Черные культы и некромантия, бесчисленные склепы и общий упадок, срок жизни не более восьмидесяти лет; бесконечные междоусобные конфликты и внутренняя нестабильность, загнанные в угол Верные и распоясавшиеся "люди короля"... И все же Нуменор, словно пчелиная матка, вновь и вновь извергал из себя отряд за отрядом. Некоторым нуменорцам, особенно, обитателям средиземских колоний, это претило настолько, что они бросали все и уходили, куда глаза глядят. И нередко глаза их глядели именно на восток, на грозную Черную Крепость. Они приходили в Барад-Дур и оставались там жить, или, уже на стороне Мордора, уходили в глубь Средиземья, чтобы основывать там поселения или жить среди харадрим и вастаков.
Повелитель приветствовал их приход; он старался привлечь на свою сторону как можно больше сторонников. Но — он не лгал тем, кому сулил многие блага на службе у него. Они получали то, чего просили — кто земель, кто власти, кто знаний. А кто и просто спокойной жизни подальше от экспансии Нуменора. Так в Средиземье появились те, кого стали называть Черными Нуменорцами.
С тоской и презрением смотрели на нынешних нуменорцев Улайри-нуменорцы. Они-то сохранили память о былом величии Эленны, которая ныне существовала лишь в их памяти. И все больше напоминала им бывшая родина раковую опухоль на теле Средиземья. Тиндомэ, потомок королевского рода, не мог без гнева смотреть на нынешних королей... Но Ар-Паразон превзошел все их мрачные ожидания. Они прекрасно знали его еще с мальчишеских лет, когда тот устраивал бесконечные походы на Мордор. Великим воителем называли его солдаты, но основное его величие держалось на том, что он не жалел войск ради крохотной победы; а каждую победу ему приходилось вырывать все с большими потерями.
Великий воитель Паразон всегда испытывал неудержимую жажду прославиться среди своих воинов. Сперва он был глупо щедр — все завоеванное раздавал войскам, сам оставаясь весьма беден, по их меркам. Взойдя на престол, ему понадобилось нечто новое — и забава нашлась. Узнав от военачальников, что поражения Нуменора в Средиземье превосходят числом победы, король приказал собрать всех воинов в армаду, которой еще не видел свет со времен Войны Гнева. И — отправился в Средиземье. Паруса его эскадры затмевали свет солнца на закате.
Он высадился в Умбар и шел вместе с бесчисленным войском на Барад-Дур, пока ему не надоело идти по пустынным землям. К тому же, спесивому и вздорному королю пришло в голову, что негоже ему идти к этому жалкому Саурону, пусть тот сам приползет к нему. С каковым известием и разослал герольдов в направлении Барад-Дур. Улайри были потрясены такой наглостью — но получили четкий приказ оставаться в Сторожевой Башне, что бы ни произошло.
А Повелитель пришел к Паразону. Пришел лично, просто прискакал в его лагерь, один, без свиты, в простой одежде и со склоненной головой. Хотя за его спиной и были мощные армии, пусть и менее численные, но готовые принять бой. Но — это было слишком примитивно для Артано. И все соответствовало его замыслам, которые он вынашивал не одну сотню лет. Он говорил с Паразоном, и принес ему ленную клятву, и кланялся после каждой фразы. Но, как и рассчитывал Артано, Паразон оказался недоверчив. Он повелел свежеиспеченному вассалу отправляться с ним в Нуменор. Артано так и старался разыграть скорбь и гнев, чем подстегивал Паразона забрать его с собой.
Девятка следила с изумлением и восхищением за разыгрываемым спектаклем. Эта интрига превосходила все, что они видели до сих пор, по своей хитрости и коварству. Давней целью Повелителя было попасть лично на остров — и вот она осуществлялась; а король Ар-Паразон Золотоликий был именно тем человеком, которого он ждал многие годы. И вздрогнули четверо из Улайри, когда Повелитель ступил на корабль, поняв, что их бедная больная родина ныне обречена.
Тиндомэ был оставлен в Средиземье наместником, и старательно выполнял все указания Повелителя. Они прекратили нападения на Нуменор и отвели войска на давние границы, деланно смирились — но через некоторое время вновь начали собирать и готовить войска, теперь уже в тайне. Они знали — Повелитель вернется. И Тиндомэ называли его Правой рукой, ибо и впрямь он был ею. Железным кулаком, бьющим без промаха.
Повелитель и впрямь вернулся — с трудом сумев создать себе зримый облик после гибели Нуменора. Теперь немногие могли выдержать его взгляд — нет, он вовсе не был уродлив или ужасен на вид, как говорили многие, хотя мало кто видел его с тех пор. Но в его облике отразились переполнявшие его чувства — жажда новой мести и сила для ее осуществления. Мертвенно бледное лицо с красивыми, но навек застывшими мраморным ликом чертами, абсолютно черные глаза, из которых били двумя молниями короткие недобрые взгляды, выдержать которых не мог никто. Все та же прекрасная фигура. Он пугал своей нескрываемой мощью, нечеловеческой силой, которая исходила от него.
А Улайри было все равно. Они не обращали внимания на внешний облик — они и сами были весьма непривлекательны для посторонних. Ведь суть Повелителя не изменилась — они чувствовали это. Но перенесенное развоплощение сильно изменило его характер, теперь он был намного жестче, злее и упрямее. Девятку он благодарил за верную службу. И, конечно, особые похвалы пришлись на долю Тиндомэ. Все вернулось на круги своя.
Когда был захвачен Минас-Итиль и стал Минас-Моргулом, и дым Белого Древа разнесся по всему Средиземью, Тиндомэ стоял рядом с Повелителем. Он радовался скорому возвращению былого могущества Мордора, скорому — не прошло и десяти лет — исполнению мести, силе своего Повелителя. Их связывало уже так многое; они понимали друг друга с полувзгляда, обрывка мысли. Он понимал, как изменились они оба за минувшее время. Тиндомэ не узнавал себя в воспоминаниях — неужели он когда-то был так слаб и наивен, так ярко на все реагировал? Теперь он ощущал себя холодным клинком, бьющим без промаха, не разменивающимся на мелочи. Это было приятное чувство — ничто не мешало ему думать, ничего не беспокоило. Он полностью владел собой — ни посторонних мыслей, ни странных ощущений тела. Покой и уверенность в своей силе. Молчаливое, не требующее ежечасного выражения, преклонение перед Повелителем, уверенность в его превосходстве и мудрости.
Он всегда был чуть отстранен от прочих Улайри — не оттого, что считал себя выше, просто ему всегда нужно было быть немного не в фокусе происходящего, чтобы иметь возможность взглянуть на все со стороны. Он умел управлять ими так, что Девятка никогда не замечала его давления, но умел добиться выполнения своего замысла. Тиндомэ всегда чувствовал за спиной их мощную поддержку, верность и преданность, но никогда не злоупотреблял ею.
С Повелителем было труднее, чем прежде — он это ясно видел. Некоторые замыслы Артано теперь казались ему ненужными и безнадежными. Тиндомэ всегда старался донести свое мнение до Повелителя, надеясь, что это послужит к вящей пользе для дела. Часто его возражения вызывали резкое возмущение и гнев Повелителя — но Тиндомэ не сдавался. Ему приходилось быть упрямым. Выдерживать гнев Повелителя было трудно, Тот мог начать сыпать оскорблениями и незаслуженными упреками. Тогда Первый силой воли закрывал глаза и слух, стараясь не замечать ничего. И если все же следовал приказ — выполнял его со спокойной душой: он ведь сделал все, что мог. Это непоколебимое спокойствие раздражало Артано больше чем все возражения вместе взятые. Но — Тиндомэ изменять своей манере не собирался.
Последний Союз — тогда он еще звался Великим. Осада. Все это не было чем-то страшным, просто очередная неудача — он видел такие уже не раз, и всякий раз Воинство Барад-Дур поднималось с новой мощью. Поражение в Дагорладе было грандиозным — но еще не безнадежным, да и не было в том вины кого-то со стороны Мордора, просто воинство Союза превосходило их войска вдвое. Но — так называемая осада была лишь полукругом стоящими армиями людей и эльфов, большая часть которых осталась лежать на полях Дагорлад. И тех и других противников было теперь до смешного мало. Но — у Мордора сохранялась возможность набрать войско на юге и востоке. А у сил Света — такой уже не было.
И — как снег на голову — вызов. Повелитель вышел на бой. Девятке он отдал распоряжения на случай возможного поражения — а они слушали в пол-уха, из вежливости: даже не верили, что это хоть сколько-нибудь возможно. Приказ был четким — на время поединка не покидать пределов Башни до тех пор, пока он не вернется в нее лично; если не вернется — уходить в разные стороны Средиземья, вербовать войска и ждать его возвращения. Не мстить и не лезть в бой. Ждать его. Строгий приказ.
А — поединок что-то не напоминал рыцарские турниры. Когда пал Гил-Гэлад, тут же, не давая Артано передышки, меч подхватил Элендил. И Улайри видели, что силы Повелителя начинают ослабевать; а рядом с соперниками стояли Элронд и Кирдан, пользуясь Силой своих Колец для помощи своему бойцу. И все же был сражен и Элендил, и разбит его меч, и Артано уже собрался заговорить с оставшимися, предлагая им уйти — но тут из-за их спин выскочил Исилдур и, подхватив обломок клинка, ударил им Артано, едва успевшего принять защитную стойку. Удар пришелся в горло.
Кто сказал, что Улайри бесчувственны, что они не знают ни любви, ни скорби? Единый стон вырвался из девяти сердец, и услышавшие его — запомнили навсегда. Клятва, данная невзначай удержала их от того, что казалось единственно верным — броситься мстить. Но — эту боль они запомнили навсегда. Клятва не дала им расстаться, она сохранила единство Девяти — но теперь казалось, что все напрасно и возврата не будет. Разве по силам кому-нибудь возвратиться дважды?
Распределив обязанности среди Девятки, Тиндомэ отправился на восток и вернулся — пусть и через почти сто лет — с огромным войском вастаков. Долгих пять лет оно опустошало владения Гондора, прежде, чем было разбито войском короля. Тогда Тиндомэ вернулся на руины Барад-Дур и жил там, никем не замеченным, поддерживая связь с всей Девяткой, которую разбросало про всему Средиземью, от крайнего Севера — там были Восьмая и Девятый, до самого дальнего предела Харада, куда вернулась Шестая, прихватив и любимую подругу — Пятую, Седьмого занесло аж в неведомые никому доселе северо-восточные земли. Третий ушел к вастакам, Второй и Четвертая — тоже в Харад, но ближе к Гондору. Все они трудились день и ночь — учили и лечили, проповедовали и обучали, вербуя сторонников и подготавливая новые армии. Они ведь поклялись.
Тиндомэ был их объединяющим и связующим звеном, лишь он один обладал достаточной мощью, чтобы поддерживать связь на таком расстоянии. Он тихо, стараясь не попадаться никому на глаза, жил практически среди руин и камней. Улайри не нужна пища, ему не нужна вода. Вот только отсутствие книг раздражало. Иногда он даже ездил в Пеларгир и даже в Гондор, в котором правил король Фластур — чаще ночью, скрытно. Ему нужны были книги и только; еще хотелось услыхать новости из первых рук.
В одну из таких поездок он медленно ехал на коне вдоль живой изгороди небольшого дворца в Осгилиате. Его внимание привлек огонек свечи, едва различимой в темноте даже с его зрением. Кто-то стоял в темноте у колючего кустарника с этой свечой в руке, в темных одеждах и совершенно неподвижно, так, что даже он не слышал ни звука. Приглядевшись с помощью магического зрения, он понял, что это женщина и к тому же молодая. Отчего-то ему стало любопытно. Он накинул поглубже капюшон, чтобы не испугать ее своим видом и одним прыжком перемахнул изгородь. Незнакомка не вскрикнула, даже не вздрогнула. Молча подняла на него из-под черной накидки глаза и посмотрела в упор на незваного гостя. Его поразила ее внешность — молочно-белая кожа, смоляные волосы и глаза — на пол-лица — темные, как ночь. Она показалась ему ослепительно, небывало красивой. Пожалуй, первый раз он подумал так о женщине. Он поклонился ей, как мог изящно:
— Кто вы, госпожа?
Она внимательно смотрела за его движениями, без страха, но и без любопытства:
— Берутиэль.
Голос был тихий, как шелест травы. Опальная королева, королева-ведьма? Так вот она какая...
Он приезжал в этот дворец так часто, как мог. Получалось не чаще, чем раз в полмесяца, и это было тяжело для него. Странная она была, королева Берутиэль. Тихая, отстраненная от всего, молчаливая и мало интересующаяся всем вокруг. Всегда одевалась в черное с серебром, не любила света дня, предпочитая бодрствовать ночью. Лишь через долгое время Тиндомэ сумел выпытать, что она обладает даром, подобным тому, что был у Пятой — проникать сознанием сквозь время, путешествуя мысленно в событиях прошлого. Это занимало большую часть ее будней, оттого она удалилась прочь от шума двора.
Он нескоро рассказал ей, кто он — и был удивлен, когда она очень обрадовалась и начала расспрашивать его обо всем, связанным с Тьмой. Она, в свою очередь, рассказывала ему о своих видениях, все это совпадало с тем, что говорил когда-то Повелитель. Эти видения были, по сути, единственным, что интересовало королеву в жизни. Она собирала предметы, связанные с историей Ангбанд, одевалась подобно тем, кто когда-то населял Железную Твердыню, думала большей частью только об этом. Видение последних боев Войны Гнева было самым ужасным из всех ее путешествий — и все же именно его она вызывала в себе вновь и вновь.
Они были необыкновенно схожи почти во всем — в привычках, склонностях, потребностях. Оба любили больше всего тишину и ночной сумрак, спокойные беседы, а больше бесед — молчание, в которое вкладывали больше смысла, чем многие — в речь. И все же была разница — королева жила безнадежно ушедшим прошлым, а он — настоящим. Он любил ее — эту хрупкую маленькую женщину с длинными косами, которая улыбалась только с ним, только при нем оживала хоть на немного — любил ее сейчас и здесь, так как мог через всю свою нечеловечески спокойную сущность. Ему нравилось прогуливаться с ней по саду и сидеть в просторных пустынных комнатах дворца у ее ног, брать ее руки — тонкие, еще холоднее, чем у Улайри, стараясь их согреть силой магии. Нравилось в ней все. Нравилось ласкать ее до изнеможения, видя, как на ее губах, зацелованных им до боли, появляется легкая улыбка.
А она — он скоро понял это, и это было горько — больше всего любила ждать его. Да, она полюбила его и ей было плохо в разлуке, и она могла прождать его в саду всю ночь, не смыкая глаз — но именно в эти вот моменты ожидания она и чувствовала себя лучше всего. Тиндомэ живой и материальный рядом с ней, в ее постели — был для нее слишком настоящим. Слишком живым и утомительным казался королеве, живущей лишь грезами, даже холодный, как лед, Улайри. И, не желая ее утомлять, он всегда уходил на рассвете, хотя во дворце их никто не потревожил бы и днем.
Он подарил ей пару кошек — совершенно особенных, посвященных одной из богинь харадрим, кошек, разум которых был не менее остер, чем у человека. Одна была абсолютно черной, другая — белоснежной, и они принесли еще семь черных котят. Берутиэль быстро выучилась разговаривать с ними мысленно и они рассказывали ей все, что видели — несмотря на особое благородство происхождения, любопытства у них было не меньше, чем у самой обычной подзаборной киски.
