Лёгкую, вполне объяснимую обстоятельствами. И прошла она так же просто, как началась.
— Да, Хикки, — сказал я, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Все джедаи. Я джедай, Бастила джедай… Бастила…
— Тонкое наблюдение: Вы много думаете об этом мясном мешке женского пола, Мастер.
— Да, Хикки. Много думаю.
— Предостережение: О Мастер!…
— Знаешь, что такое любовь? — перебил я его. — Любовь — это выстрел по коленям цели на расстоянии 120 километров из снайперской винтовки Аратекс с прицелом тройного увеличения.
— О-о-о! Мастер!… — почти провыл ХК-47, явственно охреневая от своей же собственной цитаты: естественно, этот диалог из игры я помнил наизусть и не собирался упускать случай набрать «очков влияния» на дроида. — О счастье! О радость!…
— Цыц.
— Да, Мастер.
— Ты старый солдат, Хикки, — сказал я, отчётливо сознавая, что не просто так подошёл ко мне дроид. Он ведь долго стоял в темноте, выжидая момента, когда я останусь один… он боялся предстоящей операции. Поэтому я не стал шутить про «не знаешь слов любви», а сказал прямо. — Тебя ждёт вершина твоей карьеры.
Он молчал, настороженно поблескивая окулярами.
— Малак, — сказал я. — Более крутой мишени у тебя ещё не было. И уже не будет.
— А вы, Мастер? — немедленно осведомилась эта наглая консервная банка.
— А я слабее Малака, — честно признал я. — Но меня-то ты всё равно не можешь убить: программные ограничения.
— Лицемерное сожаление: Да, Мастер… Но не беда: я компенсирую это массовым убийством мясных мешков на мостике «Левиафана». О, наслаждение!…
Я покачал головой:
— Хикки, Хикки, Хикки… Массовыми убийствами ты лишь обесцениваешь свой дар. Кто вспомнит десятки, сотни, даже тысячи твоих жертв через сто лет? Никто. Никому нет дела до рядовых.
«И в этом мире рядовые — все, кроме самых сильных Одарённых», подумал я, «включая меня. Как это ни обидно.»
— Ты должен убить Малака, Хикки. Только Малака. Это твоя главная и потому единственная задача. Не разменивайся на случайные убийства: на протокольного дроида не обратит внимания никто, а вот дроида-убийцу нейтрализуют задолго до…
В бронестекло иллюминатора резко постучали. Я вздрогнул и обернулся.
— Смена, молодой человек, смена! — донеслось с той стороны.
Голос Джоли звучал неестественно: для лучшей звукопередачи он прижался респиратором к стеклу и сейчас явно ухмылялся под маской. Ах да, я же отключил радиосвязь…
— Извини, Хикки, — сказал я, не в силах отвести взгляд от пространства снаружи. — Инструктаж закончим после. Бастила.
— Да, — ответила девушка.
На этот раз я почувствовал её приближение. И молча протянул руку за дыхательной маской.
Мы надели респираторы, впустили в шлюз Джухани с Биндо, а затем вышли наружу сами.
Впервые в жизни я стоял на поверхности космического корабля, в открытом космосе. Ну, почти открытом: от гибели в безвоздушном пространстве нас отделял тонкий слой плёнки. Оставалось верить, что материаловедение в далёкой-далёкой галактике продвинулось несколько дальше уровня земного целлофана.
Давление в «колоколе» было намного ниже стандартного. Закрытые пластырем уши ломило знакомой самолётной ломотой. Я чувствовал, как, несмотря на заранее закапанный глицерин, высыхает жидкость в глазах.
Мы с Бастилой посмотрели друг на друга, синхронно сморгнули и сделали первый шаг по обшивке «Левиафана». Гравитация здесь была ниже, но магнитные набойки держали крепко, умно ослабляя натяжение поочерёдно для каждой ноги.
Всего пара метров отделяла нас от выбранной под разделку плиты. Я видел глубокие выемки, оставленные световыми мечами предыдущей смены, принайтованный ящик со взрывчаткой, контейнеры для обрезков: вынутый материал нельзя было выбрасывать в пространство, на космических скоростях даже мелкий кусочек металла мог серьёзно повредить «Варяг».
Обшивка звездолёта — это совсем не то же самое, что внутренние переборки. Резать её намного сложнее и утомительнее. Мы с Бастилой обменялись жестами, распределяя фронт работ, я пристроился у края разреза, включил световой меч, сосредоточился…
И услышал звук, который никак не мог слышать.
Потому что звук — это колебания воздуха. А в безвоздушном пространстве колебаться нечему.
Тем не менее, я отчётливо, не столько ушами, сколько всем телом чувствовал низкий, уверенный визг двигателей. И доносился он снаружи, через тонкую плёнку, отделявшую нас от вакуума.
— Что за бред… — пробормотал я в маску респиратора. — Истребители… Бастила, он поднял истребители!
Судя по расширившимся глазам девушки, звук движков мне не померещился. К сожалению.
— В шлюз! — так же невнятно, как я сам, прокричала джедайка.
И мы кинулись к «Ла Фудру».
Но не успели.
Визг истребителей усилился, приближаясь. Обшивку под ногами встряхнуло, как куклу в зубах весёлого пса. Я повернулся, хватая Бастилу за протянутую руку.
Впереди громыхнуло короткой очередью. Пластырь и разреженная атмосфера «колокола» смягчили удар по ушам. Со стороны «Ла Фудра» в нас полетели какие-то ошмётки, свет разрывов на мгновение осветил обшивку линкора и внутреннюю поверхностью плёнки. Испуганно обернувшись и задрав голову, я в один взгляд понял произошедшее.
Наконец-то сработали пиропатроны.
67.
Если что-то может пойти не по плану, оно пойдёт не по плану. Если что-то не может пойти не по плану, оно всё равно пойдёт не по плану. Поэтому идеальный план должен быть таким, чтобы желаемая цель с равной вероятностью достигалась и в случае его успеха, и в случае провала.
Примерно такие мысли прокрутились у меня в голове в тот момент. Умные, совершенно бесполезные и очень, очень мимолётные. Потому что события продолжали развиваться с убийственной быстротой.
Сработавшие пиропатроны не только разделили сцепленные пуповиной кораблики, но и оттолкнули их друг от друга. «Ла Фудр» присел на посадочных стабилизаторах, «Варяг», напротив, приподняло и стало относить в сторону от линкора. Плёнка натянулась, даже в разреженной атмосфере «колокола» было слышно, как скрипит и тянется материал.
Я ещё крепче ухватил Бастилу за руку и кинулся к шлюзу брандера. Впрочем, ещё неизвестно, кто кого подгонял: опасность девушка видела не хуже меня.
Цокая набойками, шатаясь, мы бежали к «Ла Фудру». Когда до шлюза оставалась всего пара шагов, линкор снова встряхнуло. Мы невольно остановились, удерживая равновесие.
Не знаю, что там произошло. Видимо, Карт в пилотском кресле пытался удержать яхту, но в системе из трёх космических кораблей, под огнём истребителей, среди взрывов… видимо, ему просто не удалось ничего сделать.
Громада «Варяга» развернулась у нас над головами, край яхты упёрся в пилон «Ла Фудра», и брандер, вспарывая посадочными ногами обшивку линкора, стал надвигаться на нас. Входной люк шлюза сразу сделался далёк и недоступен, а вектор бега мгновенно поменялся на противоположный: очень не хотелось оказаться раздавленными.
Два джедая — это сила. Бежали мы, несмотря на разреженную атмосферу и прочие странные обстоятельства, быстро. И вполне могли бы от «Ла Фудра» убежать. Но тут кончилась «беговая дорожка»: прямо перед нашими ногами оказалась вырезанная в обшивке выемка, за которой трещала и трепетала туго натянутая плёнка «колокола».
Деваться было некуда, и мы с Бастилой не сговариваясь прыгнули в выемку. Тут только я заметил, что джедайка потеряла респиратор. Дышала она тяжело, но быстрым кивком дала мне понять, что пока справляется.
«Ла Фудр» грохотал всё ближе. Я запоздало схватился за тангенту связи. Сквозь разноголосый шум в ухо вломился срывающийся голос Карта:
— Генерал! Приём, генерал!…
Даже нарушив бессмысленное теперь радиомолчание, Онаси не хотел называть меня по имени.
— Генерал Кеноби на связи! — принимая игру, которая вряд ли кого-то могла обмануть, сдавленно закричал я в маску. — Ка… пилот Альфа, пилот Альфа, приём!
Последовал чрезвычайно краткий обмен радостными и возмущёнными воплями, который я сейчас не только не могу, но и не желаю вспоминать в деталях. Я вообще очень слабо помню происходившее в те драматические минуты. И почти не знаю, как принимал те решения, которые принимал.
Нас действительно обнаружили.
Удержать «Варяг» было невозможно.
Добраться до шлюза «Ла Фудра» мы не успевали. А если бы и успели, это ничего бы не дало: переход между кораблями уже отсутствовал.
И хуже всего: крыло истребителей «Левиафана» разворачивалось на второй заход.
Мы лежали в выемке, вжавшись в застывшие потёки металла на дне. Обшивка линкора содрогалась: «Ла Фудр» продолжал своё движение. Где-то далеко за пределами «колокола» надсадно визжали движки истребителей. Всё происходящее занимало намного меньше времени, чем описание всего происходящего.
— Уходи, Альфа, — выговорил я онемевшими вдруг губами.
— Что?!. — отозвался наушник.
Я встретился глазами с Бастилой. Зрачки её расширились, девушка всё так же тяжело дышала…
— Да, — сказала она одними губами, тут же поджимая их знакомым решительным жестом.
— Уходи, — повторил я. — Альфа! Улетайте! Уводи «Варяг», улетайте!
— Генерал, я вас не брошу!…
— Улетай, Карт, это приказ! Ты знаешь, что делать, ты… солдат! Улетай, спасай команду, делай, что должен, немедленно!
— Мак!…
— Это приказ! Отбой. — крикнул я, сдирая пластырь и вытряхивая из уха зёрнышко рации. — Отбой…
Барабанная перепонка отозвалась болью, словно мою голову пытались выжать через ухо. Мою пустую голову.
Что же я наделал?…
— Мак, — просипела Бастила, хватая меня за руку. — Что теперь…
Я еле слышал её голос в разреженном воздухе: «Ла Фудр» приближался, крушил плиты обшивки, и сотрясение металла чувствовалось всем телом. Было ясно, что девушке тяжело дышать, и я подумал, что надо бы отдать ей свой респиратор. Но джедайка, не отпуская моей руки, покачала головой, сосредоточилась, как всегда делала во время медитации… и румянец вернулся её щекам, синева отступила от искусанных губ. Бастила раскрыла глаза и слабо, но ободряюще улыбнулась.
Что же я наделал.
«Что же я наделал», снова и снова жужжало в голове.
Будь я писателем, обязательно отложил бы описание последующих событий на потом. А сейчас вставил бы какой-нибудь занимательный флешбек про свою жизнь на Земле, про детство, котиков, учёбу, первые влюблённости и так далее, и тому подобное. «Жизнь промелькнула перед глазами» или как-то так.
Ну, раз законы жанра обязывают… а впрочем, к чёрту ваши законы. Я ведь не писатель. Я дебил, умудрившийся остаться без скафандра на внешней поверхности вражеского космолёта. Самостоятельно лишивший себя всякой надежды на спасение. Да ещё и втянувший в эту фатальную передрягу любимую девушку. Которую, кстати, до сих пор даже ни разу не успел поцеловать.
Поэтому я просто, безо всякой литературности расскажу, что было дальше.
А дальше было вот что.
Привлекая внимание Бастилы, я сжал её ладонь, вынул из рукава световой меч и указал вниз, на дно выемки. В ответ она достала свой меч.
Всё было предельно ясно: успеем прорубиться внутрь «Левиафана» — будем жить. Какое-то время. Нет — нет. Помру нецелованным.
Мы переглянулись, расставили ноги и руки, упираясь в неровные края выемки, занесли рукояти мечей…
Громыхнуло. На этот раз совсем иначе, глуше и тяжелее, словно звук шёл из нутра самого «Левиафана». Скрежет сминаемой обшивки прекратился. В первый миг я инстинктивно обрадовался этому: значит, движение «Ла Фудра» остановилось. А в следующий момент понял, почему.
Несостоявшийся брандер оторвался от поверхности линкора. «Ла Фудр» относило в космос.
Как очень быстро стало ясно, вместе с нашим «колоколом».
Всё заняло буквально несколько секунд. Плёнка натянулась так, что её поверхность стала почти плоской, зажимы по краям заскулили и начали отказывать один за другим, всё быстрее и быстрее. Застывая на лету, полетели тугие брызги гермогеля. Первая узкая щель превратилась в разинутый рот, через который в открытый космос с сиплым хохотом утекала наша разреженная, но удивительно родная мини-атмосфера.
В растерянности и отчаянии я посмотрел на Бастилу: мало ли, сам я в космосе новичок, не всё понимаю… Судя по распахнутым глазам джедайки, дело было дрянь.
Я повернулся к «Ла Фудру»: кораблик величественно уносило к звёздам.
Я повернулся к краю «колокола»: «колокола» больше не существовало, плёнка разошлась по всей длине сектора и готовилась улететь вслед за брандером. Давление падало, я чувствовал, как лопаются первые капилляры в коже.
Что должно быть дальше? Респиратор поможет продержаться какое-то время, затем кровь хлынет носом, сразу разлетится застывшими каплями… нет, в космосе сразу ничего не остывает, это миф… значит, и я сразу не остыну, потому что теплообмен… какой теплообмен, о чём я думаю? Бастила!
Я обернулся к девушке. Глаза её были плотно закрыты, губы сжаты в тонкую решительную линию.
У неё ведь даже маски нет!
Я кинулся к ней, схватил одной рукой за плечо, другой сорвал с лица респиратор… предварительно сделав глубокий вдох про запас.
Бастила раскрыла глаза. Я видел, как сухо блестят белки: нарастающий вакуум пил влагу. Девушка оттолкнула протянутую маску, словно перестала понимать происходящее. Кричать было уже бессмысленно, объясняться жестами бессмысленно. Я снова попытался натянуть на девушку респиратор, она опять оттолкнула мою руку, маска вывернулась из пальцев, улетела не знаю куда…
«Она же задыхается, наверное, мозг начал умирать!…», пронеслось у меня в голове.
И тогда я сделал единственное, что пришло мне в голову: схватил Бастилу обеими руками, притянул к себе и изо всех сил прижался ртом к её плотно сжатым губам.
«Живи, любимая!», пронеслось у меня в голове.
А, может быть, и не пронеслось. Кажется, это я уже после придумал. Когда со стыдом и тайным удовольствием вспоминал описываемые события.
Над нами трепетал уносимый в никуда «колокол», под нами грозно дрожал вражеский звездолёт, вокруг нас воцарялся окончательный вакуум. А мы стояли посреди открытого космоса, без скафандров и надежды на спасение, слившись в первом и, очевидно, последнем поцелуе.
Не поверите: в тот момент я был совершенно и бескомпромиссно счастлив.
68.
Затем мы, конечно, задохнулись, замёрзли и умерли, я загрузился с последнего автосохранения…
Ха! Поверили? Зря.
