Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

Кайя приходилось туго.

Он вновь замкнулся и помрачнел. Меня подмывало плюнуть на все приличия разом и увести мужа в какое-нибудь тихое, уединенное место. Вот неужели так сложно раз в жизни порадоваться за человека?

Нет, я понимаю, что вряд ли в глазах гостей являюсь поводом для радости, но... не во мне же дело.

— Не сердись, — Кайя сжимает мою руку. — Так всегда, когда людей много.

Я даже обнять его не могу, потому что так не принято. И отвечаю на прикосновение прикосновением.

— Яркая, — он все-таки улыбается. И злость моя уходит. — Никто из них не видит, насколько ты яркая. Они слепые.

И жестокие. Но я не должна думать об этом сейчас. У меня все-таки свадьба...

Наш с Кайя стол стоит на возвышении, не то для того, чтобы хозяевам было гостей видать, не то наоборот. Нашлось за ним место и могучей кучке уже в состоявшемся составе.

Магнус в темно-лиловом сюртуке строгого покроя. Неожиданно скромном и аккуратном. Манжеты рубашки чисты, да и сам он выглядит весьма солидно. Борода и та в косицу заплетена. Только улыбка прежняя, лукавая и, как мне кажется, счастливая.

Ингрид серьезна и, сказала бы, печальна. За меня переживает? Все еще не верит, что не все мужчины — сволочи?

Сержант, сменивший доспех на наряд в черных траурных тонах. И герб на груди — словно мишень. Он почти ничего не ест и не пьет, но с собравшихся в зале взгляда не сводит. Нехорошего такого. Тяжелого. Ждет нападения? Есть причины или скорее уж дань привычке?

Урфин, напротив, преисполнен незамутненного хмельного счастья, подозреваю, что источником его является Тисса, которой сия миссия весьма не по душе. Судя по выражению лица, девочка всерьез раздумывает над нанесением тяжких телесных повреждений. Даже интересно, что он ей такого сказал? Но если продолжит в том же духе, то серебряный кубок немалого веса вступится за девичью честь. И будет на завтрашнем турнире одним рыцарем меньше.

Впрочем, порой Урфин точно забывал о веселье и принимался шарить по залу взглядом.

Да, паранойя — она заразна.

Вот и Кайя велел убрать мою тарелку и кубок тоже. Он все пробует сам, а потом уже разрешает есть мне. Как-то сразу неуютно становится.

— Это мера предосторожности, — Кайя пытается скормить мне голубя, фаршированного перепелиными яйцами и травами. — На всякий случай.

— А если сам отравишься?

Смотрит на меня с умилением. Ну вот еще по голове погладь, заботливый ты мой.

— Яды меня не берут. Самое большее, что мне грозит — расстройство желудка. Хотя... это тоже было бы очень печально.

Воображение рисует занимательную картину предстоящей ночи. И Кайя, кажется, подсматривает — ну или я слишком уж громко думаю — но он сначала фыркает, медленно краснеет и ворчит.

— Нет, этого точно не будет!

Я надеюсь. Мы смотрим друг на друга и одновременно начинаем хохотать. Во многом это — нервный смех, но с ним уходит напряжение.

Гости шепчутся.

Завидуют, наверное.

Я замолкаю, лишь наткнувшись на преисполненный презрения взгляд. Леди Лоу сидит не так близко, чтобы испортить мне аппетит, но и не так далеко, чтобы не испортить вечер.

Черт бы побрал эту вседворцовую амнистию в честь великого дня...

Но среди фрейлин ее точно не будет!

А действо длится.

И длится, и длится...

Муравьиные вереницы слуг. Бочки вина. Горы еды.

Жареные лебеди, которых украшали перьями, и эти лебеди до отвращения походили на живых. Певчие птицы в меду. Заячьи почки. Огромные рыбины с высеребренной чешуей. Морские ежи в крохотных фарфоровых блюдах. Седло оленя. И жаркое из косули. Паштеты в ассортименте.

Улитки.

И полутонный бык, зажаренный целиком. Его так и внесли, на вертеле, точнее на толстом таком железном штыре, который закрепили на специальных крючьях.

Быка полагалось резать и раздавать гостям, причем исключительно мужского пола. Женскому полагались медовые лепешки из рук Нашей Светлости. В общем-то понятно: мальчиком острое и брутальное, девочкам — сладкое. До унисексуального свадебного торта здесь еще не додумались.

А может оно и к лучшему, что не додумались. Кайя, кромсающий быка с немалым профессионализмом — картина незабываемая. И ведь умудрился же как-то жиром не заляпаться. В отличие от Нашей Светлости, которой позорно не хватало сноровки. Оно и понятно, мы в первый раз замуж выходим, тем паче в столь экстремальной обстановке. А мед для кожи — полезно, но несколько несвоевременно.

И Кайя с самым серьезным видом целует руку, подбирая губами золотистые капли.

— Люблю сладкое.

Кажется, я краснею.

Все ведь снова смотрят. Все время смотрят. Ну и пусть себе.

Музыка меняет тональность. Становится резче, ритмичней. Люди встают из-за столов, и мне в этом чудится угроза. Я снова вижу толпу.

— Нет, Иза, нам всего-то надо перейти в другой зал, — Кайя не позволит случиться плохому. И мы идем, за нами выстраиваются гости согласно купленным билетам. Этакая человеческая гусеница. Хороводы водить станем? Я не против. Помнится, в детском саду было весело...

Новый зал отличается от предыдущего разве что отсутствием столов и наличием балюстрады. На балкончике — оркестр. Играют душевно, бодро, но танцевать Наша Светлость отказываются: не умеют.

Я пытаюсь объяснить это Кайя, но переорать музыку — задача непосильная. Да и выясняется, что танцев от меня не ждут. Вообще уже ничего не ждут, поскольку, доведя до противоположного конца зала, перепоручают фрейлинам. Девичий табун под мудрым руководством Ингрид прикрывают Сержант и Урфин. Их Сиятельство уже не сияют, но сосредоточены и даже нервны.

Нервозность передается мне.

Я позволяю увести себя, но на выходе все-таки оборачиваюсь. Как раз успеваю увидеть совершенный в исполнении реверанс леди Лоу перед моим мужем.

Вот тварь!

Глава 35. Один плюс один

Знаешь, потеря головы — это очень серьезная потеря!

...из случайных разговоров.

Кайя с трудом сдерживал смех: его никто и никогда не ревновал.

Раньше.

Нормальные люди не испытывают привязанности к чудовищам, пусть даже и полезным. И только Изольда способна вообразить себе, что Кайя нужен кому-то, кроме нее. Нужен, конечно, но не он сам, а скорее от него. Власть. Статус. Титул. Деньги. Возможности. Сотня вариантов, ранее казавшихся вполне естественными. Но больше ни один Кайя не устраивает.

— Вы не окажете мне честь, пригласив на танец? — поинтересовалась леди Лоу.

— Боюсь, что я слишком неуклюж.

Эта женщина закрыта на тысячу дверей и столько же замков, что, возможно, и к лучшему. В зале хватало темноты, и выносить этот гул, постоянный, назойливый, то нарастающий, то отступающий, чтобы дать передышку, было тяжело.

Но леди не принимала отказа.

— Прежде вы были не худшим партнером.

Что ей надо? Позлить Изу? Иза ушла... а если она всерьез расстроится? Надо было бы раньше объяснить, но Кайя не был уверен.

— Прежде, леди.

— То есть, теперь нашей дружбе наступил конец? — веер раскрывается на три четверти и описывает полукруг. И что это должно значить?

Что-то очень высокое и тонкое, недоступное пониманию Кайя. Как и желтые солнцецветы на корсаже. Надо бы Урфина спросить, он вроде бы этот язык вееров-цветов и жестов понимает.

— Леди, — Кайя надеялся, что говорит достаточно вежливо. — Боюсь, вы заблуждаетесь. Я точно знаю, кто мои друзья. И вас в их числе нет.

— Это печально...

— Скорее закономерно. Мне искренне жаль, если я оскорбил вас. Я хотел бы загладить вину...

— ...вы знаете, как это сделать...

Нежный взгляд. Полуулыбка.

И те же запертые двери.

— ...мое сердце всегда для вас открыто.

Будь сегодняшний день более спокойным, Кайя сдержался бы.

— Боюсь, не только для меня.

— Кто вам сказал такое? — какой искренне-оскорбленный тон. И веер вычерчивает очередной глубоко символичный вензель. Ну почему нельзя просто сказать все. Словами. — Ваша Светлость, при дворе полно завистников. Я стала жертвой клеветы. Вы должны покарать того, кто разрушил наше счастливое будущее!

Ее голос звенит, и те, кому случилось оказаться рядом, замирают. Завтра пойдет гулять новая свежая сплетня. И страшно подумать, какими подробностями обрастет эта и без того некрасивая сцена, которой бы быть не должно.

Одно не ясно: почему она решила, что может вести себя подобным образом?

— Леди, — Кайя наклонился, чтобы слышала лишь она. — Мы оба знаем, что будущее наше вряд ли было бы счастливым. Спокойным — возможно. При условии, что мы с вами нашли бы общий язык.

Возможно, она, наконец, поймет. И хорошо бы, чтоб не только она, но на это надеяться глупо. И леди Лоу закрывает веер. Она смотрит с почти сочувствием.

Они все здесь научились показывать эмоции.

Радость. Жалость. Злость. Ненастоящие. А Кайя, дурак этакий, верил, что так и надо.

— Знаете, вы очень изменились в последнее время, — сказала леди Лоу, не давая себе труда говорить тихо. — Я даже начинаю верить слухам...

— Каким именно?

— Тем, где говорят, что вас опоили...

Это что-то новенькое. Про шантаж Кайя уже слышал. Про собственную слабость тоже. Про внезапное безумие. А вот чтобы опоили — это впервые. Хотя версия вполне правдоподобная в глазах большинства, да и, если быть честным перед собой, почти правдивая.

— Тогда я жалею лишь об одном, — Кайя поклонился и поцеловал холодную руку. — Что меня не опоили раньше.

Двери нерушимы. Замки прочны. И злость ее — далекое-далекое эхо — призрачна. Неужели когда-то он всерьез раздумывал над тем, чтобы жениться на леди Лоу?

— Мне жаль вас, — сказала она, глядя равнодушно и без тени жалости в синих очах. — Над вами уже смеются. А скоро станут презирать. Вы явно не в себе, Ваша Светлость.

Наша Светлость злились.

Они уговаривали себя не беспокоиться, но вместо этого злились еще больше. А главное, злость приходилось прятать. И вместо того, чтобы швырнуть чем-нибудь тяжелым в стену во успокоение разбереженной души, я делала вид, что счастлива до изнеможения.

Нельзя же девочек разочаровывать. Они стараются.

Песню вот запели... грустную... и голоса такие еще, с надрывом.

Что-то там о тяжкой женской доле.

Не надо вслушиваться! Вот не надо было вслушиваться...

...про руки материнские ласковые, которые меня берегли, холили и лелеяли...

...про клетку, где меня заперли...

...про волю строгую отцовскую, что путь тяжкий напророчила из дома-то родного да в дальнюю сторону...

Этак я разрыдаюсь сейчас. А главное, действо-то идет по укорененному сценарию. Меня, с подвываниями и причитаниями — оглядываюсь на Урфина и вижу, что не только у меня тик нервный на почве фольклора начинается — ведут по лестнице, причем на каждую ступеньку роняют по зерну, красным выкрашенному.

А жизнь моя, согласно песне, становится все мрачней и мрачней.

Вот и супруг-деспот объявился. Душу мою терзает. В подземельях сырых томит, без света белого.

Я аж икать начинаю, главное, что в ритм.

А лестница тянется... песня длится.

Вот уж меня, разнесчастную, шпыняют всячески, куском хлеба попрекая. Работать заставляют с утра раннего и до ночи поздней. Встаю я раньше солнышка, а ложусь на небо звездное.

Так, не расплакаться!

Вон, Сержант уже рукавом глаза прикрывает. Урфин лицом окаменел, видимо, от осознания серьезности момента.

Наконец, лестница заканчивается. Но в коридоре слышимость даже лучше.

— Иза, — Ингрид серьезна, как баньши перед домом потенциального покойника, — вы должны заплакать.

Им недолго осталось. Вот моя краса тускнеет от непосильных физических нагрузок. Ибо работаю я в мужнином доме, аки проклятая. Овец стригу, шерсть чешу, пряжу пряду, потом тку, крою, шью... попутно рожаю детей, подымаю целину огорода, блюду порядок и честь... одной рукой жарю тефтели, другой — взбиваю сливки.

— Зачем? — я и вправду вот-вот разрыдаюсь. Ну есть у девушек талант страсти нагнетать.

— Невеста плачет в первый день свадьбы, чтобы потом всю жизнь замужем слезы не лить.

Аргумент, однако.

И на моменте, когда я ослабевшею рукой подношу к губам плошку с водой, а муж — скотина он, а не муж — приводит в дом новую жену, меня прорывает на слезы. Рыдаю от души. Очень мне мой светлый песенный образ жаль: героическая жизнь с печальным финалом. Как раз меня хоронят на берегу реки под вербой, чтоб дети мои разлюбимые не нашли и следочка могилы. И я там лежу тихо-тихо, как и приличная покойница, но лишь до тех пор, пока злая мачеха не начинает моих кровиночек на тот свет низводить.

Девицы плачут все. Но петь не перестают.

Вот это талант!

А мы, наконец, приблизились к пункту назначения. И Урфин, сдавленно всхрюкивая — явно, от избытка эмоций, ведь высшая сила поднимает меня на поиск справедливости — распахивает двери, более похожие на ворота.

Сержант проверяет помещение. Фрейлины завывают, я размазываю слезы по физиономии и одновременно в образе призрака терзаю местного лорда изложением своей несчастной жизни, домогаясь немедленной казни подлой разлучницы... и главное, не просто домогаюсь, но и варианты предлагаю.

Причем, сказала бы, интересные варианты. Некоторые запоминаю, не то, чтобы из желания применить немедленно, но просто на всякий случай. Мало ли чего в жизни случается.

Наконец, нас пропускают в помещение, а за закрывшейся дверью раздается просто-таки неприличный гогот. Ингрид морщится:

— Мужчины...

Мой призрак сподвигает лорда на переосмысление прожитых лет.

А я оказываюсь... где-то оказываюсь.

Галерея. Полутемные нефы, в которых мертвенно белеют статуи. И как-то вот песенка становится жутковатой. Снова дверь и очередная комната необъятных размеров. Куполообразный потолок расписан звездами. И колонны, без которых тут, как понимаю, ни одно помещение не обходится, в меру изящны, чтобы не загромождать пространство. Впрочем, его здесь хватает.

Стена с узкими окнами.

Витражи.

Никаких больше лебедей и лилий, но лишь огонь в сотнях обличий. Иные мне знакомы — рыжие цветы, узкие клинки и плети. Другие скорее угадываются. Я вижу ощерившегося волка. Во?рона с рыжими крыльями. Коня, поднявшегося на дыбы.

И рыцаря, который скрыт за всеми.

Отражением этого пламени — живое. Оно мечется в пасти огромного камина, гложет дерево и облизывает воск свечей.

В центре комнаты, стыдливо прикрытая тенями колонн, — кровать.

Песня смолкает — я так и не поняла, удалось ли мне добиться справедливости и казнил ли лорд злодеев. Вдруг становится не до этого.

— Это покои Лорда-Протектора, — поясняет Ингрид. — Вы теперь будете жить здесь. Справа — ваш будуар. Слева — Их Светлости.

Будуар. Ага. Учту.

А между ними — нейтральная территория. Удобно. Можно у себя сидеть, можно — ходить в гости. На чай... ну или еще зачем.

— Там, — Ингрид указывает куда-то во тьму, — гостиные. Гардеробная. Комнаты для слуг. И выход на центральную галерею. Здесь же вы будете... отдыхать.

Фрейлины шепчутся, хихикают, но как-то очень уж неуверенно. Понимаю. Эта кровать похожа на минимавзолей. Я представила себя, лежащей по центру с ручками, на груди скрещенными, с видом томным, в меру бледным.