А может, Илан к ней несправедлив, и все это она сделала не благодаря, а вопреки своим мужчинам. Все-таки, женщине на мужской работе сложнее. Тем более если работа эта — глава городской полиции. Вмешиваться во всю эту кашу не то, что не хочется, а непонятно — как. В какой роли. Кого защищать, кого топить, если все в чем-то хороши и в непотребном хоть давно, да повалялись. Эх, тетя Мира. Ты боишься, что Илан пойдет по стопам своего отца и станет Черным Адмиралом, опухолью в организме Арденны. Между тем, бояться тебе надо, чтобы твой собственный сын, Аюр, не пошел по стопам своего отца, заносчивого и гордого господина Адара, на которого так похож. Из-за тяжелого характера и неумеренных амбиций не потерял бы Аюр годами заслуженное место и не оказался бы, как Адар, за бортом и вне закона.
Часть головоломки сложена, можно надеяться. Кто отрубил Эште руку, найти труда не составит. Нужно только прочесать регистрацию кораблей береговой охраны в гавани и график увольнений офицеров на берег, чтобы доказать догадку документальным свидетельством. Заодно проверить, не был ли кто в увольнении ранен.
Можно было бы подумать на подателя жалобы в гильдию, если бы Адар пришел просто лечиться. Но он выдал виновного своими признаниями и логичным желанием защитить сына. Девять из десяти — виновен Аюр, младший брат Джениша, сын госпожи префекта и Адара, ее бывшего начальника. Но это ерунда. Вопрос — за что Эште отрубили руку? Ни Аюр, ни даже сам Адар не те люди, что сделали бы это без веских оснований, несмотря на все их недостатки. Полицейская школа это не жук чихнул. И пусть у них не лучшим образом обстоит дело с дисциплиной, зато отлично с последовательностью причин и следствий.
А Эшта, как выяснилось, Номо не лечил. Зато лечил Палача, раненого в живот в один день с убийством Номо. Уважения к Эште, как к врачу, и к доктору Ифару, как к его преподавателю, у Илана серьезно прибавилось. Может быть, Эшта довел бы дело до благополучного исхода, вытащил бы Палача, не отруби ему Аюр руку. Но как все это спутано со смертью Номо, с нападением на 'Итис' и с братом Неподарка, сам черт шею поломает вместе с головой. А еще же Рыжий. Которого тоже кто-то подбил. И хофрский корабль в гавани, люди с которого мгновенно включились в общую путаницу. И, между прочим, Гагал, который настойчиво интересуется широтой применения в медицинской практике препарата из пьяного гриба — нитораса, несмотря на то, что в госпитале есть безопасная гиффа.
За этими мыслями Илана застал санитар, отправленный в храм феникса за отшельником. Найти для Палача душевное утешение у него не получилось — храмовый служитель где-то в городе провожал в последнее путешествие умирающего, и санитару удалось лишь оставить ему записку в чаше для приношений. К Обмороку обращаться Илан по-прежнему не хотел, а куда еще пойти, неизвестно. Во-первых, Илан сам недавно вернулся в Арденну, не знал ее сегодняшних реалий и даже в голове не держал ни малейшего предположения, к кому можно сунуться с подобной просьбой, кроме, разве что, доктора Арайны. Во-вторых, в Арденне и без того было негусто с храмами и священнослужителями. В свое время Черный Адмирал значительно сократил их удельный вес в обществе, причем, предпочтений особых ни для кого не делал. Пострадали все — и служители северного Единого, и адепты оракула Сатуана, и местные язычники, и приверженцы брахидского шаманизма, и даже еретики-сектанты от всех этих культов. Так что либо ждать, пока отшельник освободится, либо звать Арайну и не говорить пациенту, кто это, чтобы вместо душевного исцеления не нанести душевную травму. Либо вызвать на душеспасительный разговор самому (не хочется еще больше, чем снова звать хофрское посольство). Значит, подождать немного, благо Палач пока спит, и, если до завтра на записку никто не откликнется, наш выбор — доктор Арайна.
Додумать план действий не позволил приемник, в котором наконец-то прорвало. Флегмона в поясничной области спины, огромная, размером с суповую тарелку. Терпение у страдальца, видимо, не имеет пределов, потому что довести себя до такого состояния, не обратившись за помощью намного раньше, невероятно сложно. И некий юноша, который лез куда-то, вернее, к кому-то через железную ограду с заостренными сверху прутьями, его окликнул сторож, юноша поспешил и тут же заработал рваную рану бедра, заодно повиснув вниз головой и ударившись лбом о каменное основание ограды. Оба случая с тяжелыми осложнениями. Первый осложнен тем, что пациент категорически отказывается от наркоза ('я засну, а вы со мной неизвестно что делать будете!') На предупреждение, что под местной анестезией полностью обезболить не получится, поскольку под большую полость с гноем, расположенную глубоко, ввести анестетик невозможно, пациент обещал терпеть, а если очень больно — кричать. Если станет нестерпимо, подумал Илан, видимо, сорвется и сбежит. Второй случай был осложнен присутствием мамы юноши. Сначала мама кидалась на фельдшеров и санитаров, почти сбивая с ног, требовала немедленную помощь, потом, когда с бедняги срезали одежду, мама ушла в обморок и сама ударилась о стену головой. Из помощников в наличии только Никар, значит, приступать одновременно и делиться пополам — Накара на первичную хирургическую обработку раны, пока Илан иссекает флегмону, промывает полость, ставит дренаж и накладывает повязку, потом, по результатам, Никар либо шьет сам, либо уступает место Илану.
И дела пошли в привычном режиме. Пациент с флегмоной под скальпелем стонет, словно сейчас родит, Илан ориентируется в границах и степени обезболенности операционного поля по воплям пациента, работает на 'чуть-чуть потерпите' и 'всё-всё-всё', вспоминает доктора Ифара с его школой хирургии по живому, гноя много, в гное воспалившаяся атерома, капсулу без общего наркоза иссечь нельзя, а то и правда родит от боли, швы накладывать нельзя, пришедшая в себя мама считает, будто это ее сыночку плохо и рожает сейчас именно он, мама ломится внутрь, ее не пускают, потому что в операционной стены и полы кафельные, биться об них головой, согласно их с сыном семейной традиции, никому не рекомендовано. А что, нормальная работа, даже странно, когда все не так. Странно и подозрительно.
А на фоне всего этого возле предоперационной столкнулись Обморок и советник Намур. Сначала набычились друг на друга, но их быстро отрезвила бьющаяся в приступе паники мама, при каждом неподходящем звуке из-за двери идущая на таран. Примерно представляя себе, что происходит внутри, эти двое заняли оборону перед входом вместе с санитаром и, по донесенным до Илана чуть позже сведениям, сражались с мамой храбро, один даже облил ее водой и так почти привел в чувство. Поэтому, когда Илан вышел, в коридоре царил дух военного братства, крепкого единения перед лицом противника и чувства товарищеского плеча, так что разнимать политические дискуссии ему не пришлось. Почти успокоенная, слегка мокрая мама расплакалась, уронила пузырь со льдом, который ей дали приложить к ушибленному затылку, повисла у Илана на шее и объявила:
— Вы святой человек! Вы стольким людям помогаете, вам место на небе!
— Не торопите доктора, он нам пока что нужен здесь! — попробовал отцепить ее Намур.
Илан сделал ему знак, что сам разберется. Увел женщину в сторону, посадил возле фельдшерского поста и накапал в воду сердечных капель. До безразличного состояния успокаивать не стал — кто ее знает, пойдет домой и заснет на улице. Намур с Обмороком в два хвоста плелись следом. Обоим нужен, обоим срочно, но у Обморока приоритет, он по делам больного. Обмороку показалось, у Рыжего начинается жар. Илан пошел и проверил. Нет, не начинается. Все отлично с Рыжим, грустит только. Ну, а кому в его положении будет весело? Зато у самого Обморока ледяные руки и полупьяные глаза, того гляди съедет по стеночке, на этот раз без внешней уважительной причины. Уходить в посольство отказывается, говорит, не имею права, не могу, потом полушепотом добавляет: боюсь.
'Боюсь'. И предыдущее — 'Он не понял, за что'. Илан тоже не понял, за что отрубили руку Эште. Поймал себя на том, что опять жалеет всех. Подбирает рыжим оправдания — почему они врут. Страшно, кто-то пытался одного из них убить без видимой причины. Или убить обоих, один пес, первый умрет, второй с ним связан смертным обязательством. Перспективы неясны, предали свои, от которых никто не ждал. И предали жестоко. Вопрос: 'Боишься оставить одного или боишься вернуться один в посольство?' — готовый сорваться, не задал, вовремя остановил себя. Пусть сам расскажет. Или пусть кир Хагиннор его спросит, если сочтет необходимым. Но Обморок этот вопрос по глазам прочел и опустил голову. Возможно, и у него самого нет объяснения. Просто безотчетный страх перед будущим из-за настоящего, в котором творится какая-то неясная и непредсказуемая юхня. Зараза Мышь, подкинет слово в голову и сбежит. Зови ее на операции — сам этим языком не только заговоришь, но и задумаешь...
— Все будет хорошо, — сказал Илан. — Я попрошу принести и застелить вторую кровать и распоряжусь, чтобы к вам не входил никто, кроме медперсонала. Я за то, чтобы за больными ухаживали близкие люди, но до измождения доводить себя не нужно.
— Вы не дали знать в адмиралтейство, что мне необходимо встретиться с киром Хагиннором?
— Придите сначала в себя, мои хорошие. Кир Хагиннор — потом.
— Но...
— Чтобы связаться с силами, управляющими вашей жизнью, вам пока достаточно позвать доктора Илана. Не усложняйте свое положение, оно и так непростое. Хотя бы выспитесь. Кир Хагиннор — потом.
— Вы не понимаете...
— Уже более-менее начал понимать.
Обморок дернул головой. Спросил:
— Вы говорили с киром Хагиннором и он отказал в моей просьбе?
— Не напрямую. Но я слышал, как он предостерегает от разговора с вами других. Говорил о том, что Арденна не место для важных встреч, кто хочет говорить — едет к императору в Столицу. Мне жаль.
У Обморока на мгновение выступили желваки на скулах. Он не огорчился. Он разгневался.
— Простите, что затрудняю вас, — сказал он стальным злым голосом.
Возможно, подумал, что предостережение касалось самого Илана.
— Завтра будет новый день, — спокойным тоном отвечал Илан. — Для кира Хагиннора, в том числе. Все может измениться. И так, как вы совсем не ожидаете. Отдыхайте.
А Намуру не везет. Пока в операционной, вдобавок к швам на ноге, добинтовывали неудачливому юному любовнику разбитую голову, в приемнике случился судорожный припадок на фоне малярии, в легочном усиливающаяся стенокардия оказалась спонтанным пневмотораксом, на месте воздух откачали, легкое расправили, больная задышала, но ненадолго. Частота дыхательных движений быстро стала увеличиваться и вскоре оказалась вдвое выше нормы. Сделали повторную пункцию и привезли в операционную ставить дренаж. Без доктора Раура, за которым бегать далеко и долго, поэтому Илану пришлось самому. Причем, на доске плановых Илан внезапно обнаружил лобэктомию височной доли на завтра. План с подписью доктора Наджеда, когда успел образоваться здесь, неясно. Больной не в хирургическом, к операции его готовят в беспокойном отделении у доктора Арайны, и доктор Арайна в плане поставлен на вторые руки. С одной стороны, логика в этом есть, с другой, не очень-то это правильно.
В итоге советник Намур слонялся по коридору от палаты к палате, заглядывал к Эште, говорил с Актаром, сквозь приоткрытую дверь любовался на блюющего после наркоза героя-любовника в послеоперационной, обнимал за плечи его расстроенную маму и, выслушав чушь про великую любовь, ради которой герой готов на любые муки, тихо сказал через плечо его мамы наконец-то освободившемуся Илану:
— Не мучай парня. Добей.
Тут мама взвилась, и Намуру пришлось спасаться бегством.
— Я начинаю привыкать, — сказал советник чуть позже, дождавшись все-таки своей очереди на разговор. — Или прозревать. Скоро буду молиться на вас и вашу работу. Вопросы жизни и смерти за пределами госпиталя — просто упражнения в философии, пустая трепотня, высокопарные бредни. Насколько здесь все по-другому, тот, кто не видел, не поймет.
Поддерживать разговор в заданном тоне и на предложенную тему у Илана сейчас не было сил. Оказывать помощь в расследовании чего бы то ни было, хоть пути падения оторвавшейся пуговицы, тем более. Зато появилась надежда, что завтра по хирургии подежурит доктор Наджед.
— Пойдемте пить чай, — просто сказал Илан.
'Я не готов вас слушать', — Намуру не сказал. Может быть, зря.
Над Арденной уже, вроде бы, ночь. По крайней мере, темно, и огней в городе немного. Когда часто приходится заходить в операционную, начинаешь терять ощущение времени суток. Там время течет совершенно иначе. Кажется, что проходит пять сотых, на самом деле из жизни исчезла четверть стражи или больше. Выходишь обратно — время как время, иногда даже слишком медленно тянется.
В лаборатории жарко, пыхтит автоклав, двойные створки в кабинет распахнуты, чтобы прогрелись оба помещения. Поэтому в кабинете тоже жарко. Неподарок сгреб попону и диванные подушки в дальний угол, забился туда, как зверь в нору, не шевелится. Экстрактор нетронут, спиртовки сухие, поддон, на котором должны быть готовые флаконы, пуст. Правило 'не хочешь — не работай' пора отменять. Зато Мышь, пританцовывая и напевая, накрывает на кабинетном столе роскошный пир — три коробки с пирогами, печенье, сахарные конфеты, воздушные булки и тарелка с пирожными. Кого ждет в гости? Илана с Намуром? Или волшебника из имперской Столицы?
— Где ты все это раздобыла? — поинтересовался Илан.
— В кондитерской на спуске, — отвечала Мышь.
— Хорошо, я переформулирую вопрос: на какие шиши гуляем, Мышь?
— Я отработала декаду, мне дали денег в казначействе, — охотно сообщила она. — Много. Я не ожидала столько. Вот — проставляюсь. Вы же вина не пьете? А то я бы взяла и бутылку... Садитесь, угощайтесь, чай почти готов.
— Бутылку надо было взять, — сказал Намур.
— Не слушай, — улыбнулся Илан. — Советник дает не те советы.
— Я вообще не даю советов, — подвинул стул поближе к пирогам Намур. — Я жалуюсь на жизнь. Никому никогда не жаловался, только вам, доктор. Бутылки временами очень не хватает.
— Так и быть, — сказал Илан. — Я принесу бутылку.
Прошел по коридору к кабинету доктора Наджеда, открыл своим ключом дверь, нашарил в темноте коллекцию благодарностей в глубине шкафа и выбрал непочатую, с двойным акцизом и сургучной марочной печатью. Бутылки сейчас много кому не хватает. В лекарственных целях и строго по рецепту. Эште из-за пьяного гриба, Неподарку из-за брата, Мыши каплю в честь ее маленького праздника, ну, может, еще кто зайдет на пироги.
И не ошибся. Столичный волшебник появился из ниоткуда, стоило лишь про него вспомнить. Уже грел над автоклавом руки и улыбался Мыши.
— Что празднуем? — спросил Илана вместо приветствия.
— Мышь проставляется с первой получки, — объяснил Илан.
Мышь расцвела в центре внимания, ходила на цыпочках и лучилась такой улыбкой, при которой можно гасить лампы. Намур присмотрелся к благодарности, добытой Иланом в соседнем кабинете, присвистнул.
