинс не учебные пособия, а журналы, и не столько читая, сколько блуждая в собственных мыслях, воспоминаниях и неохотно думая о том, что же мне делать дальше...

После разговора с Хагридом я спустился в подвал и сразу отправился в душ. Посмотрев на себя в зеркало, я подумал, что Аберфорт, пожалуй, прав: такое впечатление, что в тюрьме меня держали на голодном пайке, хотя я никогда не испытывал голода и не мог пожаловаться на качество тамошней еды. Вероятно, дело здесь было в самом Азкабане, на разрушительное влияние которого намекал Грей, пытаясь вытянуть из меня согласие с ними сотрудничать.

Придя в спальню, я начал переодеваться, первым делом решив зайти к Асвинн. Флетчер, Нотт и Пирс уже проснулись и собирались вставать.

— Малфоя тоже отпустили, — сообщил мне Флетчер. — Еще в середине месяца.

— Плевать мне на Малфоя, — сказал я, надевая чистую футболку.

— А Крэбб погиб, — добавил он.

— И на Крэбба плевать.

Оставив их обсуждать мое возвращение, я поднялся на этаж, где находились комнаты Асвинн, и сел у стены напротив ее двери, дожидаясь, пока профессор выйдет к завтраку. Я хотел поблагодарить ее за то, что она откликнулась на переданную духом информацию, но когда Асвинн увидела меня, то не позволила ничего сказать и пригласила к себе в комнату, где без долгих вступлений взяла с каминной полки маленькую коробочку и вручила ее мне.

— Когда я узнала, что ты, наконец, выходишь, то нашла для тебя вот это. Взгляни.

В коробке лежала серебряная цепочка и медальон, похожий на тот, что висел на шее у самой Асвинн, однако в отличие от ее крадущейся лисицы, мой лис стоял на задних лапах: такими животных часто изображали на гербах.

— Это не амулет, — объяснила Асвинн, — а обычный медальон, в нем нет никакой магии. Но она появится, если ты станешь носить его и будешь регулярно видеться со своим духом. Поскольку ты прошел посвящение, тебе не нужно дожидаться его визита — ты сам можешь призвать его.

Профессора уже пережили этап празднования победы и вместе с министерской комиссией погрузились в экзаменационную суету. Мадам Помфри едва ли не при каждой встрече предлагала мне пару-тройку дней полежать в больнице. Макгонагалл здоровалась — в своей обычной манере. Флитвик просил зайти после сдачи экзаменов. Я делал вид, что все в порядке, но на самом деле никакого порядка не было: я чувствовал одиночество и заброшенность. Как ни странно, скучал я не только по Снейпу, о котором в школе было слишком много напоминаний, но и по Кэрроу. Мне не хватало его юмора и неформального общения, которого не позволяли себе другие учителя. Я не хотел выглядеть сентиментальным нытиком, но иногда мне становилось невероятно тоскливо, и в один из таких дней, после сдачи трансфигурации, стоявшей у нас вторым экзаменом, я решил немного отвлечься и посмотреть, что собой представляет карцер, куда Кэрроу то и дело грозился посадить учеников.

Спустившись по лестнице, я вставил ключ в отверстие, и дверь начала медленно открываться. В сопровождении нескольких шаров-светильников я подошел к карцеру и коснулся его палочкой, однако без пароля дверь на прикосновение не реагировала. Сперва я попробовал найти замочную скважину, а потом просто дернул за выгнутую металлическую ручку.

Карцер оказался не заперт. Распахнув дверь настежь, я увидел ведущую вниз каменную лестницу, ступеньки которой уже через пару метров исчезали во мраке. Отправив впереди себя шар-светильник, я начал осторожный спуск; чтобы добраться до последней ступени, мне понадобилось не менее минуты. Сразу от лестницы начинался узкий коридор. В первые секунды ничего необычного я в нем не заметил, но так было лишь до тех пор, пока я не наколдовал еще несколько шаров, осветив больше пространства.

Передо мной была самая настоящая картинная галерея. По стенам коридора висело множество полотен, больших и маленьких, в рамках и без, горизонтальных и вертикальных. Они были развешены как попало: некоторые находились на уровне груди, другие — едва ли не у самых колен, третьи висели так высоко, что их изображений было не рассмотреть. Картины создавались в разное время — одни написаны со средневековой условностью, на других уже присутствовала перспектива, — но в целом их стиль казался столь же однообразным и уныло реалистичным, как и стиль картин, висевших в школе наверху. Такое впечатление, что их писали два-три мастера, трудившиеся ради тщательного отображения сюжета и не стремившиеся вложить в свою работу собственное художественное видение.

Свет разбудил обитателей полотен, неизвестно сколько времени остававшихся в полной темноте. Персонажи немедленно оживились, и коридор наполнился устрашающими звуками, достойными только пыточных застенков. Сюжеты и герои этих картин разительно отличались от всего того, что было выставлено в верхних коридорах. Вероятно, именно сюда Кровавый Барон приглашал моего монаха, и раз уж я очутился здесь, имело смысл не только поглазеть по сторонам, но и найти его.